Алая нить
Шрифт:
– Нам бы с тобой наследника…
– Я и есть твой наследник, папа!
Или:
– Семья, Лола, – самое ценное, что только может быть у человека в жизни.
– Ты ведь не очень-то торопился обзаводиться ею.
– Вот и не повторяй моих ошибок! Я сожалею, что так и не смог обзавестись женой.
А еще:
– Мужчина – это все-таки опора в жизни.
– Я и сама подопру кого хочешь.
И даже так:
– Ты родишь мне в конце концов внука или нет?
– Успеется.
Лола уже серьезно начала подумывать о точке в отношениях с Андресом, как вдруг тот сам стал усердно предлагать ей руку и сердце.
Она отнекивалась:
– Какие глупости!
Посмеивалась:
– Вот еще!
Фыркала:
– Выброси эту ерунду из головы!
Приказывала:
– Чтобы я этого больше не слышала!
А
– Зачем тебе это надо?
И неожиданно услышала:
– Я люблю тебя, Лола!
Это была откровенная ложь. Лола, изучившая до мельчайших деталей повадки быков, не могла не почувствовать фальши. Любовь для нее была чем-то совсем иным: бешеным стуком сердца, затуманенными глазами и даже вздохами на скамейке. Все это она проходила когда-то с Бернаром. Андрес лгал. В таких случаях многие тешат себя иллюзией, говорят: «Возможно, он любит по-своему». Лола не питала пустых надежд и не занималась самообманом, она знала: невозможно любить наполовину, по-другому или как-то еще – либо ты любишь, либо нет. Андрес не любил. Андрес не любил ее, Лолу. Но он испытывал иную, понятную Лоле страсть: Андрес обожал свою работу и на многое готов был пойти ради своего дела. Брак с наследницей одной из лучших школ матадоров в стране – предел его мечтаний. Лола не умеет учить, показывать, руководить, а Андрес прекрасный педагог – отличная возможность сохранить дело отца в семье. Все это более чем разумно, очень практично и чрезвычайно противно.
Лола – красивая, молодая женщина, она убивает быков и не терпит мезальянсов. Она уверена: для женитьбы на ней должно быть достаточно только этих причин. Да, ей придется потрудиться, чтобы школа не прекратила свое существование, но выходить за Андреса… Нет уж, увольте!
Как вдруг:
– …Папа! Папа! Очнись!
– Что-то не пойму, дочка – странный туман в глазах. Я просто вошел в манеж, и тут все поплыло, какая-то рябь в глазах, и я отключился. Наверное, опять переутомление. Пойду полежу.
– Ну вот что: я вызвала «Скорую», и полежишь ты в госпитале. Это уже третий обморок, папа. Я хочу, чтобы тебя обследовали.
Лола не знает, каким был туман, окутавший взгляд ее отца. Мгла, разрисовавшая весь окружающий мир черной краской, – плотнее не бывает. Туча, нависшая над ее вселенной, – мрачнее не сыщешь. Слова, сдавившие ее тело, – хуже не придумаешь. Лола чувствует груз этих слов на легких – она не может дышать, Лола ощущает их тяжесть в желудке – она не способна есть, Лола несет их многотонный вес на плечах – ей не удается распрямиться, Лола хранит их значение в сердце – оно отказывается биться.
– Саркома, – сочувственно выносит вердикт врач, взглянув на томограмму. Приговор смертельный и обжалованию не подлежит. Отсрочка от исполнения – максимум год. Катастрофически маленькая, но достаточная для того, чтобы здоровая женщина успела родить.
– Давай попробуем, – говорит Лола Андресу. Он пойдет на многое ради карьеры, она – на все ради того, чтобы скрасить последние дни отца.
Обычно такие вопросы задают невесте, Лола атакует сеньора Риверу:
– Ты хочешь платье со шлейфом?
– А ты, доченька?
– Мне надеть фату?
– Тебе пойдет.
– Туфли или босоножки?
– Главное, чтобы на шпильке.
– Церемония в Фуенлабраде или Алькобендас? [73]
– Только в Альмудене [74] .
Лола не возражает. Она наденет самое вычурное платье с многометровым балахоном, который будут нести несколько малолетних ангелочков. Она закроет лицо вуалью и позволит жениху в приступе фальшивого счастья приподнять эту последнюю преграду, охраняющую свободу. Она будет качаться на высоченных каблуках под прицелами объективов, оборачиваться на вспышки и улыбаться так притягательно, что фотографии свадьбы дочери Пепе Бальенте опубликуют на обложке «Hola». Лола преодолеет путь до алтаря под пристальными взглядами «всяких и не всяких», впервые за много лет не обращая внимания на достопочтенную публику, не следя за производимым эффектом, не замечая выкриков из толпы, не ожидая аплодисментов. Лолита Ла Бестиа будет слишком занята, чтобы раздаривать свое внимание посторонним. Отец пойдет с ней под руку к алтарю.
