Аистов-цвет
Шрифт:
Стефанко, который остался возле мамы и ребенка, позвал:
— Мама стонут и просят, чтоб вы пришли.
А когда дети прибежали, Стефанко сказал:
— Мама говорят, нарвать им листьев, чтоб приложить к голове, очень болит.
Василине высыпали на дерюжку недоеденные ягоды.
— Будешь класть маме на губы по одной земляничке, чтобы горячка меньше сушила. Так тато приказали, — говорил Федорко.
— А ребеночку тоже, если будет плакать?
Федорко замахнулся и хотел ударить Стефанко, но тот закричал, и мама открыла глаза.
—
Ребенок проснулся и начал плакать. Мать хотела подняться, чтобы взять ребенка на руки, но не смогла.
— Ты, Федорко, не бей братика, он маленький и еще не знает, как за ребеночком ходить. А если ребеночек плачет, так возьми и посмотри на него, мама не может подняться. Может, надо сухие пеленочки подложить.
Федорко разматывал ребенка и подкладывал под него сухие тряпки, а потом спросил:
— Может, вытащить у вас из груди титьку и приложить ребенку, чтобы сосал?
Губы Процихи бледно и болезненно искривились в улыбке. Она покачала головой и тихо сказала:
— Сыно мой мудрый! Моя детка золотая! Если ребеночку дать что-нибудь есть, он сразу умрет, у него еще кишечки тоненькие и порвутся.
— Значит, он должен быть голодным?
Мать покачала головой и закрыла глаза. Федорко завернул ребенка, сложил губы нежно и причмокнул ему, как чмокают грудным детям.
— Спи и не плачь, а то ворона украдет!
Ребенок притих — собирался спать.
— Василина, глянь, какой он смешной.
Все трое наклонились и рассматривали ребенка.
— А что, если раскрыть рот и посмотреть, что там у него? — сказал Стефанко и приложил палец к губам младенца. Но Федорко посмотрел сурово, и Стефанко отнял палец.
— Не трогайте, пусть спит!
Мать нежно посмотрела на детей и опять закрыла глаза. Дети отправились собирать листья, но сейчас же прибежали назад.
В лесу был слышен топот конских ног.
— Мама, мама, ей-богу, тато едут! — Федорко радостно наклонился к матери.
— И теперь у нас будут кони и фура!
Василина радостно засмеялась.
— Глупая, это мои будут кони, потому что я мальчик, а девчонкам нужно корову.
Но Василина говорила, что это ее кони, а Стефанко и Федорко — что их.
— Ну так мой будет воз, а кони ваши, — уже соглашалась Василина.
— Ага! А как мы поедем без воза?
Дети ссорились и всматривались в лесную зелень. Потом сразу притихли и припали телом к траве, чтобы их не было видно. Глубоко в лесу ехали верховые. Детям видны были только конские ноги.
— Разбойники!..
Трава шелестела, а детям казалось, что это баба в темной хате рассказывает хриплым голосом про разбойников, которые ходят по темным лесам.
Сдерживали дыхание.
— Федорко, нарви маме веток и сделай холодок над головой, солнце печет.
Но дети не отвечали, сидели притихшие, а мама думала, что они опять убежали в лес. Но Федорко сказал:
— Мама, в лесу ходят
разбойники, и нас побьют. Мы боимся!Теперь дети подползли поближе к матери, припали к земле.
— А тато уже едут?
— То разбойники ехали, а тато еще нет.
Всадники скрылись в глубинах леса. Теперь дети боялись отбегать от мамы. Федорко платком прикрыл маме голову от солнца, а Василина клала ей на губы землянику. Скоро ягод не стало, но дети боялись побежать и набрать еще. Сидели и не сводили глаз с леса. Высились сосны — стройные, величественные, теперь спокойные. Лес притих. Солнце стояло над самой головой. Чтобы не жгло, дети подвернули кверху рубашки, как они делали это от дождя. Проць не возвращался.
Уже глаза заболели — так пристально разглядывали дети лесную глубь, уже все перед глазами делалось зеленым, а отца все не было.
XIV. ВСАДНИК
Верховые ехали. Их было трое.
Это было в то время, как Федорко и Василина побежали рвать листья и, увидев конские ноги и копья, припали к земле.
В зеленых солдатских мундирах верховые почти не выделялись из общего тона леса, только черные кони казались будто еще чернее от зеленой глубины.
У переднего на коне сидела Маринця. Одной рукой он ласково обхватил ее и время от времени наклонялся и спрашивал по-украински: «Тебе не плохо?» А Маринця качала головой: «Нет», и ясная улыбка отражалась в ее глазах. Была немного удивлена: «Русский, а умеет говорить по-здешнему», но подумала, что научился, когда был в Галичине. Она с большим интересом рассматривала лес, раскрывала рот, словно в ответ на гомон птиц, оборачивалась, когда падала ветка; сбитая копьем. А лес, словно пораженный таким интересом со стороны маленькой девочки, наливался запахами солнечного утра, звенел как оркестр.
— И-и-и! — Маринця засмеялась. — Хорошо!
— Хорошо? — Верховой наклонялся ласково к ее лицу, и Маринця видела глаза, они играли как радуга.
Она покраснела. «Пусть мама сошьет тебе новое платьице», — вынырнули из сердца слова молоденького жолнера Юрка Бочара. И Маринця подумала: «Этот верховой похож на того».
И вот они должны убивать друг друга. «А может, этот верховой уже убил того? И почему такое делается, и для чего люди людей должны убивать?»
— Так тебя, значит, зовут Маринця? — переспросил верховой, думая о чем-то своем.
— Маринця.
— И тебе не страшно с нами?
— Нет.
— А что бы ты делала, если бы мы на тебя не наткнулись, когда ты спала на краю дороги?
— Проснулась бы и пошла дальше.
— Куда?
— В Россию бы пошла. Туда ушли мои тато и мама.
— А почему ты не пошла за ними?
— А я вернулась, чтобы кота Гриця найти.
Маринця все рассказала, каково ей пришлось в дороге. Но не помнила, как заснула и сколько спала. Одно знает: так ей было грустно, хотелось даже умереть.