Агент Их Величеств. Часть 2

– Эм-м-м... Вроде как по пьянке?

– Хорошее сравнение, – Ноктус одобрительно кивнул. – Именно что как по пьянке. Так вот, Фигаро, между вашей краткосрочной памятью и долгосрочной есть нечто вроде буферной зоны, и вот там-то иногда застревает всякое... короче говоря, осколки информации: картинки, фразы, иногда просто запахи или тактильные ощущения. У вас там застряла фраза. Слушайте.

Ноктус поднял палец вверх, и в воздухе замерцало туманное веретено психограммы. Ничего похожего на картинку не было, но следователю показалось, что на мгновение в трепещущей проекции его собственного разума мелькнул странный светящийся силуэт, точно огромная белая бабочка пронеслась мимо ночного фонаря.

А потом Фигаро услышал голос:

– Мы ещё встретимся, Фигаро. Когда мёртвые вернутся к родным очагам и сердца их возрадуются.

Голос был лишён интонаций (так всегда бывает, когда мозг не запоминает эмоциональную окраску разговора), но даже в этом безликом слепке было нечто такое, от чего у следователя по загривку побежали мурашки. Ведь даже если отбросить всякую метафизику, Фигаро сейчас слышал голос человека, который пытался его убить.

– Я эти слова сразу узнал. – Ноктус насупился, но в его голосе явно слышалось довольство; куратор был горд собой. – Вы, Фигаро, читайте, читайте. Там не так много, а обсудить всё это нужно срочно.

– Да тут страниц сто!

– Ничего, мы с господином Мерлином пока что в картишки перекинемся... Что скажет Квадриптих? В подкидного?

– Ну, к чёрту. Скучно. Давайте в Колдуна и Шута.

– С двойками?

– Ага.

– На две колоды?

– Ясен пень.

«О, это надолго», – подумал Фигаро и, послюнив палец, открыл книгу. Пропустив часть «Для служащих Отдела» где рассказывалось о недопустимости разглашения внутренней информации, а также красочно и с подробностями описывались последствия, что настигнут тех, кто таки решит эту саму информацию разгласить, следователь открыл страницы на «Предисловии», и углубился в чтение.

...Есть люди, которые физически не могут читать, когда рядом находится ещё кто-то, шумит чайник, орут во дворе коты или в углу скребёт мышь. Похоже, именно для этой категории людей в библиотеках и строят огромные читальные залы, где тишину строго блюдут хмурая дамочка в очках и невероятно нервный домовой, всегда готовый протянуть шваброй по спине любого, кто посмеет чихнуть в этой обители святой Тишины. Фигаро же, в целом понимая таких людей, и ничего против них не имея, читать мог даже под бомбёжкой (чем неоднократно и занимался, пока дирижабли Рейха забрасывали королевские блиндажи начинёнными гайками фугасами). Поэтому шлепки карт и возгласы «а вот чёрную скушайте, господин Ноктус!» или «Шут! А?! Что, проверим? Вскрываемся?» его совершенно не волновали; мир сузился до размеров книжной страницы, вывернулся через неё наизнанку, и перестал существовать.

Сабрина Вейл была магистром-метафизиком, работала в Особом Отделе и специализировалась на прикладной демонологии. Когда ей исполнилось сорок пять (к этому времени колдунья уже десять лет как была на пенсии, однако бросать работу наотрез отказывалась) произошёл несчастный случай на полигоне: новое заклятье изгнания сработало неверно, и Сабрина получила травму ауры – не смертельную, но достаточно сильную, чтобы почти на месяц отправится с клинику св. Морганы.

Случившееся не было чем-то из ряда вон выходящим. Как совершенно справедливо говорил Артур-Зигфрид, «все труды по метафизике достойные этого названия пишутся кровью практиков настоянной на слезах теоретиков». Старик любил подобные пышно-саркастические фразы, но конкретно здесь Мерлин попал в точку: новое и неоткрытое колдовство всегда в миллион раз опаснее самого опасного из того, что уже известно и открыто.

Сабрине Вейл, в общем, повезло: она осталась жива, не стала инвалидом и не повредилась рассудком.

Сабрина просто стала оракулом.

Хотя, если подумать, то, что случилось с колдуньей можно назвать своего рода двойным везением: даже став оракулом она сохранила трезвость мысли и остроту ума. Видения если и беспокоили Сабрину, то не затмевали собой реальность и не провоцировали психозы. Колдунья не бегала ночами по городским улицам, провозглашая неисчислимые беды, чуму и потоп; она методично и обстоятельно конспектировала происходящее у неё в голове, и в итоге написала нечто вроде короткой брошюры посвящённой тому, что же на самом деле происходит с оракулами, и почему это происходит вообще.