Он думает, что поведет дочь. На самом деле это она проводит его, отдавая последний долг.73
Небольшие города в пригороде Мадрида.
74
Мадридский кафедральный собор.
Андрес не принимает особого участия в подготовке к свадьбе, но и не мешает. В конце концов, если дерзкая тореадорка принесет ему в букете невесты нектар с полей сеньора Риверы, он готов пойти на любые жертвы, включая интервью глянцевым журналам, душную бабочку, нежное «да» и любовную поволоку в глазах.
Лола пропадает в больнице, готовит отца к операции, подбадривает. Ему незачем знать о прогнозах врачей. Андрес проводит время в школе, но перерывах уже не гоняет с воспитанниками мяч – у него есть дела поважнее. На правах хозяина он заглядывает в кабинет будущего тестя, изучает бумаги, делает пометки на договорах, вникает в бухгалтерские отчеты. Ему не терпится сесть в дубовое кресло, кидать небрежные взгляды на экран плазменной панели и, походя отмечая неточности в движениях Эль Хули [75] , подмахивать приказы о зачислении, отчислении и переводе. У Андреса чешутся подушечки пальцев.
75
Известный испанский матадор.
– Когда же мы поженимся? – спрашивает он у Лолы, не скрывая нетерпения. А что? Спешка жениху вполне простительна.
– Операция через неделю, потом курс химии. Доктор сказал, через два месяца он сможет осилить это мероприятие, – деловито отвечает невеста, будто речь идет не о ее собственной свадьбе, а о имущественной сделке. Все правильно: она дарит Андресу ключи от кабинета, он – внука его бывшему хозяину.
Но жених Лолы настолько нетерпелив, насколько и глуп.
– Врачи действительно говорят, что нет никакой надежды?
Лола качает головой – она не может произнести это вслух.
Но Андрес до конца не верит. Он все еще боится, что удача выскользнет из рук и сеньор Ривера вернется в стены школы.
– Может, стоит подумать о хосписе? – предлагает он, безыскусно изображая унылые, сочувственные интонации.
– Ты в своем уме? – только и может вымолвить Лола.
– А ты? – тут же парирует жених. – Собираешься беременная прыгать вокруг тяжелобольного? Кормить с ложечки? Выносить судно? Обрабатывать пролежни?
И Андрес хлопает дверью, не дожидаясь ответа.
Сто восемьдесят дней в году Лола творит смерть – смерть мгновенную и достойную, смерть противника, смерть зверя. Ограниченность человеческого существования представлялась ей далекой и иллюзорной. Каждый выход матадора на арену может стать последним, и если бы тореро не покидали мысли о неоправданном риске, не было бы корриды. Лола отважнее многих. Она смелее любого. Но ожидание конца заставляет ее отчаянно трусить. Лола дерется с быками и не ведает ничего о борьбе с раком. Хоспис представляется ей каким-то ужасным заведением, куда приходят умирать. И пусть врачи утверждают, что это место для жизни, девушка не представляет себе, как будет существовать отец в четырех стенах. Матадор – вольная птица, он должен парить и быть сбитым, а не страдать в клетке, сначала выпрашивая у судьбы лишнее время, а затем умоляя, чтобы пришедший день стал последним.
Лола бродит по дому понурой тенью. В холле на вешалке в любую погоду висит светло-бежевый плащ отца. Летом может пойти дождь, зимой вероятно потепление. Плащ поношен, ему уже больше тридцати лет. Новенький и шуршащий, он послужил восьмилетней Лоле прекрасным одеялом, когда она уснула, свернувшись калачиком на заднем сиденье «Сеата», пока сеньор Ривера вез ее в новую жизнь. Пахнущий нафталином старый кусок ткани с потертыми карманами – символ уюта и благополучия. Лола зарывается лицом в шелковую, местами рваную подкладку – она пахнет заботой, теплом, отеческой опекой. Что сказал бы Андрес, обрати он внимание на этот бесценный для семейства Ривера пережиток прошлого? У нее нет ни малейших сомнений. Ее суженый скривился бы в брезгливой улыбке и изрек бы нечто вроде: «Избавьтесь от этой рухляди!»