Алба, отчинка моя…

Нет, другой бы на месте Василе ни за что не простил соседа, который тебя на всю жизнь искалечил (правда, если быть точным, Кручану ему помял левую руку, а с правой произошло позже, и совсем по другому делу, но в селе об этом как-то не помнили). Но Василе простил Кручану, потому что по доброте душевной был особенный человек, — только тот ушел из больницы, он и говорит соседу: «И ему легче, и мне легче».

А теперь, если спросишь об этой давней истории у бади Василе, он тебе не торопясь, с удовольствием расскажет:

— Злое дело, товарищи, самого тебя делает злым, а доброе — добрым. Другого мне не дано: или так, или этак… В молодости я был солдатом. Был в цирке однажды и видел живого тигра. Хозяин заходил к нему в клетку и даже немного играл с ним, но… глаз с него не спускал! К чему это я говорю? А к тому, что и ко мне в сад чуть ли не каждую ночь наши местные тигры приходят. Но я — тертый калач, знаю, кто и как спит, и чем дышит во сне… Я ловлю браконьера и говорю: «Беги! Я тебя не видел, не слышал и вообще знать не хочу… И поверь, мне за тебя стыдно, человек, — говорю я ему. — Разве у тебя нет языка или совсем потерял совесть, почему не попросишь? Только об одном прошу тебя: больше со мной не здоровайся!..» Что же делает зверь? Становится ягненком: «Прости меня, бадя Василе, говорит, вот тебе мой мешок, и делай со мной что хочешь!..» Вот что значит, с добром подойти к человеку. А покойный Кручану приходил ко мне только со злом. «У тебя, говорит, бадя, крадут». А я ему отвечаю: «А ты, дорогой Георге, только о ворах думаешь?! А я о людях…» Тут он начинал обычно стращать: «Я против тебя закон применю». — «Хорошо, говорю, применяй, спасибо тебе на этом!» И как же он ко мне закон применил?.. Дал мне пощечину. А я ему: «Будь здоров, дорогой, благодарю… нет, не из моей руки вышел этот закон…» Ну и тут в него демон вселился, и он бил меня, а если бы убил, его расстреляли по его же закону… Ирина вмешалась и больше того раздразнила в нем демона, начал он ее поучать, свою ненаглядную половину, и едва не пришиб… Вот как оно получается, когда злом на зло наступишь. Нет, надобно зло добром пресекать… Теперь слышу, затеяли новое зло, пустили сплетню по селу, будто я с этой Ириной Кручану… то есть имел с ней тайную связь и будто она по моему наущению мужа засадила в тюрьму! Эх, видать, совсем помутился разум людской и они теперь злом отвечают на мое же добро!.. Будто бы в селе уже ни одного праведника не осталось — одни воры да развратники?..

Но, честно говоря, все меньше теперь находилось охотников расспрашивать да лясы точить со сторожем Кофэелом. Сидел он в своем саду по ночам все больше один, днями же отсыпался. Конечно, он на этот сговор пожаловал бы, чтобы на дармовщинку выпить и закусить. Но вот, однако же, ближние родичи его не позвали, потому что он надоел всем смертельно своими бесконечными проповедями о собственной доброте и неблагородности окружающих.

— Ох и глупы бабы в наше время, не приведи бог!.. — проговорила со вздохом мать невесты и будущая теща, намекая на Ирину Кручану, которая сперва засадила мужа в тюрьму, а потом просила его выпустить. Обе они с Волоокой, и жена, и любовница, бегали по начальству и умоляли простить, отпустить Георгия. — Что же это за семья такая, когда за любую обиду, за пустячную выволочку — чего только не случается в доме — жена сразу в суд! Что это за семья?..

И мать жениха, будущая свекровь, головой закивала:

— Правду ты сказала, кума! Ирина сама во всем виновата, потому что семья не держится на судах, дорогие мои! И тюрьмой ее не удержишь… А если ссорятся люди и обижаются друг на друга, почаще бы им вспоминать, как они любили и целовались, не так ли? И незачем по судам бегать… — А про себя думала: «Какая все же умница теща будет у моего Тудора! И дочь свою воспитала, высшее образование дала и вот воспитательницей на работу пристроила… А какие у самой твердые понятия о семье! Ей-богу, с такой женщиной и поговорить одно удовольствие! Будет у меня в жизни радость на старости лет, по-родственному станем с ней встречаться, помогать детям советом или чем…» А вслух между тем продолжала — Мой муженек тоже бывал тяжеловат на руку, упокой, господи, его душу. Десятый год одна маюсь, а слезы не высыхают… Как бы он теперь радовался с нами за этим столом!.. Ведь он, бывало, прибьет, тут же и приголубит, да еще словцо теплое скажет: «Жизнь, Касандра, это загадка! И если сам разгадать не сумеешь — ведь твоя она, с ней просыпаешься, с ней засыпаешь, — то никто тебе ее не станет разгадывать…» — И поднимая стакан — За молодых! Успеха и счастья! Чтобы жили в понимании и по справедливости. И чтобы деток своих вывели в люди… А вот у Кручану трое осталось…