«Время, – писала Сабрина, – вовсе не похоже на реку; оно никуда не течёт, у него нет единого направления движения, а ежедневное скольжение нашего мира из того, что мы называем «прошлым» в направлении так называемого «будущего» есть лишь вынужденный принцип существования забитого в плоть сознания в рамках постоянно расширяющегося ничто, которое мы называем «вселенной». Время больше похоже на океан; у него есть глубина, подводные течения, оно способно легко стать облаком, дождём, бурей или штилем. Оно способно и на другие забавные кульбиты, но в ту сторону я, простая колдунья вынужденная заботится о своём психическом здоровье, смотреть избегаю. Единственное, что я могу сказать про Время, так это то, что оно, будучи лишь одной из манифестаций Мирового Эфира, полностью гомогенно и безупречно фрактально.

Время связано с Эфиром, а, значит, с человеком, и всё, что оставляет в Эфире свой след, неизбежно отправляет по глади временного океана нечто вроде волны. Таких волн много и занимаются они, в основном, тем, что гасят друг друга, поэтому Время остаётся цельным, а шторма и цунами в нём случаются редко. Однако иногда Эфир (а, значит, Время) порождает нечто вроде грозового фронта: потоки высоких энергий бьют в энергетические «дыры», созданные либо человеческой кровью, либо вероятностью массовой гибели людей, происходит «пробой», и по Времени начинает двигаться волна, достаточно сильная для того, чтобы по ночам я просыпалась с криками в холодном поту, несмотря на наркотики и заклятья контроля сна. Вот и весь «секрет» оракулов: они просто чувствуют эти волны, хотят оракулы того, или нет.

Чаще всего я слышу отголоски откуда-то издалека. Я вижу, как аэропланы сбрасывают на города бомбы, стирающие в пыль целые кварталы, вижу, как снаряды на реактивной тяге несут через космическую пустоту устройства атомного деления, вижу прорывы демонов и падения на Землю небольших планетоидов. Что это: возможное будущее, будущее иных миров, утерянные вероятности, сны чокнутых Могуществ за гранью Упорядоченного? Не знаю, и не хочу знать. Мне достаточно того, что с каждым днём я всё спокойнее отношусь к своему дару-проклятию, и что время от времени я могу предсказать будущее, имеющее прямое отношение к тому островку реальности, на котором мы с вами живём»

Сабрина Вейл прожила долгую и насыщенную жизнь, умерла в возрасте ста сорока лет и сделала целую кучу предсказаний, сильно облегчивших жизнь Особого Отдела. Фактически, пока колдунья была жива, у ОО был свой собственный оракул на полной ставке, отдающий себе отчёт в том, что с ним происходит и способный отфильтровывать явный бред из ниоткуда от предсказаний будущего имеющих потенциально большую вероятность. Это было настоящее сокровище, но Сабрина отказалась от имеющихся в распоряжении Отдела средств продления жизни.

Самых известных «пророчеств Сабрины» было три: колдунья предсказала покушение на Их Величество Фантика, которое удалось предотвратить, а также теракт в Столице, когда психопат Норман Урик протащил в здание Королевской кунсткамеры камень-ловушку с Нелинейной Гидрой внутри (теракт предотвратить не удалось, но его последствия были минимизированы, так что, в сущности, колдунья спасла, вероятно, тысячи жизней).

Третьим Большим Предсказанием Сабрины Вейл стал конец света.

«Это точно случится, – писала колдунья на закате своих дней, – и вероятность этого события такова, что я даже не знаю, возможно ли в принципе его предотвратить. Триггером, что запустит (а, точнее, уже запустил) этот процесс станет (стало?) некое событие в далёком прошлом, а «рикошет» от него ударит в наше завтра с огромной силой. Странно, но этот гром посреди ясного Времени почти лишён образов, что для меня нетипично (обычно я вижу картинки). То есть, какие-то образы есть и сейчас: Мерлин Первый на странной заводной повозке, от которой воняет керосином, скалистый берег где-то на севере (во всяком случае, там жуткий шторм, снег и довольно холодно), странный живой свет, похожий на силуэт человека, но всё настолько бредово и смутно, что я не стану уделять много места на страницах моего дневника этим образам, дабы толкователи не начали строить из них воздушных замков очередного собачьего бреда. Слова же, что по ночам звучат в моей несчастной голове вот уже вторую неделю таковы: