Агробление по-олбански

– Девяносто пятый, семьдесят шестой, девяносто второй? – облокотившись на крышу, спросил Жан.

– Девяносто седьмой! – обиженно сморщила носик мадам, протягивая карточку. Из салона ее кабриолета нестерпимо воняло сладким ароматом «Живанши».

– Куда деваться, женщина! – Жан, насвистывая, пошел к кассе. Рауль, стесняясь, принялся наполнять бак. К счастью, Зинаида Петровна в упор не замечала заправщиков и прочую обслугу.

– Эй, парень! – обратился ко мне хамским голосом мужик в шортах и в шорах. – Возьми, попьете чайку с сахарком.

– Спасибо, уже однажды пробовали.

– Возьми, возьми! – Хам засунул купюру Раулю в брюки. А те у него, сами понимаете, от диеты висят. Бензин цвета жидкого чая потек по штанине. По крайней мере, Рауль так себя ощущал.

– Хотите, научу вас одной премудрости? – сказал нам как-то Жан. – Если опустить сахар в бензобак, движок стукнет.

– Пятьдесят граммов? – спросил Рауль.

– Точно. По писюшечке! – стукнул я рукой по колену. – Я это правило «не заедать духи сахаром» тоже знаю.

Гражданская война уже началась! Ходили на антиглобалистский митинг. Получили дубинками по почкам, когда толпу разгонял ОМОН. Вот и все впечатления.

Чтобы не выслали из страны, прятались от милиции в каком-то загаженном подъезде.

– Почему в России дворы и подъезды такие грязные? – разглядывал надписи на стенах Рауль.

– Когда я приехал в Россию, – пытался пояснить Жан, – мне показалось, что здесь никто никому не рад. Атмосфера абсолютной ненависти и вражды. Гражданской вражды.

– Уже в самолете, когда люди, толкаясь локтями, спешно занимали места для себя и багажа и потом мрачно полчаса сидели и ждали отлета, не собираясь уступать ни пяди своего, у меня было предчувствие, что этим все закончится, что однажды мне дадут в бубен. – Рауль совсем погрустнел. – И хоть бы одна продавщица улыбнулась! Такое впечатление, что я им всем по сто евро должен!

– Ничего, прорвемся, – стал я шуточно подталкивать их локтями.

Чтобы самим быть у власти, а не получать по прянику дубинкой, устроились во вневедомственную охрану. Эх, дубинушка, рухнем!

На новом месте нам поручили сторожить полуразваленную музыкальную школу. Сторожили в три смены. Тот, кто возвращался с работы, провожал того, кто на работу шел. Но чаще наоборот.

– Пойдем, я тебя провожу.

– Нет, давай лучше я тебя – тебе ведь еще работать.

– А ты-то уже устал. Вон еле ноги ворочаешь, и язык заплетается.

В итоге закрывали школу на ржавый амбарный замок и провожали друг друга по всему городу. Иногда, увлекшись разговором, забредали даже на холмы.

За школу были спокойны. Вон луна тоже как ржавый амбарный замок, и никто его не срывает.

Иногда приходили дежурить все трое, чтобы чего не случилось с товарищем, оставшимся дома. Спали по очереди. И кому это было надо?

Рауль нашел в одном из шкафов старый проигрыватель и пластинки. Слушали Грига и Шумана. Сквозь хрипы и шумы.

– Послушайте, какая музыка, – шептал Рауль, у него душа была возвышенной и тонкой, как игла граммофона. За окном диск луны с пятнами облаков напоминал испачканную пальцами грампластинку. Желтая патока света лилась в ушные раковины.

– Когда выучу получше язык, устроюсь работать переводчиком, – неожиданно заявил Жан. – Буду переводить Шарля Бодлера или Верзилу Рембо.

– Не верзилу, а верлибры.

– Вообще-то я артиста Сталлоне имел в виду.

– Значит, тебе все равно, кого переводить? – улыбнулся Рауль. – Теперь понятно, почему ты до сих пор переводил лишь вино и продукты.

– Если, Жан, ты будешь переводить «Пьяный корабль», это сыграет на твой имидж. Девицы будут в отпаде. А пока в отпаде от самого себя и от водки только ты сам.

– Потому что Россия – это страна красивейших водкопадов! – спасал свой имидж, как мог, Жан.

Время от времени приходилось шугать наркоманов и бомжей.

– Вот бы здесь организовать центр реабилитации для нариков. А то как получается: в одной школе – центр, а в десяти других – притон.

– Нет, пусть лучше детишки учатся музыке.

Однажды заснули все втроем. Я проснулся оттого, что кто-то скребся в дверь или в окно. Разбудил Жана. Жан разбудил Рауля.

– Давай ты откроешь дверь и быстро отойдешь. А я возьму лопату и встану здесь.

– А я возьму щетку, чтобы убрать то, что останется от агрессора! – Рауль держал щетку и совок двумя пальцами и что-то напевал себе под нос. Жан застыл с поднятой лопатой. Я отодвинул защелку и распахнул дверь.

О боже, на пороге стояла ведьма. Черные глаза. Черные кудри дыбом.

Листы из тетради

Бывает секс по-черному, думал он, бывает секс по-белому. Это как русская баня. Нагревается, накаляется, желание растет, пар копится. Но очень важно, куда направлен дым-глаз: внутрь или наружу.

Он вспомнил, как взял пьяную женщину после ресторана, и все не мог отделаться от мысли, что это секс по-черному. Женщина, запрокинув голову, пьяными мутными глазами смотрела внутрь себя. Сосредоточенно, где-то отчаянно.

После секса, думал он, белого, черного, любого, наступает внешнее очищение, душа вроде парит, тело дышит. Но какой она, душа, дойдет до Бога на самом деле: белой или черной? А деньги и продажная любовь здесь ни при чем.

Проорались как следует. Жан замахнулся лопатой еще раз пять или шесть. Рауль так и продолжал держать щетку двумя пальцами. В общем, обычная психическая атака.

– Вы что, ребята, мне просто спать негде.

Женщину положили на диван. Заварили чай, еще чернее, чем ее волосы и глаза вместе взятые.

– Ты пей первый.

– Да я подожду.

– Нет, ты пей.

Пить хотелось сильно, но с другой стороны, уж больно чай походил на черную женщину. Так же, как она, сопел, только она на диване, а чай на плите. Не наваливаться же на него, толкаясь локтями.

– Все человеческие пороки от трусости, – начал, как обычно, после стакана чаю свою песню Жан. – Трусость – основа всех пороков. Даже воровства.