Ахиллесово сердце

Кто слушал древо вековое?

Табличка в тигле сожжена.

Секвойи нет.

Но есть она!

В двенадцать ровно

ежесуточно

над небоскребами

светла

сияя кроной парашютовой

светя

прожектором ствола

торжественно озарена

секвойи нет

и есть она

вот так

салюты над Москвою

листвой

таинственной

висят

у каждого своя Секвойя

мы Садим Совесть Словно Сад

секвойя свет мой и товарищ

в какой бы я ни жил стране

среди авралов и аварий

среди оваций карнавальных

когда невыносимо мне

я опускаюсь как в бассейн

в твою серебряную сень

твоих бесед – не перевесть...

Секвойи – нет?

Секвойя – есть!

1962

* * *

Вас за плечи держали

ручищи эполетов.

Вы рвались и дерзали,

гусары и поэты!

И уносились ментики

меж склонов-черепах,

и полковые медики

копались в черепах.

Но снова мертвой петлею

несутся до рассвета

такие же отпетые

шоферы и поэты!

Их фары по спирали

уходят в небосвод.

Вы совесть потеряли.

Куда нас занесет?

1960

Лейтенант Загорин

Я во Львове. Служу на сборах,

в красных кронах, лепных соборах.

Там столкнулся с судьбой моей

лейтенант Загорин. Андрей.

(Странно... Даже Андрей Андреевич. 1933. 174.

Сапог 42. Он дал мне свою гимнастерку. Она со-

мкнулась на моей груди тугая, как кожа тополя.

И внезапно над моей головой зашумела чужая'

жизнь, судьба, как шумят кроны...

«Странно», – подумал я...)

Ночь.

Мешая Маркса с Авиценной,

спирт с вином, с луной Целиноград,

о России

рубят офицеры.

А Загорин мой – зеленоглаз!

И как фары огненные манят –

из его цыганского лица

вылетал сжигающий румянец

декабриста или чернеца.

Так же, может, Лермонтов и Пестель,

как и вы, сидели, лейтенант.

Смысл России

исключает бездарь.

Тухачевский ставил на талант.

Если чей-то череп застил свет,

вы на вылет прошибали череп

и в свободу

глядели

через –

как глядят в смотровую щель!

Но и вас сносило наземь косо,

сжав коня кусачками рейтуз.

«Ах, поручик, биты ваши козыри».

«Крою сердцем – это пятый туз!»

Огненное офицерство!

Сердце – ваш беспроигрышный бой.

Амбразуры закрывает сердце.

Гибнет от булавки

болевой.

На балкон мы вышли.

Внизу шумел Львов.

Он рассказал мне свою историю. У каждого

офицера есть своя история. В этой была

женщина и лифт.

«Странно», – подумал я...

1965

Первый лед

Мерзнет девочка в автомате,

Прячет в зябкое пальтецо

Все в слезах и губной помаде

Перемазанное лицо.

Дышит в худенькие ладошки.

Пальцы – льдышки. В ушах – сережки.

Ей обратно одной, одной

Вдоль по улочке ледяной.

Первый лед. Это в первый раз.

Первый лед телефонных фраз.

Мерзлый след на щеках блестит –

Первый лед от людских обид.

Поскользнешься. Ведь в первый раз.

Бьет по радио поздний час.

Эх, раз,

Еще раз,

Еще много, много раз.

1959

Последняя электричка

Мальчики с финками, девочки с фиксами,

Две проводницы дремотными сфинксами...

Я еду в этом тамбуре,