Адвокат на час
Шрифт:
Петр Алексеевич согласно засопел. Заключительная речь Дворецкой произвела на него не самое благоприятное впечатление. Вероника явно дала понять, что отказывается быть оплотом их непрочного семейного очага.
– Ну, так как насчет вина? – вспомнил вдруг наставление маменьки Владислав. – Мари, гони-ка сюда непочатую бутылку и бокалы.
Горничная, оторвалась не без сожаления от куриного заливного и поплелась на кухню. Вскоре она вышла оттуда с подносом.
– Давай сюда, – взял на себя роль хозяина Дворецкий– младший. Он занялся бутылкой, Пирогов тем временем дал каждому по бокалу.
– Постойте-ка, – вспомнил вдруг Марк. –
– Зачем? – спросила Тоня. В ее взгляде читалась ревность.
– Ну, для порядка, – пробормотал молодой человек.
– У нее есть дела и поважнее, – отрезала Элеонора, провожая Настю недобрым взглядом. Девушка как раз поднималась по лестнице с бутылкой воды в руках и неизменной сумкой с лекарствами.
– Обойдемся и без нее! – негромко произнес Влад.
Доктор отказался от комментариев. Он выглядел утомленным и каким-то нервозным. Должно быть, празднование юбилея Дворецкой далось ему нелегко.
– За что будем пить? – спросил Петр Алексеевич.
– Вообще на юбилее обычно пьют за здоровье виновника торжества, – насмешливо заметила Элеонора. – Или у тебя какие-то другие предложения?
– Что ты! – испугался муж и поднял бокал. – За здоровье Вероники Анатольевны!
– За здоровье Вероники! – подхватили нестройные голоса.
«Оно ей больше не понадобится», – подумал один из них, пригубив бокал. Красное вино казалось горьким.
В эту минуту наверху хлопнула дверь, и на площадку второго этажа выбежала взволнованная Настя. Ее лицо казалось неестественно белым. Она сжала руками перила.
– Там… – Ее голос прервался от волнения. – На помощь!
Оцепенение длилось секунды. Бокалы оказались на столе, а встревоженные люди кинулись наверх.
«Итак, все-таки это свершилось!» – вертелась в мозгу назойливая мысль, и даже шум поспешных шагов не мог заглушить лихорадочное биение одного сердца…
Дверь в спальню Вероники распахнулась, пропуская в комнату целую толпу людей. У порога все в нерешительности остановились. В святая святых, в опочивальню Дворецкой, до сих пор допускались только самые доверенные лица: старый доктор и Настя. Конечно, горничная была не в счет. Дети же Дворецкой уже и не помнили, как выглядит спальня матери. В их семье не были приняты поцелуи на ночь и долгие задушевные беседы на сон грядущий, когда, пользуясь темнотой и близостью мамы, можно было рассказать все, что угодно, поделиться сокровенным, спросить совета. И поэтому теперь, попав на запретную территорию, дети жались к двери, словно ожидая услышать гневный окрик Вероники.
Но сама хозяйка комнаты вряд ли могла выразить свое недовольство. Она лежала на ковре, скрючившись, уставившись в потолок стеклянным, бессмысленным взглядом. Дворецкая успела надеть ночную рубашку, и теперь ее босые ноги с безупречным педикюром выглядывали из-под расшитого кружевами подола.
– Вероника, голубушка, – бросился к ней Пирогов. Он встал рядом с телом на колени, потянулся руками к ее лицу, но потом отшатнулся, словно разглядел в знакомых чертах что-то страшное.
– Что происходит? – истерично выкрикнула Тоня. Она нашла рядом руку Марка и вцепилась в нее, ища поддержки.
– Успокойся, дорогая, – произнес мягкий голос над ее ухом. – Должно быть, это обычный обморок.
– Тише вы! – крикнул Иван Васильевич. Он пощупал пульс женщины, наклонился ухом к ее груди. В конце концов он зачем-то обнюхал ее губы.
– Что с ней? –
спросила наконец Настя. Она находилась рядом с туалетным столиком, на котором стояли стакан воды и откупоренная бутылка. Здесь же, на полу рядом с пуфом, лежала злосчастная сумка, часть лекарств из которой в беспорядке высыпалась на ковер.Пирогов сложил руки Вероники на ее груди, аккуратно закрыл глаза, а потом уж поднялся с колен. Он подошел вплотную к Насте, посмотрел на нее внимательно сверху вниз, а потом громко и отчетливо произнес:
– Это вы убили ее!
– Он так и сказал: «Вы убили ее!» – рассказывала Настя, громко всхлипывая. Она сидела на стуле в кухне Логинова и сотый раз за всю эту беспокойную ночь пересказывала одну и ту же историю. Рядом стоял нетронутый черный чай…
Память была немилосердна к Анастасии. Она не потеряла сознания после страшных в своей прямоте слов старого доктора. Она продолжала стоять, судорожно цепляясь за туалетный столик.
События безумной ночи отпечатались в ее мозгу цепочкой ярких кадров.
Кадр первый. Спальня Дворецкой, и она стоит одинокая и беззащитная перед толпой с искаженными ненавистью лицами.
– Она ее отравила, – слышится голос Антонины.
– Встаньте-ка у двери, – деловито распоряжается Элеонора. – А ты, Марк, подойди к окну. Не хватало еще, чтобы она смылась отсюда до приезда милиции.
Но Настя и не думает бежать. Она стоит оглушенная и обездвиженная, время от времени хватая ртом воздух…
Картинка вторая. Та же спальня, но заполненная какими-то чрезвычайно занятыми людьми. Они ходят по изысканному ковру в грязных ботинках, бесцеремонно хватают руками вещи Вероники.
Настя хочет сделать им замечание, но у нее почему-то не хватает для этого сил. Она видит, как Дворецкую, уложив на носилки, покрывают сдернутой с кровати шелковой простыней.
– Товарищ начальник! – долетает до ее ушей голос Элеоноры. – Арестуйте эту девицу немедленно. Все мы можем подтвердить, что именно она дала нашей матери яд.
– Успокойтесь, гражданочка, – отвечает ей человек в сером пальто, который что-то пишет на каких-то официальных бланках. – От чего умерла ваша мать, покажет вскрытие. Вполне вероятно, что причиной смерти оказался банальный сердечный приступ. Арестовать мы всегда успеем…
Кадр третий. Настя в неуютном холодном кабинете, где в окна брезжит белесый осенний рассвет. Ей разрешают позвонить.
– Олег, приезжай, забери меня, – говорит она, глотая слезы.
Мужчина в пальто смотрит на нее внимательно.
– Пока мы не будем предпринимать никаких мер, хотя, как вы понимаете, основания для вашего задержания у меня имеются. Дождемся официального заключения медиков. Но на вашем месте я не стал бы делать глупости…
Кадр четвертый. Холостяцкая кухня Логинова и остывший чай…
Настя не знала, сколько прошло времени: ночь или целая неделя. Часы слились для нее в одну бесконечную ленту времени. Она вздрагивала от любого шороха на лестничной клетке, ожидая, что вот-вот раздастся звонок в дверь и квартира наполнится чужими голосами и шарканьем тяжелых мужских ботинок.