Агидель стремится к Волге

— Тогда ладно. За тем я и приехал, чтобы мнение твое узнать, — признался он, поднимаясь.

— А как же чай? — спохватился Садир-бей, видя, что гость собирается уезжать.

— Ты уж не взыщи, недосуг мне пока рассиживаться. Тороплюсь, хочу еще кое-куда наведаться, — сказал батыр на прощанье и, вскочив в седло, ускакал…

Но получилось совсем не так, как замыслил Хары-Мэргэн.

После встреч с волостными старшинами он вернулся в родной аул. Переговорив с аксакалами, в каком порядке они начнут переселение, батыр повернул было к себе домой, но тут возле околицы неожиданно появился всадник. Толпа, стоявшая посреди улицы, застыла в тревожном ожидании.

— Что случилось?

— Да отведет Аллах от нас недобрую весть!..

Однако джигит, загнавший до пены коня, приехал как раз с дурной вестью. Осадив резким движением скакуна, он остановился, как вкопанный, и прохрипел:

— Плохи наши дела!..

— Что стряслось? — спросил Хары-Мэргэн упавшим голосом.

— У нас в ауле… У нас в Мештиме… — задыхался парень, точно рыба на суше, — т-т-такое творится!.. У-у-у-жас!..

— Да говори же толком, не томи!..

— Резня, кровь!..

Еще не успев разобраться, что к чему, Хары-Мэргэн резво вскочил на лошадь.

— Братья, за мной! Не отставать! — крикнул он, пришпоривая скакуна каблуками сапог, и устремился в сторону аула Мештим.

III

…В самый разгар приготовлений к переезду на язлау [57] мештимские башкиры узнали, что едет к ним русский боярин Максимов. Они растерялись. Такой визит не сулил им ничего доброго. Ведь кто бы ни появлялся в их ауле, без грабежа не обходилось. Обирали жителей до последнего.

57

Место проживания весной.

Настроение у людей испортилось. А тут еще и староста Яубасар Исламов постарался. Обязанный встретить боярина хлебом-солью, он приготовился к торжественному приему. Но гость почему-то задерживался.

Народ, заполнивший улицу, томился в ожидании. От скуки люди начали развлекать друг друга, рассказывая разные были и небылицы.

Кто-то высказал предположение, что боярин будет разбираться с письмом, написанным царю. Возник спор. Потом всеобщее внимание переключилось на того, кто завел речь о мятеже башкир Ногайской дороги. Он поведал, что восставшие прогнали русских помещиков, а церкви сожгли.

— Вот так вот. Ногайские башкорты за свободу борются, а мы тут слюни пускаем, боярина-урыса поджидаючи, — ворчливо заметил человек по имени Давлетбай.

— Верно, — подхватил его слова другой. — Башкорты других дорог не дают разгуляться кильмешякам, а мы собственной тени боимся! Вот потому они и не чикаются с нами. Средь бела дня налетают, грабят, наших жен бесчестят, без конца строятся, где вздумается, церквушки свои повсюду ставят.

Тут завелись и остальные.

— Ну да, а нам не дают мечети строить, запрещают детей по-своему учить.

— Сами виноваты. Зачем нам пенять на кого-то, когда сами трусливее зайцев?

— Так кто ж тебе мешает, Исхак-кусты? Иди, воюй с кильмешяками, раз ты такой храбрый!

— Один что ли?!

— Начни, авось и другие за тобой поднимутся!

— Ишь, ты какой прыткий, Давлетбай! Сам и начинай!..

Стоявший неподалеку Ягуда-мулла, наблюдавший перепалку молодых, не выдержал и решил вмешаться:

— Да уймитесь вы, нечего друг друга подстрекать!

Между тем староста Яубасар, не обращая внимания на разговоры, стоял, не сводя с дороги глаз.

Лишь к вечеру вдалеке показался отряд конных казаков, сопровождавших боярскую коляску.

Максимов прибыл в компании с капитаном Замараткиным.

Когда упряжка, поравнявшись с толпой, остановилась, боярин первым приветствовал встречающих:

— Здоровы ли, башкирцы?

— Здоровы, Аллага шюгюр! — откликнулись староста с муллой. — А сами-то вы как, боярин?

Народ же молчал. Офицер побагровел от негодования и рявкнул:

— А прочие языки проглотили, что ли?! Почто не здороваетесь? Сейчас я вам покажу, басурманам…

— Оставьте, капитан, не надо, — коснулся его плеча Максимов и, оглаживая окладистую черную бороду, повернулся к Яубасару. — Ты ведь староста этого села?

— Я… — промямлил тот.

Боярин сошел вниз.

— Вы что, готовитесь перебираться на вешнюю стоянку?

— Послезавтра собираемся.

— Далеко ли отсюда ваше кочевье?

— Да нет, версты три-четыре, на речке Сюмюк.

— А где бывают летовки да осенние стоянки?

— За горой Дильбар.

— Может, перенесете стоянку в другое место? — предложил вдруг Максимов.

Староста Яубасар растерялся.

— Вы шутите? — спросил он.

— Да нет. Какие могут быть шутки!.

— Как же так, боярин-эфенде? Кто ж согласится уйти с насиженного места? — промолвил староста, опуская голову. — Наши деды и отцы весною всегда на Сюмюке жили. И нам негоже тот обычай нарушать.

— Вы ведь там скотину пасете. Не жаль такую землю вытаптывать? На ней ведь хлеб можно растить.

— Для скотины — не жаль. Так Аллаху угодно, — возразил Яубасар.

Максимов усмехнулся и заметил с издевкой:

— Ну, что вы за люди, башкирцы! С жирного, отменного чернозема столько пшеницы иметь можно, а вы туда свою скотину пускаете. Куда это годится — такое добро переводить! Ежели согласитесь перенести вешнюю стоянку в другое место, обещаю вам хлеб поставлять, сахар да чай.

— А что с нашей землей будет?

— Хочу зерном засеять.

— Наше пастбище — зерном?! — обомлел староста.

— Да не все ли вам равно, где скотину пасти, что вы за эти угодья цепляетесь? — потерял терпение Максимов и добавил с угрозой: — Ежели уйдете оттуда, будет промеж нас мир. А не согласитесь, тогда уж не обессудьте, на себя пеняйте!

— Как же так, господин боярин? Да мы… Мы ведь… — взмолился Яубасар, чуть не плача. Но тут вмешался Давлетбай.

— Не желаем уступать никому землю наших предков! — заявил он решительно.

Его поддержали односельчане, хранившие до сих пор молчание:

— Неужто боярам земли мало, на наши пастбища зарятся?!

— Нет, не уйдем с Сюмюка!

— Ни за что не уступим!

— Ищи себе другое место для хлеба, барин!..

Перекрикивая друг друга, люди рвались вперед.

Кольцо вокруг приезжих сужалось. Капитан Замараткин побледнел.