Алба, отчинка моя…
Шрифт:
— Можно? Только одну… — И, прикуривая, спросил — Теперь скажите правду: шутите или правда хотите ее купить?
Открылось окно, и Лина высунула голову.
— Товарищ Серафим, — спросила она. — А имя какое?
— Серафим.
— Имя скотины! У вас кто: бык, телка?
И подумал вдруг Серафим: «Несчастные же мы, ей-богу… Дети и те знают, что такое бык. Бедный белый бычок… Имя! Бедная женщина! И надо было ей учиться на ветеринара с такой красотой!»
А Захария глядел на нее с восхищением и думал: «Эх, и хороша ветеринарша у нас!»
А финагент при виде ее
— Пиши: Апис, сын Озириса!
Услыхав такое, Серафим заключил про себя: «Пойду я домой и зарежу его. Зарежу я его и не съем, отдам его собакам, чтобы они меня помнили. Потом чтоб лаяли: мол, был один такой, Серафим, ненормальный один. Пошел на базар и привел бычка, белого, красивого, потому что был он ему люб, и зарезал его, но не съел, а собакам отдал, да простит его бог!»
— Кстати, справка вам для продажи. А он застрахован? — повернулся агент.
— Его бог хранит…
— Братец ты мой! Так нельзя, гражданин! — засмеялся финагент. — Бог хранит человека, потому что тот ему молится. А теперь даже вы не молитесь, так ведь?
— М-да… — привычно сказал Серафим.
— Видите! Вот потому-то, потому, что не молитесь, и надо застраховать. Мало ли несчастий на свете? Идемте со мной, — пригласил его финагент, — я вам сейчас объясню.
— А что, если мне себя застраховать? — спросил Захария.
И они снова все вошли в сельсовет, а в дверях встретили ту женщину с грудным ребенком, и финагент пошутил:
— Вы бы не хотели его застраховать?
— Будьте здоровы, — улыбнулась женщина. — До свидания.
Серафим обрадовался: наконец-то справка будет, и секретарь, наверное, остыл, потому что женщина ушла, понесла перепеленать плачущего ребенка, а то чего бы ему орать, чего ему не хватало?
Было тихо в сельсовете, понемногу успокоился и Серафим, мысли его прояснились: и правда, почему бы не застраховать скотину? Мало ли что может случиться на белом свете?..
Взял у Лины справку, а тут секретарь попросил его вежливо:
— Товарищ Серафим, минуточку… Вы переехали в село, у вас есть дом, новое место, обжились, женились… Замечательно, мне это очень приятно, я вас поздравляю!.. Будьте любезны, давайте все это возьмем на учет.
— Спасибо, — сказал обрадованный Серафим. — Значит, дом…
— Здание одно, — зашептал секретарь, ставя палочку в книге.
— Один бык, — добавила Лина с улыбкой, ибо ей начинал нравиться Серафим: был он каким-то… ну как сказать?.. короче, почему не все мужчины такие? — Оставим «Апис»… — поглядела она в глаза Серафиму.
— М-да…
— Еще что? — поднял секретарь свои очки на лоб.
— Две курицы и один красный петух, по имени Порумбака, Подоляна и Глонц.
— Клонц? [7] — переспросил секретарь.
— Пусть будет Клонц, — согласился Серафим.
— Еще что?
— Поросенок… ох, у него имени нет, я его еще не назвал.
— Ничего, — успокоил секретарь. — Мы его так запишем, пусть здоров будет.
— Спасибо, — ответил Серафим.
Пока они говорили, финагент оформил страховку на всю эту живность, оценивая примерно так, как, он знал, оценивают люди в селе, и теперь осталось только поставить цену Серафиму и Замфире, чтоб и они себя застраховали и расписались
на договоре.7
Глонц — пуля: Клонц — клюв.
— Это мне все ясно, — сказал Серафим, поднимая от бумаг свои большие глаза. — У меня только одна просьба: вы не могли бы ко мне как-нибудь зайти? Я с женой посоветуюсь.
За это время он успел как следует подумать и стал объяснять присутствующим:
— Понимаете, ну, допустим, напишу я цену Замфире… М-да… она мне жена. А согласится ли она с этой ценой? И потом неизвестно, какую цену она мне проставит!
— Хорошо говорит человек, — согласился секретарь. — Давай ставь, Серафим, министерскую подпись, вот здесь, внизу!
Вышли вместе с Захарией и пошли вдвоем, чтобы не было скучно друг без друга.
Захария стал рассказывать, как был он в доме для престарелых и как сбежал оттуда, а Серафим слушал его и думал довольный: «Вот одной заботой и меньше… Эх, до чего же глуп наш крестьянин, что боится закона, и все потому, что его не знает. А столкнешься с ним и видишь, что совсем он не страшен, раз страхует жизнь тебе, и твоей скотине, и твоему добру. Ибо знает он, что к чему!»
И говорит старику:
— Вот если б вы молчали, было б и вам хорошо…
— Эх, парень, до чего ж ты молод еще, — отвечает старый музыкант.
Этот Захария всю свою жизнь не имел ничего, кроме скрипки. И не было у него никого, кроме этой скрипки, и она его утешала. И потому он не нуждался ни в ком; наоборот, другие в нем нуждались-все, все, все село… Но пришло время, и пальцы его перестали слушаться скрипки и его самого, — так старался он, и напрасно! — и тогда увидел музыкант, что нуждается он не в чем-то, а в ком-то, в какой-то душе живой, с кем можно словом перемолвиться, и попросился он в богадельню, потому что был стар и не мог играть и почувствовал себя одиноким…
— Милый человек, поверь мне, ничего я не хотел, только покоя и тишины!.. Всю жизнь голова у меня гудела от шума, песен, музыки — разве хоть одно гулянье в селе обошлось без меня? Там, в богадельне, нашел я и покой и тишину, да, знаешь, я там чуть не умер от скуки… Пойми ты меня по-человечески, бре!
— Я же вас слушаю…
— Я болен старостью, пойми ты меня! Но я хочу видеть вокруг веселых людей. Я непьющий, но всю свою жизнь был среди гуляющих и пьющих! Теперь скажи, на что мне тамошние старики и богадельня, если я сам стар и нет у меня до них никакого желания… Ну как тебе сказать: зачем мне еще одна старость?..
— Грех так говорить, — вздохнул Серафим. — Грешно, дед… У моей жены есть бабушка, вернее, прабабушка, вот она уж действительно старая!.. А вы еще молоды, ей-богу, дед Захария… Все время говорите: «Я хотел, я хочу, мне нравится…» А эта прабабушка не хочет ничего-ничего!
— Избавь меня, боже, от таких дней! — перекрестился старик. — Боже, прибери меня своевременно…
Так они шли и встречали других прохожих, и Захария их останавливал:
— Бре, услышите, что нужна кому-нибудь скрипка, ко мне присылайте… Вам не нужна? — И заключал: — Дайте сигарету, побаловаться немного…