Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Адриан. Золотой полдень
Шрифт:

«…я уже писал тебе об Эвтерпе.

Теперь мне многое о ней известно.

Вообрази, эта женщина оказалось не то, чтобы с двойным, но с тройным дном. Спешу, мой друг, изложить тебе эту историю подробней, ибо вода каплет и каплет, и у меня в запасе всего несколько минут. Проведенное тайное расследование показало, что девица недавно появилась в секте. Ее происхождение неясно, по — видимому, она из греческой семьи или из семьи италийского переселенца. В младенчестве была продана в храм богини Астарты в Гиерополе, являвшейся покровительницей этого известного своим сверхразнузданным распутством места. Мало того, что продажная любовь в этом притоне, называемом «священным городом», совершается по воле богов, она также приносит храму немалые выгоды от торговли

женским телом.

Мужским тоже.

Да будет тебе известно, что при храме пасется несколько сотен храмовых проституток — иеродул обоего пола, все они активно трудятся на благо Астарты, не только внося в казну полученный от соития доход, но и помогая жрецам в трудную минуту очиститься от переполняющей их детородной влаги».

«…нашли подтверждения доносы, что в храме Астарты не брезгуют и человеческими жертвоприношениями. Вот этого мы, римляне, допустить не можем. Мы всегда соглашались с тем, что богов много, и всякий смертный, даже сирийцы, утопившие в разврате всякое понятие о добродетели, имеют право поклоняться тому божеству, которое ему покровительствует. Чтобы добиться благоволения Астарты, этой, с позволения сказать, матери богов, азиаты могут использовать любые способы, вплоть до торговли телом. Но приносить в жертву младенцев — это чересчур даже для этой дикой, похотливой, хохочущей, высмеивающей всех и вся страны. Это более ужасно, чем калечение детородного органа, к чему так привязаны иудеи».

«…Идея человека, дружок Лупа, в идеале прекрасна. Боги наградили его быстрым и сноровистым разумом, склонностью к поиску истины, чуткостью к добродетели, ведь нет на земле смертного, который бы не знал, что такое хорошо и что такое плохо. Он обладает звучным голосом, острым зрение, чувствительной кожей, слабоватым, но, тем не менее, разборчивым нюхом. Движения его осмыслены, формы совершенны, что с такой убедительностью доказали нам скульпторы из греков. Но кто из небожителей мог вообразить, что земное воплощение их замысла с такой легкостью и охотой готово подчиниться самым низменным, самым грязным побуждениям.

Кто из богов мог предположить, что созданные ими существа будут находить радость в убийстве себе подобных! Мало того, многие смертные испытывают религиозный восторг от издевательства над собственной плотью.

И ради чего, Лупа?!

Только ради того, чтобы вымолить хороший урожай, удачу в делах, здоровье и богатство. Согласись, это крайне извращенная форма отраженной идеи. Это следует запретить и немедленно».

«…Но вернемся к Эвтерпе.

Каким образом Лалага (так звали в ту пору рабыню) оказалась в руках Сацердаты, моим людям выяснить не удалось. Известно, что за этой женщиной числится какой-то серьезный проступок, после которого она бежала из храма, чтобы не быть принесенной в жертву жестокой богине. Вот еще одно раздражающее обстоятельство — если верховный жрец Астарты в Гиерополе узнает, где скрывается Лалага и обратится ко мне как к наместнику Сирии с требованием вернуть беглянку, я буду вынужден это сделать.

Признаюсь, эта женщина заинтересовала меня. Она разбудила во мне желание лепить ее, мои руки тянутся к комку сырой глины. Вообрази, оказавшись в тисках обстоятельств, ожидая удара в спину, не имея возможности ответить своим врагам тем же (их слишком много, у меня нет возможности покончить со всеми разом), я, тем не менее, испытываю необыкновенно острое, нежное томление и желание творить. Она, кстати, хорошенькая, если не сказать, прелестная. В ее глазах такие искорки, которые вполне подтверждают, что в науке нежной страсти она непобедимый полководец, но пользуется этим даром она неохотно, через силу. Эвтерпа ловко представляется этакой простушкой, оскорбленной девственницей, наивной сироткой, которая вдруг безмерно и страстно влюбляется в своего покровителя, приемного отца, дядю или опекуна. Это очень волнует. Однако есть в ней и очаровательная порочность, и помимо порочности, какой-то тайный намек на добродетель. Его мне хотелось бы уловить в глине. Возможно, это незащищенность, готовность искренне

плакать навзрыд, что редко встретишь у профессионалок подобного класса. Как бы мне хотелось проникнуть в ее тайну! Только разум, предостерегающий меня от общения с этой женщиной (я уверен, что в приготовленном для меня силке она не последний узелок) и данное матушке слово, что я буду воздерживаться от недостойных поступков, удерживают меня».

