Агробление по-олбански

Пока я за чтением того, что написано на стене, терял свою производительность, Жан решил поступить радикальнее и сдвинул ящики в импровизированный стол. Стол не Артура, но Рауля. Ради обеда зашли в магазин – купить большую кастрюлю для вермишели.

– Надо купить две кастрюли, – предложил я. – Одну – для вермишели, а другую – для кефира.

– Что такое кефир? – спросил Жан.

– Это такой кислый йогурт.

– Давайте лучше купим коньяк.

– Тогда надо будет купить и стаканчики.

– Пить из стаканчиков? Давайте купим маленькие рюмки.

– Глиняные рюмочки!

Так накрылись кастрюли.

Устроились на шабашку. Крыть толем крыши. Жан, весь закопченный, в больших рукавицах, варил на костре гудрон. Мешал плотную жижу доской от забора. С таким изяществом, словно поджаривал шашлык на шампуре. Крутил, чтобы подрумянился со всех сторон. В итоге подрумянились наши спины. Густой черный дым заволакивал сочные зеленые листы, ярко-лазоревое небо. Рауль то и дело подносил ладонь к глазам, словно искал еще одну краску.

– Ты похож на того бербера. Все время ищешь мяч! Мяч-солнце!

– Интересный он человек, – сказал Рауль. – Абстрактную живопись коллекционирует. Детям из бедных кварталов помогает. Не зазнался. А мы?

Разводы гудрона на крыше тоже напоминали абстрактную живопись.

– А еще он молчун. Когда Вьери спросили, с кем он сдружился в «Ювентусе», он так и сказал: с бербером, тот, как и я, больше двух слов за день не говорит.

– Теперь понятно, почему он тебе нравится. Ты тоже не зазнался – больше двух слов за день не говоришь.

– Нет, я его еще раньше приметил, до того, как он больше двух слов не говорил.

– Болтун!

Но Рауль уже не слушал; насвистывая себе под нос джаз, начал раскатывать рулоны ногами. Раскидывать их по углам, словно мячи. Жан принес роллы с ветчиной и еще кое с чем.

– Каким будем закусывать? С фундуком или с арахисом?

– Да ты что – закусывать коньяк шоколадом! Это все равно что жевать гудрон после ключевой воды.

– А чем?

– Коньяк надо занюхивать.

– Тогда купим сигару.

– Кубинскую.

– С запахом горького шоколада.

Кефир накрылся.

Разгружали вагон с сахаром. Мешки по пятьдесят килограммов.

– По пятьдесят килограммов пятьдесят граммов, – поправил Рауль.

– Это же выгодно – покупать сразу мешок, какой-никакой, а довесок, – заметил я.

– Давайте купим мешок, – согласился Жан.

После, в кафе, Рауль пытался подцепить щипцами кусочек рафинада из вазы.

– Не надо. – Я сунулся пальцами. Барменша поморщилась.

Сколько я набрал? Совсем ничего. Пальцы не слушались. Рука ничего не чувствовала.

– Все-таки пятьдесят граммов – это мизер, – произнес я. – Правильно мы сделали, что не купили мешок.

В этой стране невозможно заработать денег на жизнь. Тебе их не дадут заработать никогда. Всему виной алчность работодателей. На хлеб, чтобы не сдох с голоду – пожалуйста, а на масло – фиг.

Разгружали гараж одному из начальников таможни. Он построил себе трехэтажный особняк из красного кирпича. Из старого дома решил сделать гараж и баню.

– Пал Сергеич, что с брусками делать?

– Выкиньте их к чертовой матери.

– Жалко, – сказал Рауль.

– Пал Сергеич, там еще целый стеллаж таких брусков, давай мы тебе из них парник соорудим. За дополнительную плату.

– А зачем мне парник?

– Выращивать бешеные огурцы. Будешь на них, а не на подчиненных зло срывать.

– Выкидывайте, выкидывайте.

– Смотри, тут еще какие-то банки, – сказал Жан. Меня мучила жажда. Я стер с банки пыль.

– Что там?

– Кажется, соленья-варенья, хотя на этикетке значится томатный сок.

– Можете забрать себе, но смотрите не отравитесь.

Дал-таки что-то намазать на хлеб с широкого барского плеча.

– Вот классно, – обрадовался я, – будет с чем чай мешать, если это варенье.

– Или из чего самогон гнать, – Жан постепенно вникал в местный менталитет, – сахаром-то мы так и не разжились.

– Давай лучше бруски возьмем, – сказал Рауль. Он любил лес.

– Брось ты это все, – махнул рукой Жан, – пойдем на холмы.

Каждый день мы старались ходить на холмы, подышать полной грудью.

Мыли машины. Жан натирал желтой губкой синий или зеленый бок, а мы с Раулем по очереди ходили за водой к фонтану.

– Чего расселись, вынимайте коврики, а ну быстро! – скомандовал Жан.

– В армии, что ли? – расправил спину я.

Рауль послушно стал вытаскивать на солнце напоминавшие бока зарывшихся в ил карасей коврики. Я с пластиковым ведром поплелся за водой.

– Вот заработаем денег, закажем себе судака по-польски. – Жан пытался нас подбодрить.

– Слушай, Жан, – сказал я, вернувшись, – я вместе с водой какую-то какашку подцепил.

– Дурак ты, это не какашка, а ракушка. Самый деликатес.

Судак по-польски накрылся.

Заправляли бензин на колонке. 92, 76, 95. Подходили к крышке бака, как к забору, готовые вывернуть из себя шланг и пустить струю. Прижимались вплотную к бамперу, чтобы дети с распахнутыми за стеклом глазами не видели этого безобразия.

– И почему все машины сегодня либо синие, либо зеленые? – спросил Рауль.

– Мода, – констатировал Жан, – хотя зеленый ничего, мне нравится.

– Не зеленый, а лягушачий, – заметил я.

Город пах, как сваренные в одном котле устрицы и лягушки. Жара.

– А мне больше нравится синий, – мечтательно произнес Рауль, глядя в небо и прижимаясь к машине.

На крутом «Бьюике» – в ушах брюлики – подъехала мадам Зинаида Петровна. Короткая юбка подтянута. Длинные ноги слегка раздвинуты. Сиденья гладкие, как подиум. Рядом сидел здоровый мужик в маленьких черных очечках и больших шортах.