Аландский крест
Шрифт:
— Чего вы ждете от нас?
— Отзовите резервистов из армии и откажитесь от любых враждебных действий в наш адрес.
— Что мы получим взамен?
— Вы уже торгуетесь, ваше величество? Думаю, это преждевременно. Могу лишь уверить вас, что если Австрия откажется от угроз в сторону России, то война закончится уже в этом году. А вот что будет после? Именно это должно волновать вас более всего. Предположу, что ваша империя окажется в полнейшей изоляции. Ибо кто же будет вашим союзником? Франция? Британия? Или Пруссия? Нет, дорогой мой Франц, на самом деле вы могли прежде рассчитывать только
После столь «содержательной дискуссии» мне ничего не оставалось делать, как откланяться, оставив Франца-Иосифа вместе с его министром-президентом обсуждать сложившуюся ситуацию. Разговор с самого начала пошел далеко не так, как хотелось, что, впрочем, совсем не удивительно. Все же я не дипломат. С другой стороны…
Молодой австрийский император, если уж быть совершенно откровенным, был в моих глазах полным ничтожеством. И дело даже не в том, что он при первой же возможности предал человека, которому был обязан всем. В политике случается и не такое.
Беда в том, что он не смог поставить себя даже в своей собственной семье. Женившись на одной из самых прелестных женщин Европы, Франц-Иосиф даже не попытался защитить любимую женщину от деспотизма матери — Софии Баварской, буквально изводившей свою невестку Сиси, которая ко всему прочему приходилась ей родной племянницей. [2]
Об этом мне в порыве откровенности рассказал едущий теперь со мной в одной карете эрцгерцог Максимилиан, открыто недолюбливавший порядки, царившие в его семье и государстве. Причем настолько, что демонстративно не стал со мной расставаться после случившегося скандала.
— Вы не представляете, Константин, — жаловался он. — Как тяжело мне терпеть присущий австрийской короне деспотизм и жестокость. Я был еще совсем мальчишкой, когда шли казни участников восстания 1848 года, и навсегда запомнил этот ужас. С тех пор не устаю задавать себе один вопрос, нельзя ли обойтись без подобных крайностей?
— К сожалению, нет, — невозмутимо отозвался я. — Такова уж человеческая природа, что без жестокости никак. Но ты, несомненно, прав в том, что ее нужно свести к необходимому минимуму, ибо чрезмерные наказания приводят лишь к озлоблению людей.
— Но где эта грань?
— Как знать, брат… кстати, ничего, что я на «ты»?
— Нет-нет, это честь для меня!
— Тогда зови меня Костей. Мы с тобой моряки, и пока между нашими странами мир, нам делить нечего.
— Ты думаешь, между нашими странами может начаться война?
— Может. Но не скоро. К тому же, на морях мы не граничим, так что в бою в любом случае не встретимся. Кстати, твое любезное приглашение совместно посетить Венецианскую базу австрийского флота еще в силе?
— Хочешь выведать наши секреты? — сделал страшное лицо Макс, после чего мы дружно расхохотались. — Конечно, друг мой. Приезжай, я лично тебе все покажу.
Так неторопливо беседуя, мы добрались до отеля, перед которым меня встретил явно не находивший себе место Будберг.
— Наконец-то, — облегченно вздохнул он при виде нас. — Как все прошло?
— Ужасно, Андрей
Федорович, — ухмыльнулся я.— Но почему?! — упавшим голосом спросил дипломат, и тут его слова заглушил вопль.
— Пся крев! Ото оно…
В Вене издавна жили люди самых разных народностей. Немцы, мадьяры, чехи, сербы с хорватами и, конечно же, евреи. Встречались также поляки, главным образом из королевства Галиция и Лодомерия, но через одного попадались и выходцы из Царства Польского, бежавшие после подавления восстания 1832 года. Последних, правда, было не так много, поскольку в 1848 году все они как один встали под знамена Кошута. Стоит ли удивляться, что австрийские власти не оценили подобной креативности и хорошенько проредили польскую диаспору?
Но время шло, и постепенно число поляков снова стало увеличиваться. Одни приехали уже после подавления революции, другие вышли из тюрем, третьи вернулись в надежде, что имеющие множество иных забот жандармы давно про них забыли. Вечерами они собирались в знакомых кабачках, где можно было поесть, выпить и предаться сладостным мечтам о возрождении «Великой Речи Посполитой от можа до можа».
Одним из таких заведений был трактир дядюшки Пауля, которого на самом деле звали Петрик Домович, и он жил в Вене так давно, что сам не помнил, когда переехал. Но про то, что он поляк, все же старался не забывать, тем более что большинство посетителей были его земляками.
Один из них — Матеуш Жецкий — высокий и худой мужчина неопределенного возраста, воевавший по слухам под знаменами Бема, мрачно потягивал из своей кружки пиво, недовольно поглядывая на расходившихся соседей. Конечно, для такого бравого мужчины одна кружка — это просто смех, однако на вторую денег все равно не было, а брать в долг он не любил. Но проклятое пиво, как он ни тянул, все равно кончилось, и тут рядом с ним присел какой-то прилично одетый господин.
— Кварту пива мне и моему другу, — велел он Магде — шустрой девице, не то племяннице, не то еще какой-то родственнице дядюшки Пауля, с пышными формами и крепким задом, по которому любили хлопнуть завсегдатаи заведения.
— А мы друзья? — неприязненно взглянул на соседа пан Матеуш, размышляя про себя, стоит ли кварта доброго пива разговора непонятно с кем.
— Не узнал? — криво усмехнулся тот, разом вогнав Жецкого в прострацию.
— Пан генерал?!
— Собственной персоной.
— Но как же так? Ведь за вашу голову назначена награда…
— Так-то за голову польского бунтовщика. А я, изволишь ли видеть, добропорядочный британский коммерсант Джозеф Высоцки [3] и знать не знаю, кого там разыскивают австрийские власти.
— Но где вы были все это время?
— Много где. В Париже, Лондоне, других местах. После начала войны поехал в Константинополь, в надежде собрать польский легион для войны с московитами, но…
— Ясновельможные паны не торопятся идти на службу к туркам?
— Они ни к кому не хотят идти! — сплюнул пан Юзеф. — Ни к султану, ни к Наполеону, ни к королеве Виктории. А хотят лишь сидеть по корчмам и пьянствовать, но ни в коем случае не воевать за освобождение отчизны.
— Тем более сейчас, когда русские надрали зады союзникам?