Алая буква (сборник)

Но в тот же миг колокольчик лавочки над ее головой заметался, как зачарованный. Сердце старой леди совершило, словно привязанное к той же стальной пружине, несколько резких рывков в унисон со звоном. Дверь открывалась, хотя в верхней ее стеклянной части не было видно входящего. Хепизба застыла, сжав руки и глядя на дверь, словно призвала злобного духа, который пугал ее, но все же исполненная решимости выдержать испытание.

«Господи, помоги мне! – мысленно простонала она. – Пробил час моей нужды!»

Дверь, с трудом поворачивающуюся на скрипящих и ржавых петлях, наконец пересилил и открыл коренастый пухлый мальчуган со щеками алыми, как яблоки. Он был одет крайне небрежно (но, казалось, больше из-за беззаботности матери, нежели бедности отца), в синий передник, очень широкие и чересчур короткие брюки, растоптанные ботинки не по размеру и соломенную шляпу, столь потрепанную, что в щели ее пробивались его курчавые волосы. Под мышкой он нес книгу и маленькую дощечку, которые явно указывали, что мальчик был на пути в школу. Несколько мгновений он разглядывал Хепизбу, как полагалось бы более взрослому покупателю, не зная, что решить по поводу ее трагичной мины и странного хмурого взгляда, которым она его наградила.

– Итак, дитя, – сказала она, слегка оживившись при виде настолько безобидного персонажа, – итак, дитя, чего же ты желаешь?

– Того Джима Кроу из окошка, – ответил мальчишка, протягивая цент и указывая на имбирный пряник, который привлек его внимание на пути в школу. – Того, у которого нога не отломана.

– Можешь оставить деньги, – сказала она, слегка подталкивая мальчишку к двери и содрогаясь от брезгливости при виде медной монетки, к тому же ей казалось жалким и подлым лишать ребенка карманных денег в обмен на черствый имбирный пряник. – Не нужен мне цент. Наслаждайся своим Джимом Кроу.

Мальчишка, глаза которого округлились от подобной щедрости, совершенно невиданной при всем его богатом опыте с грошовыми лавками, взял пряничного человечка и вышел на улицу. Не успел он дойти до тротуара (маленький голодный каннибал!), как голова Джима Кроу уже исчезла у него во рту. Мальчишка не потрудился закрыть дверь, и Хепизбе пришлось повозиться самой, отпуская замечания по поводу молодых людей, в частности маленьких мальчиков. Она едва успела выложить на витрину нового Джима Кроу, когда колокольчик вновь лихорадочно зазвенел и дверь снова начала открываться теми же неровными рывками, являя пухлого мальчугана, который ровно две минуты назад из нее вышел. Крошки и глазурь недавнего людоедского пира виднелись возле его рта.

– Что теперь, дитя? – нетерпеливо спросила старая дева. – Ты вернулся, чтобы закрыть дверь?

– Нет, – ответил сорванец, указывая на только что выложенную ею фигурку. – Я хочу вон того, второго Джима Кроу.

– Что ж, держи, – сказала Хепизба, протягивая пряник, но она уже понимала, что не избавится от настойчивого покупателя, пока в ее лавочке не переведутся пряничные человечки, а потому вернула руку назад. – А где же цент?

Мальчишка держал деньги наготове, но, будучи урожденным янки, предпочел бы повторить предыдущую удачную сделку. С легким разочарованием он вложил монету в ладонь Хепизбы и ушел, отправляя нового Джима Кроу догонять старого. Новоиспеченная лавочница уронил первый материальный результат своей торговли в ящик для денег. Свершилось! Низкую грязь медной монеты уже не смыть с ее рук. Маленький школьник, привлеченный вкусной фигуркой чернокожего плясуна, произвел невосстановимые разрушения. Структура древней аристократии оказалась унижена им так, словно своей детской ручонкой он снес с лица земли весь особняк с семью знаменитыми шпилями. Теперь же пусть Хепизба развернет старые портреты Пинчеонов лицом к стене и отправит карту восточных территорий в кухонную печь, раздувая пламя пустым дыханием древних традиций! Что теперь связывает Хепизбу с ее происхождением? Ничто, разве что будущие наследователи. Она больше не леди, а просто Хепизба Пинчеон, одинокая старая дева, владелица грошовой лавки!

Однако даже в то время, как в ее голове возникали все эти мрачные мысли, на нее снизошло внезапное спокойствие. Тревога и дурные предчувствия, мучившие ее и во сне, и наяву с тех самых пор, как ее план начал воплощаться в реальность, теперь совершенно покинули ее. Она ощущала новизну своего положения, но больше не боялась и не тревожилась. На смену страху пришла дрожь почти юной радости. То был живительный глоток свежего воздуха после долгой затхлости и монотонности ее затворничества. Так полезны бывают усилия! Так чудесна сила, которой мы не знаем! Самый здоровый свет, который знала Хепизба за все минувшие годы, снизошел на нее во время ужаснейшего из кризисов, поскольку впервые в жизни она протянула руку помощи самой себе. Маленький кружок медной монеты, оставленной школьником, стал настоящим талисманом с ароматом истинного добра, достойным быть оправленным в золото медальоном, который носят у сердца. Он обладал силой и, возможно, был наделен той же эффективностью, что гальваническое кольцо! [31] Во всяком случае, именно его тонкому воздействию Хепизба была обязана приливом сил, которые дали ей возможность даже позавтракать, что еще больше укрепило ее решимость, а потому старая леди позволила себе добавить лишнюю ложку черного чая в заварочный чайник.

31

Кольцо из двух металлов, которое, будучи надето на палец, создает электрический ток между слоями. Считалось полезным для здоровья. (Примеч. пер.)