«…Как ты думаешь, на кого ее чары тоже произвели самое неотразимое впечатление?

Ни за что не угадаешь!

На уважаемого тобой замшелого префекта!

Он, оказывается, отъявленный женолюб!..

В свои немалые годы этот мрачный ревнивец похотлив как козел!

Представь, Лонг обратился ко мне с просьбой подарить ему эту шлюху. Не побоялся напомнить о давней истории, касавшейся твоей соотечественницы! Послушай, Лупа, у него действительно медный лоб. Он глух и слеп, он неум'eн, ведь всякий разумный человек давным — давно сообразил бы, что я не просто так держу возле себя эту преступницу, и посягать на собственность будущего цезаря, на его будущую модель, по меньшей мере, глупо.

Он не сообразил! Каково?!»

«…подобная наглая бесчувственность способна ошеломить любого, даже самого проницательного человека, имевшего время разувериться в людях. Я попытался вразумить его. Конечно, я не мог признаться, что собираюсь лепить по ее образцу Венеру, поэтому начал объяснять, что имею особые виды на эту преступницу, что намерен использовать ее в качестве приманки для поимки некоего отъявленного негодяя.

Он уперся! Он едва мог справиться с охватившим его исступлением.

Вот прекрасный образчик низменности человеческой натуры, обожающей прикрываться «верностью заветам отцов», «римской невозмутимостью», «любовью к отчизне», одним словом, так называемыми «идеалами». Признаюсь, наш «суровый муж» меня заинтересовал и, чтобы лишний раз проверить свою догадку насчет вопиющего, неотъемлемого для подобной тощей натуры, двуличия, я, скрепя сердце дал согласие воспользоваться Лалагой, но только на одну ночь. При этом напомнил ему о Сацердате, с которым, как мне доподлинно известно, связана эта женщина.

Что ты думаешь, дружок — твой префект сразу пошел на попятный! Он, оказывается, вовсе не такой храбрец, каким прикидывался на полях сражений и на военных советах! Он сразу протрезвел, стал покладист. Ради объективности и чистоты опыта должен сообщить, что, возможно, не имя Сацердаты заставило его отступить. Вполне допускаю, что его остановило предупреждение часового, заявившего, что дикарка кусается. Легионер предупредил, что Лалага грозилась откусить палец посмевшему посягнуть на нее мужчине, или то, что пониже пальца. Они, елказаиты, очень кусачи. Когда легионеры начали их убивать, они до крови искусали солдат».

«…В любом случае наш префект оказался вполне обыкновенным «медным лбом», каких в армии много. Лицемер, утверждающий себя как последовательный поборник римских ценностей, мрачный ревнивец и в то же время хитрюга, способный почуять неладное, ведь даже самый грубый и дерзкий солдафон порой бывает очень прозорлив и старается избежать опасности».

«…так мы живем здесь, в Антиохии. Прохаживаемся по лезвию меча, дискутируем о природе власти, исподтишка строим козни, ждем, кто первый сорвется в пропасть, заодно обхаживаем храмовых проституток, предаемся похоти, слушаем игру на флейте, изредка воюем… Особенно неудержим император. Стоит ему на минуту почувствовать себя лучше, как он уже рвется в бой. Его неуемность порой пугает меня — здрав ли он рассудком?..

Но, милый Лупа, упала последняя капля.

Час пробил.

Пока прервусь, мой друг, закончу после концерта…»

Адриан легко поднялся с кресла, потушил свечи, крадучись направился на балкон. В подобной осмотрительности, скрытности заключалась особая прелесть. Это была игра, принять участие в которой его так настойчиво и умело заманивали. У этой игры были особые правила, многие участники неизвестны, о них можно было только догадываться, но цель была ясна — всадить кинжал ему в сердце.

Поделиться с друзьями: