Ах, эта черная луна!

— Сделаем так: вы кладете ее в больницу в ваше дежурство, — предложил Гец.

— А вы не выписываете ее назавтра, — согласно кивнула Слава.

Гец потупился и вздохнул. На протяжении почти полугода он старался не замечать Алдону настолько, насколько это было возможно. Ни одной записи Геца в ее истории не было. Потом приехал брат Алдоны, с партбилетом и партназначением. Несчастную тут же выписали, и выписку Гецу пришлось подписать, что он и сделал с большим удовольствием. Алдона благодарила его, брат прислал цветы и бонбоньерку, а что там было с ними дальше, Геца не интересовало.

И вдруг его вызвали в министерство.

— На каком основании вы госпитализировали Алдону Миткене?! — грозно спросил замминистра.

— Я ее не госпитализировал.

— Вы — главный врач больницы и несете полную ответственность, — холодно бросил замминистра.

Так отбрасывают ногой дохлую мышь. Или лягушку. Или гусеницу с воротника. Или замерзшего воробья. Или… или соплю с пальца, зло подумал Гец. Ему стало жарко.

— Для начала мы отстраним вас от работы. На полгода. На время разбирательства. А потом будет видно… И не советую пытаться сбросить вину на других. Не со-ве-тую.

Гец вышел на улицу и задохнулся от колючего зимнего ветра. Он долго стоял, полусогнувшись, массируя лацканы пальто, собирая и отпуская обрывки разговора и мыслей, никак не желавших соединиться в нечто цельное.

Гецу было приятно, что Юцер прибежал сразу, как только услышал неприятную новость. Но их первый разговор был бестолковый и в сущности бесцельный. Юцер говорил о каких-то эшелонах, а сквозь эти эшелоны просвечивали иная тоска и иной страх, причины которого Гецу были непонятны, да и не был он в состоянии пытаться понять, что происходит с другом, потому что самое ужасное происходило все-таки с ним, с Гецом. Ко второму разговору Гец оказался подготовлен гораздо лучше, потому что к тому времени в его голове созрел план.

— Я буду бороться! — сказал Гец другу. — Я не сдамся на гнев и на милость. Нет! Завтра же я пойду к этому сопляку в министерском кресле и сообщу, что он может поцеловать меня… сам знаешь куда!

— Да, да! — вдохновился Юцер. — Мы разрушим его козни и подорвем его влияние, а угрызения совести и стыд сведут его в могилу. Я вижу, вижу духовными очами, что мои враги и твои враги будут низвергнуты. Гец, еще каких-нибудь полгода.

— Ты чего? — подозрительно спросил Гец. — Ты о чем?

— Да так… И что еще ты собираешься делать?

— Я опишу этот случай во всех деталях и передам это письмо, куда надо.

— О! Неужели ты изменил свое мнение? Не ты ли говорил, что писание — это трудолюбивая праздность?

— Когда я это говорил?

— Давно, лет сто шестьдесят тому, точно не помню. Еще ты говорил, что нелегко достается самая малость жизни и свободы, но пока есть вино в кубке и отвага в сердце ты смеешься над кознями владык.

— Я?! Я это говорил? Когда?

— Совсем недавно, фон Берлихинген.

— Ах, вы изволите шутить, Юцер!

— Зачем же? На днях Мали напомнила мне отрывок из Ибсена. Мы начали жить в драме, Гец, и это почетно, потому что до сих пор мы жили в водевиле.

— Я говорю серьезно.

— Я тоже. Серьезнее, чем сам Вольфганг Гете. Гец! Гец! Мы, люди, действуем не сами — мы отданы во власть злым духам. Это их адская злоба ведет нас к погибели. (Садится). Видишь, я сел. Я гибну, гибну! Отчего ноги мои так сини? Извини, синие носки — это совпадение. Рояль в кустах, так сказать. Ледяной едкий пот обессиливает все мои члены. Все кружится у меня перед глазами. Если бы я мог уснуть! Ах!

— Я, кажется, вспомнил, — усмехнулся Гец. — Значит, я — фон Берлихинген! А ты-то кто? Вейслинген? Зикинген? И тот и другой? Не тот и не другой? Я оставляю тебя в развращенном мире. Приходит время соблазна, ему дана полная воля. Негодяи будут править хитростью, и честный попадется в их сети. Какой рояль! И какой величины кусты нужно было приготовить, чтобы он в них спрятался!

— Ага, — сонно ответил Юцер. — Твоя память все еще безотказна. Помнится, эти строчки мы с тобой зубрили лет тридцать пять назад.

— Не больше тридцати.

— Тоже много. Не дури голову себе и другим. Тебе же объяснили, что не со-ве-ту-ют перекладывать вину на других. Предположительно, если ты будешь сидеть тихо, дело закроют.

— А мне надоело сидеть тихо! Речь идет о моей жизни, о самой ее сути. Я добросовестный врач. Я не хочу, чтобы и через десять лет кто-то вдруг сказал: «Там была темная история. Он посадил в психушку здорового человека. Скорее всего, ему хорошо заплатили». Нет! Я буду кричать на всех площадях, что я невиновен. И если мне за это отрубят голову, мое имя останется честным!

— Да, да, фон Берлихинген, ты поступишь именно так. Но это никого не будет интересовать. Через короткое время нас с тобой погрузят в теплушки, скорее всего, в разные теплушки, потому что наши фамилии будут отстоять далеко друг от дружки, ввиду алфавитного порядка списков. Я окажусь рядом с Меировичем, а ты поедешь с Гринштейнами, Гинзбургами, Гемизе, Гофштейнами и Гурвичами. Советую захватить две колоды карт, Гемизе и Гофштейн неплохо играют в покер. Кому, скажи мне, идиот, кому нужны твои благородные выходки в этой скотской теплушке?

— Я не знаю, откуда ты взял историю про теплушки, но в любом случае мы живем сиюминутно, мы уже давно так живем, и каждая из этих минут что-то значит! Я не дам очернить себя так, словно во мне действительно не осталось ничего человеческого. Мне надоело придумывать бабские способы спасения через подкуп или шантаж. Да и нет таких возможностей. А если бы они и были, я не хочу ими пользоваться. Все узнают, какова на самом деле вся правда. Все узнают про этого Миткуса, про звонки министра, про Славу. Пусть! Я должен это сделать!

— Кто — все, Гец?! Кто узнает? КГБ? ВКПБ? ВЦИК? ВПШ? ДОСААФ? У них же нет имен, а потому нет чести. Они зашифрованы, как банковские сейфы. Они тайнопись, написанная белыми чернилами. Поэтому им требуется постоянно полыхающий пожар, чтобы буквы рвались к жизни с транспарантов и плакатов. Тебя уволила буква, тебя посадит буква, тебя расстреляет буква. И ей ты хочешь доверить свою правду? Букве?!

— Нет, — несколько растерянно сказал Гец. — Нет! — повторил он решительно. — Я сделаю так, что о моей судьбе узнает весь мир!