Аферисты. BIG-ЛАЖА-TOUR, или Как развести клиента на бабло

Ему везло, очень везло. Синицын выигрывал, и помногу. Игра стала не то что «смыслом жизни», она, собственно, и стала его жизнью. Но однажды случилась беда.

После бессонных дней и ночей, проведенных в погоне за шариком, он как-то решил заглянуть домой. Шел слегка навеселе – пальто нараспашку, шапка набекрень – по темной деревянной набережной реки. По льду, наперерез ему, двигались трое мужиков с собаками. Лед еще был тонкий-тонкий, конец ноября. Мужики (а это были сыновья Ангелины Аркадьевны – Василий, Рудик и Махмуд) шли прямо на него, на Пашу, не сворачивая, быстро-быстро. И вот уже одна собака ткнулась грибным носом в Пашину щеку, вторая стала толкать его мордой к реке. Третья, Дина, старая овчара, тявкала глухо и как бы про себя, словно боялась разбудить население. «Вы чего, мужики? – испугался Синицын. – Держите овчар-то!» – «Чего? Чего ты, падаль, сказал?» Махмуд никогда не отличался особой вежливостью. Он затянулся сигаретой, и Паша увидел, как две псины, Клаус и Гете, замерли в боевой стойке, готовые по команде вцепиться в горло, плечи, ноги противника. Тут в затылок Паше словно плеснули крутейшим кипятком. Лицом вперед он рухнул в снег.

Очнулся уже дома. Перед ним сидела пьяная мать и, раскачиваясь, пела: «Ты не кручинься, дитятко мое. Не плачь, мое возлюбленное чадо…» [7] «Мать! – заорал Паша, ощупывая карманы. – Где фишка? Где моя фишка?!» Мать продолжала петь. Паша с трудом поднялся, стал искать. Перерыл все, залез даже в бак с грязным бельем. Фишки нигде не было. Мать продолжала петь. Паша подошел к ней и что есть силы ударил по лицу…

Ангелина Аркадьевна прервалась. По ее шелушащимся, как молодой картофель, щекам текли слезы. Лева и Ларчиков с трудом сдерживали зевоту. Вадим наконец спросил:

7

Ария Сусанина из оперы М. Глинки «Жизнь за царя».

– Так он нашел фишку?

Старуха утерлась одним взмахом руки.

– Когда Паша решил с отчаяния повеситься, буквально веревку мылом натирал, позвонили в дверь. На пороге стояла Рита. Ее в нашем городе за одержимую принимали. Какие-то невероятные способности у нее были. Она прыгала по деревьям, как обезьяна, понимала птичий язык, то есть не только птичий – всех животных.

– Бред! – фыркнул Лева.

Старуха по-петушиному квокнула и продолжила как ни в чем не бывало:

– На льду реки она нашла его «золотую фишку». Но сразу почему-то не отдала.

– Когда это «сразу»? – поинтересовался Ларчиков.

– А ведь это она Пашу домой притащила, только он этого в бессознанке не помнил, конечно. Она гуляла неподалеку, услышала лай. Прибежала, а там Клаус и Гете уже рвут паренька, вот-вот на рульки растерзают…

– Я бы таких собак вешал! – возмутился Фрусман, что есть силы хрустнув сушками.

– На мыло, на мыло их, – согласилась Ангелина Аркадьевна. – Так и получилось. Почти. Вот вы не верите, а Рита им что-то шепнула, и собачки, отпустив Пашу, бросились на Васю и Махмуда. Те побежали, а лед там тонкий-тонкий. Быстро провалились – бульк. И нету сыночков. И Клаус с Гете туда же. И нету собачек.

– А Рудик?

– А Рудик с Диной на берегу стояли. Смотрели. Дина же на Пашу не бросалась. И потом не бросилась. Они были в каком-то оцепенении.

Далее старуха вся как-то подобралась, и рассказ ее приобрел ритм армейского строевого марша.

Узнав о гибели двоих сыновей, Ангелина Аркадьевна выехала в город на бронированном «мерседесе». Через громкоговоритель натренированным голосом она зачитывала один и тот же текст – сначала на немецком, потом на русском. Суть текста была такова: за голову одержимой Риты Плещеевой обещали выплатить награду – три тысячи долларов.