И все же ее первый день в роли лавочницы не обошелся без множества серьезных ударов. Как правило, Провидение редко удостаивает смертных поощрений свыше необходимого для того, чтобы подбодрить их и заставить вложить в свое дело все силы. В случае нашей старой леди, после того как радость первой попытки утихла, уныние прежней жизни то и дело грозило вернуться. Оно было похоже на тяжелые тучи, которые часто застилают небо, превращая наш день в сумерки, пока, незадолго до заката, не расступаются, позволив на время увидеть солнце. Но ревнивые тучи всегда стремятся собраться снова и заслонить полоску небесной голубизны.

Покупатели приходили по мере того, как шел день, но довольно редко; в некоторых случаях, стоит отметить, их визит завершался либо их же неудовольствием, либо же огорчением мисс Хепизбы; да и в целом денежный ящик не получил значительного пополнения. Маленькая девочка, отправленная матерью найти катушку по образцу хлопковой нити определенного оттенка, взяла то, что старая близорукая леди назвала крайне похожим, но вскоре прибежала обратно, передав грубые возмущенные слова о том, что тут не только цвет не подходит, но и нитки давно уже сгнили! Затем пришла бледная женщина с лицом, испещренным печальными морщинами, не старая, но истощенная, с прядями седины в волосах, похожими на серебристые ленты; одна из тех женщин, хрупких от природы, в которых сразу узнается измученная до полусмерти грубостью мужа – возможно, даже пьяной грубостью – мать как минимум девятерых детей. Ей нужно было несколько фунтов муки, и она предложила деньги, от которых престарелая леди молча отказалась, отмерив бедняжке куда больше товара, чем та могла оплатить. Вскоре после этого явился мужчина в синем хлопковом сюртуке, довольно грязном, и купил трубку, при этом наполняя весь магазин вонью крепкой выпивки, не только выдыхая ее пары, но, казалось, источая их каждой порой своего тела. Хепизба даже подумала, что это муж изможденной женщины. Он попросил табачных листьев, Хепизба же отказывалась торговать подобными вещами, а потому грубый покупатель швырнул на пол только что купленную трубку и вышел из магазина, бормоча некие крайне неразборчивые слова с яростью и горечью проклятий. Вследствие чего Хепизба возвела очи горе, неумышленно хмурясь в лицо Провидения!

В течение дня не менее пяти человек требовали имбирного пива, или корневого пива, или любой другой выпивки той же крепости и, не найдя ничего подобного, уходили в крайне недобром расположении духа. Трое из них оставили дверь открытой, двое других так злобно ее захлопнули, что маленький колокольчик сыграл дьявольскую трель на нервах Хепизбы. Затем румяная круглолицая громогласная домохозяйка из того же района вбежала, задыхаясь, в лавку и яростно затребовала дрожжи; когда же бедная леди в присущей ей холодной застенчивой манере объяснила разгоряченной покупательнице, что не располагает подобным товаром, эта крайне одаренная кухарка позволила себе вполне обоснованный упрек.

– Грошовая лавка, и нет дрожжей! – повторила она. – Так дело не пойдет! Да это просто неслыханно! Вашему доходу ни за что не подняться, как и моему сегодняшнему хлебу. Лучше уж вам немедленно закрыть эту лавку.

– Что ж, – ответила Хепизба, испуская глубокий вздох, – возможно, и так!

Еще несколько раз помимо упомянутых выше чувствительность старой леди была серьезно потрепана фамильярным, если не грубым тоном, которым к ней обращались. Люди явно считали себя не просто равными ей, но и патронами, вышестоящими. Хепизба подсознательно льстила себе идеей, что того или иного рода нимб окутывает ее персону, с рождения окруженную почтением, как минимум вызывая молчаливое уважение. С другой стороны, ничто не мучило ее столь невыносимо, как слишком ярко выраженное узнавание. На одно или два крайне официальных выражения симпатии она ответила чересчур кратко и язвительно, к тому же мы вынуждены с сожалением признать, что Хепизба пришла в совершенно нехристианское расположение духа, заподозрив, что одну из ее покупательниц в лавочку привела не потребность в товаре, но извращенное желание поглазеть на нее. Вульгарное создание решило само убедиться, какого рода фигура заплесневелой аристократии, утратившая цвет жизни и отказывавшаяся от встреч с миром, оказалась теперь за прилавком. В данном конкретном случае, каким бы механическим и безобидным он ни был в иные времена, хмурый взгляд Хепизбы сослужил ей хорошую службу.

– Да я в жизни так не пугалась, – рассказывала любопытная покупательница, описывая произошедшее одной из своих знакомых. – Она старая злобная лиса, попомни мое слово! Она мало говорит, это правда, но в глазах ее можно найти только зло!

В целом, новый опыт нашей престарелой леди привел ее к крайне неприятным заключениям о характере и манерах тех, кого она определяла как низшие классы и, следовательно, глядела на них с мягкой жалостью и любезностью, считая, что сама пребывает в сфере неоспоримого превосходства. Но, к несчастью, ей также пришлось испытать горькое чувство совершенно противоположного качества: мы говорим о злобе по отношению к бездельничающей аристократии, принадлежностью к которой Хепизба еще недавно так гордилась. Когда леди в тонком и дорогом летнем платье, с развевающейся вуалью, с грациозно колышущейся юбкой, которая позволяла взглянуть на ее ножки, чтобы проверить, действительно ли она идет по земле или парит в воздухе, – когда подобное видение проходило по этой улочке на задворках, оставляя за собой след нежного ускользающего аромата, как оставляет его свежий букет чайных роз, – тогда, боимся, сердитый взгляд старой Хепизбы снова выражал отнюдь не только попытку справиться с близорукостью.