Алая нить

– Извините. Все в порядке. Хорошо, что туда не пускают. Иначе я действительно отключил бы этого типа от аппаратов.

– Чем он вам не угодил? – Катарине становится любопытно.

– Вообще-то за последние полгода этот кретин отправил на тот свет восемь женщин, а напоследок убил моего брата, который пытался его задержать.

Хирург опускает глаза. Спрашивает, зная ответ:

– Ваш брат – тот полицейский, которого привезли к нам?

– Да. Два дня до пенсии не дожил. Врач в приемном сказал, что, если бы помощь смогли оказать хоть на пять минут раньше, у Роба был бы шанс. Но у вас тут нехватка хирургов, – зло хмыкает мужчина, выходя на первом этаже. – Они заняты, спасают убийц.

Лифт везет осевшую на пол Катарину обратно наверх. Она не мигая смотрит сквозь железные двери, ледяные пальцы механически вертят в кармане фонарик, которым проверяют реакцию зрачков пациента.

– Не узнала, – шепчет она, – не узнала…

– Не узнала и не узнала. Ты же не следователь, – пытается Антонио успокоить жену.

– Я должна была.

– А по-моему, то, что ты должна была сделать, ты как раз сделала.

– Спасла убийцу?

– Прооперировала того, кому нужна была твоя помощь.

– Лучше бы я этого не делала.

– А как же клятва Гиппократа?

– А как же девять невинных человек?

– Катарина, он отключился. Любой врач на твоем месте поступил бы так же. У тебя не было выбора.

– Не знаю. Не знаю, Антонио. Не знаю, как буду ходить по городу. Кажется, все станут показывать пальцем и шипеть вслед: «Смотрите, это та, что спасла маньяка». Не знаю, как приду в понедельник на работу.

– Во-первых, не станут, а во-вторых, не придешь. Вот, – муж протягивает ей письмо, – я утром достал из ящика. Хотел сделать сюрприз.

Катарина пробегает глазами по тексту, который жаждала получить несколько недель назад, а потом уже и ждать перестала. Ее приглашают в Памплону выступить на симпозиуме по абдоминальной хирургии. Доклад она послала организаторам давно, а ответа так и не получила. Теперь ей пишут, что смогли включить ее выступление в программу, и просят срочно подтвердить участие.

– Жаль, – вздыхает она.

– Жаль?!

– Жаль, что ты не сказал мне с утра. Я смогла бы порадоваться.

– Так что, не поедешь? – изумляется муж.

– Поеду, – говорит почти равнодушно.

– Поезжай, милая! Развеешься, отвлечешься, а вернешься, о маньяке уже никто и не вспомнит.

– Вспомню я.

4

– Он забыл… – Лола задумывается. – Честно говоря, я не знаю, забыл ли он что-нибудь. Не думаю, чтобы люди уходили с мыслью, что все успели сделать и действительно настал их черед. С одной стороны, папа осуществил все, что задумал: открыл школу, которая стала известна, вывел на арену великолепных мастеров. Он сумел даже то, о чем никогда не мечтал: воспитал дочь. А с другой… говорят ведь, что в абсолютном счастье и согласии с собой могут пребывать только слабоумные, а дураком Хосе Ривера не был никогда.

– Большое спасибо. Напоминаю, дорогие слушатели, у нас в гостях прославленный матадор Долорес Ривера, известная всем как Лолита Ла Бестиа. Мы вернемся в студию через пару минут, а пока для вас поет неотразимый Иглесиас-младший. – Ведущая снимает наушники и оборачивается к гостье: – Ничего, что я расспрашиваю о вашем отце? Просто его масштабная фигура, безусловно, интересна людям.

– Да-да, конечно. Я рада, что народ помнит, кто такой Пепе Бальенте.

– Вы знаете, можно догадаться, что не удалось сеньору Ривере…

– Что же? – прищуривается Лола. Она редко дает интервью, не любит глупых вопросов и примитивных умозаключений.

– Увидеть внуков, – жалостливо сообщает акула радиоэфира, будто ее лицемерное сочувствие может смягчить жестокую бестактность обидных слов. Она снова наклоняется к микрофону, собираясь задать очередной нелепый вопрос, но Лола опережает ее:

– Я вспомнила, что не получилось у папы. Он создал из меня достойного матадора и, думаю, считал это самой своей большой неудачей, главным промахом. Ведь на самом деле он хотел совсем другого. Он ждал, когда я наиграюсь в корриду и превращусь в обычную женщину с выводком детей, довольным супругом и церковью по воскресеньям…

– Вы ведь были замужем, – довольная диджей подбрасывает дров в огонь разыгравшихся страстей.

– …Была любовь, багряная, как пламя… – усмехается Лола, ловит на себе непонимающий внимательный взгляд. Придется удовлетворить любопытство: – И сирый плач дохнул подобно ветру, сметая прах и пепел раздувая [97] …

– Бывает.

– Да. Часто. Но в нашем случае таким ветром оказалась я сама. Я не дышу в унисон с мужчинами, моя грудь вздымается в такт с трибунами. Мне не нужны человеческие страсти, голубиное воркование и поволока в глазах. Я хочу звериного рыка, дрожи в коленях и напора приближающихся рогов.

97

«Канте Хондо» испанского поэта Антонио Мачадо.

– Неужели на свете нет абсолютно ничего, что могло бы вас напугать? – кокетливо взмахивает ресницами интервьюер, словно перед ней и впрямь мужественный матадор.

– Почему же, есть. Считается, что я не особо балую своим присутствием телевидение. На самом деле я просто не люблю журналистов вообще, как класс. Я их боюсь. Если бы я была репортером, ни за что не стала бы рассказывать о больных и стареющих знаменитостях, о личной жизни звезд, об их провалах и срывах.

– На эти факты реагируют массы, а пресса существует за счет коллективного интереса. Не вижу ничего плохого в том, что звезда выставляет на продажу снимки своего ребенка, получает за них миллионы и жертвует эти деньги в благотворительные фонды.

– Наверное, это действительно неплохо. И все же если бы я стала журналистом, я бы постаралась направить людские интересы в сторону других вещей. На земле столько всего интересного помимо недвижимости Брэда Питта и цвета трусиков Пэрис Хилтон.

– Возможно, когда-нибудь вам это удастся, если вы займетесь журналистикой. Многие звезды спорта становятся комментаторами, а корриду ведь тоже можно причислить к этому роду деятельности.

– Сомневаюсь, что это может случиться со мной.

– Со мной? Он хочет сразиться со мной? Мне казалось, на аренах дерутся с быками.

Лола недоуменно перечитывает приглашение, полученное ее «импресарио»:

Многоуважаемая, дражайшая сеньорита Ривера,

Не соблаговолите ли Вы почтить своим присутствием двадцать пятого июня сего года священный круг Бильбао, дабы в честном бою определить наисильнейшего и наихрабрейшего из нас двоих.

В ожидании скорой встречи

И с Вашим именем на устах,

Мигель Молино.