Тем временем Рудик с бригадой искал Плещееву по разным углам и притонам. Первым делом, конечно, нагрянули к Синицыну – Рудик видел, как Рита тащила Пашу домой. Обыск с применением раскаленного утюга не дал положительных результатов. Да он и недолго длился. Все испортила вечно пьяная мать Синицына – запела вдруг арию Аиды из одноименной оперы Верди. Возле дома собралась большая толпа любителей оперного искусства, среди которых оказались и менты. И младшенький Рудик струхнул, хотя вся местная милиция давно была в кармане у «баварского клана», как называли теперь группировку, возглавляемую бывшей телефонисткой Генштаба.

В общем, сыночек одержимую упустил: как выяснилось позже, во время «обыска» она пряталась на антресолях, прикрывшись старым узбекским ковром. Трое суток Рита хоронилась у Паши, они пили медовуху и занимались любовью (все эти подробности Ангелина Аркадьевна узнала потом от следователя прокуратуры), пока наконец первая страсть Синицына не вытеснила вторую. Он умчался в казино и в тот же вечер проигрался в пух и прах, расставшись-таки со своей «золотой фишкой».

Спустив все, Синицын впал в легкий транс. Он стоял, склонившись над рулеточным столом, и пытался откусить себе нижнюю губу. Кровь капала на «красное». Его вывели охранники, Паша нервно трепыхался.

Ровно через час Синицын вернулся. Охрана не хотела его впускать, но он что-то шепнул им на ухо. С серым походным рюкзаком он быстро прошествовал в кабинет Ангелины Аркадьевны. Старуха улыбнулась, когда он вошел. Паша снял рюкзак, поставил его на стул. Раскрыл. Ангелина Аркадьевна заглянула внутрь.

В рюкзаке лежала отрезанная голова Риты Плещеевой.

Глава 16

– Перебор с немецкой темой, – сказал Ларчиков, когда бывшая связистка Генштаба, держа в руке «карту», будто служебный пропуск, покинула «расположение части».

– Что? – рассеянно спросил Фрусман, мусоля истертые доллары старухи. – Где она такие выкопала? Специально одну дрянь отбирала! Что ты говоришь?

– Сначала концептуальный Мюнхен с пьяным Димкой, затем цветочный Бамберг.

– Бамберг-Бамберг… это где? Ах да. И что?

– Да нет, ничего. Как же вы любите деньги, Лев Мордэхаевич!

Фрусман оторвался от купюр, улыбнулся:

– Понимаете, Вадим Николаевич, если б я в свое время состоялся как поэт, я бы, наверное, больше любил стихи.

– Вы писали стихи?

– Грешил помаленьку.

– Почитайте, – брякнул вместо Ларчикова еще невыветрившийся хмель.

Лева посмотрел на компаньона строго и с некоторой загадкой.

– Ты и вправду хочешь?

– Конечно.

Фрусман закрыл глаза-шиповники, размял губы, словно флейтист, и в свойственной ему мелодраматической манере продекламировал:

Мрут лошади,откинув лихо гривы,и с мертвых чаекоблетает пух.Земля – задумчива,вода, скорей, игрива,но обе смертьвыкармливают с рук.Земле привычновыбирать могилы,а у воды – секундное пятно.Зачем, земля,ты так нетороплива?Зачем, вода,ты так спешишь на дно?

Лева умолк. Пауза повисла, словно кукла на ниточках.

– Мрачновато, – наконец откликнулся Ларчиков. – Просто Бодлер [8] какой-то. Смерть, могилы…

– Жизнь – это вообще смерть в рассрочку, – философски заметил Фрусман. – И все мы – покойники в отпуске, как выразился один революционный деятель.

– Кстати, о покойниках. – Вадим с минуту раздумывал, потом все же решился: – Тут на меня одни отморозки круто наехали…

И он рассказал Леве суровую историю о растаявшем в Куршевеле Ледяном отеле и о бандитах, всучивших ему беспредельную неустойку, будто гранату с выдернутой чекой.

8

Бодлер Шарль (1821—1867) – французский поэт.