И тут еще тесть нашел нужным добавить:

— За тебя, дорогой жених! Молчишь, слушаешь? Это очень похвально. Ведь я тебе что скажу: в доме всякое бывает, и хорошее, и плохое, а что делает человек? Сегодня он уступит, завтра уступит его половина… Семья — это дело тонкое. Это когда двое сговариваются, строят забор без столбов и без жердей…

А жених думал:

«Человек я или кто? Неужто трус?.. Взять бы сейчас да выложить, что невеста — на четвертом месяце, старший сват не придет, потому что лично я никого не просил быть у меня отцом посаженым и вообще никакой свадьбы делать не собираюсь…»

Занятным получался этот свадебный сговор. Он как-то начался: с одной стороны, о делах родственных, а с, другой — об этом Кручану. А самому жениху все это напоминало занятие по арифметике, на котором он вчера был у невесты в детском саду. «Ребятки, давайте сложим восемь и девять. Семь пишем, один в уме…» Тут занятие кончилось — юный математик Федя уписался. И получилось согласно написанному: 8 + 9 = 7… Точно так же и на нынешнем сговоре: самое главное — в уме оставалось.

3

И жених брал стакан, протянутый ему тестем, и целовал руку того, кто желал ему счастья. Сидел за столом послушный и тихий, будь его отец жив, не сидеть бы ему среди старших, но отца сильно ранили при взятии Варшавы, и потом пятнадцать лет угасал, сын прежде времени в силу вошел, и попробуй скажи теперь, что ему здесь не место! Были и у него свои представления о Кручану, и он решил поделиться:

— Как-то раз на мельнице говорит мне бадя Георге: «Ты чей, пацан? Чего сидишь в стороне?!» А было это в шестидесятом, в год смерти отца… — И обернувшись к матери: — Мама, сколько же мне было тогда?..

— Как раз тринадцать сравнялось…

— Так вот, спрашивает меня бадя Георге: «Ты, малец, чей?» И так хорошо, сердечно спросил… А я не то чтоб ответить — чуть было не расплакался. Тут он по голове погладил меня и сказал: «И ты тоже боишься? Все, даже дети, боятся чего-то, кого-то… Или я страшен? А ты не бойся, такой уж у меня грубый голос, ничего на свете не бойся! Страх — это самое последнее дело…» Поднял мой мешок, очередь плечами раздвинул. «Посторонитесь, люди, здесь сынишка вдовы!..» И в два счета помолол мне…

«Что правда, то правда, был он человек не без сердца. Да будет земля ему пухом», — думал про себя Никанор, а вслух совсем другое сказал:

— Ну, что за характер? Заставил ребенка плакать, а потом приласкал…

А тесть на его слова жестко заметил:

— Жизнь, конечно, пестрая штука. Сегодня ты хороший, а завтра плохой. Но если уж обижаешь другого — обижай, доброе дело делаешь — делай. Только вот одного с другим путать не следует… — А про себя подумал: «Тоже мне, сделал доброе дело, оно ему ни копейки не стоило!»

А жена Никанора что думала, то и сказала:

— Тебе еще повезло, дорогой… Должно быть, ты ему в святую минуту попался!

И каждый был по-своему прав, ибо когда речь шла о том, что Кручану был «груб» или же что он был «не без сердца», слова эти не означали «грубость» и не означали «сердечность» в обычном их смысле, ведь это каждому из нас случается в жизни бывать и сердитым, и добрым, а слово и сердце Кручану ни с чем не сравнишь: сразу же, как бывало, откроет глаза и скажет: «Доброе утро», — даже в эти два слова, которые каждый из нас выучился говорить еще до того, как на него впервые надевают рубашку, — эти два слова звучали у живого Кручану, как пара костяшек на игральной доске: и было ему глубоко наплевать, что там выпадет — две шестерки или две единицы, будто его вовсе не интересовала игра…

— Так все же как, был добрым или недобрым Кручану?.. — не унимался жених.

А гости пожимали плечами, вздыхали: «Куда ты торопишься, парень?.. И что ты знаешь о жизни? Был ты ребенком… и жизнь тебе казалась веселой игрой, а взрослые, когда угощали конфетой или просто гладили по голове, были — все сплошь — добрыми дядями. Вот только теперь жить начинаешь — и, охо-хо, сколько всего насмотришься!» И поднимали стаканы, и чокались, желая молодым здоровья и счастья, полям — урожая, людям — добра, небу над головой — хорошей погоды и попутного ветра — всем, кто в пути…