Александр у края света

Выжил один горожанин — один. Это был иллириец, который спрятался в яме-зернохранилище. Когда его амбар подожгли, крыша рухнула таким образом, что образовался карман, воздуха в котором хватило до конца пожара, поэтому он не задохнулся дымом; но он пролежал там две недели, придавленный упавшей балкой без возможности сдвинуться с места, пока волею случая не был обнаружен одессосцами, пришедшими поглядеть, не уцелело ли зерно. Он выжил, питаясь сырым зерном и каплями воды из мельничного канала, которая разлилась, когда в канал рухнул дом, и потекла по полу амбара. Поскольку пол был хорошо утоптан, вода не впитывалась в него и достаточное ее количество стекало в яму, так что он ловил капли губами и не умер от жажды. Придавило его так надежно, что ему пришлось отрезать обе ноги, чтобы вытащить.

Когда он снова обрел способность говорить, то рассказал, что помнил, то есть немного. Накануне вечером он напился и не смог дойти до дома; добрел до амбара приятеля, залез в него и устроился на куче сена. Когда началось нападение, его разбудили крики и вопли; он сразу сообразил, что происходит, нырнул в яму с зерном и стал надеяться на лучшее. Вышло так, что упал он головой вперед и едва не утонул в зерне; это было, как плыть сквозь грязь, сказал он, зерно набилось в рот и в нос, так что он чуть не задохнулся.

А вообще он не был удивлен тем, что произошло, учитывая, что Генерала убили, а ойкист уехал пару дней спустя, забрав с собой волшебных змей, защищавших город. Совершенно очевидно, сказал он, что змеи предупредили ойкиста о надвигающейся беде и посоветовали уносить ноги, пока жив.

Сложнее оказалось разобраться со скифской стороной истории. В сущности, прошел целый год и я практически потерял надежду узнать правду, когда случайно познакомился со скифским стражником (он арестовал меня за то, что я уснул в одном из своих любимых питейных заведений на агоре). Когда он узнал, что я недурно изъясняюсь на его родном языке, то был весьма впечатлен и отпустил меня; затем он спросил, где я научился скифскому. Я сказал — где, и он впал в задумчивость.

Нападавшие, как выяснилось, были из его народа, савроматов; точнее говоря, это был бродячий отряд, сбежавший после поражения в некой гражданской войне и подавшийся на юг, через земли ализонов и далее в населенные области. Он сам не был в этом отряде, но зато там был его двоюродный брат, который и рассказал ему всю эту историю. Как раз тогда я и узнал историю богача, чей сын похитил лошадь, и все остальное. Когда мы сожгли деревню, богач объехал другие деревни, угрожая, что каждая из них может стать следующей. Все крайне взволновались, как ты можешь вообразить, но никому не улыбалось решать проблему своими руками, поскольку мы были столь воинственны и безжалостны. Затем волею случая появились эти изгнанники-савроматы, которым немедленно и поручили атаковать колонию. Они ответили, что воевали с собственными соплеменниками, с царскими скифами, с ализонами и персами; горстке греков их не запугать. Их было примерно семь сотен, насколько я понял, и все при лошадях.

Прежде чем напасть, они заслали в город лазутчиков, прикинувшихся ищущими работы наемниками. Их отослали, поскольку Генерал погиб, а ойкист уехал, и в данный момент заниматься безопасностью и обороной было некому; дело это считалось задачей старейшин (полагаю, он имел в виду Отцов-Основателей), но они не смогли решить меж собой, кто должен взять на себя эту роль, а тем временем на стенах даже не выставляли стражу.

Атака, сообщил мне мой друг-стражник, оказалась сущим разочарованием, к вящей скорби воинственных савроматов. Они взялись за работу не только ради денег (небольших, к слову сказать, поскольку деревни и в лучшие времена едва сводили концы с концами), но и чтобы помериться силами с непобедимыми греками, но когда при свете дня пошли на штурм, то обнаружили открытые настежь ворота и всякое отсутствие сопротивления. Перебив жителей и спалив все в городе, они прочесали поля, согнали скот и сожгли посевы, прежде чем убраться восвояси.

После этого деревенские, сформировавшие альянс против Антольвии, собрались и решили, что не могу здесь оставаться, поскольку другие греки захотят им отплатить, а савроматы откочевали и оставили их без защиты. Поэтому они поступили так, как всегда поступают скифы перед лицом вторжения — разрушили все постройки, сожгли посевы, отравили колодцы, погрузили добро на кибитки и отправились на север, в земли кочевников. Вскоре после этого я узнал, что Ольвия и Одессос решили не предпринимать ничего: в конце концов, скифы ушли и вся область пришла в запустение.

Но поскольку Антольвия номинально считалась македонской колонией, они отправили петицию Александру, прося отомстить за резню и прислать карательную экспедицию. Александр получил послание и ответил, но ничего сделано не было; Александр был уже далеко и другие материи занимали его ум.

Ну что ж, надеюсь, богач сумел вернуть сына. Было бы очень печально, если бы все его хлопоты пропали зря. Имени его я так и не узнал, и как историк, сожалею об этом. Долг историка состоит в том, чтобы мимолетные деяния людей, изменяющие форму мира, не остались забыты, а если кто и входит в их число, то это он.

Через месяц или около того после завершения моего дела, убедившись, что мой седьмая-вода-на-киселе родственник упаковал пожитки и отбыл, я вернулся в Паллену.

Все тот же старый дом; отец все собирался снести его и построить что-нибудь получше, да так и не собрался, и во времена моего детства он оставался примерно таким же, каким его построил мой прапрадед. В центре располагался дворик, с двух сторон защищенный простыми стенами необожженного кирпича, а на двух других стояли пристройки с плоскими крышами, соединяющиеся под прямым углом на северо-востоке, образуя главный зал (выходящий на север) и внутреннюю комнату (на восток). Ворота прорезали восточную стену, с верандой на внешней стороне. Северная половина двора затенялась портиком. В целом это и все.

Первое, что я увидел, спускаясь с холма — плоская крыша внутренней комнаты, на которой мы спали в самое жаркое время года, когда находиться внутри было невозможно. Спустившись пониже, я разглядел башню, отдельное строение в нескольких шагах от дома, спрятавшуюся за легкой завесой яблонь. За время моего отсутствия они сильно разрослись — полагаю, никто не потрудился подрезать их — поэтому только сойдя с дороги в миновав два больших валуна — мы называли их Сторожевыми Постами — я смог увидеть сам дом. Если не считать разросшихся деревьев, он был в точности таким, как я его помнил. Даже полумертвая смоковница за южной стеной, которую мы подперли кольями, когда я был еще ребенком, все еще торчала на своем месте, навалившись на свои подпорки, как пьяница на плечи многострадальных друзей. Полуразвалившийся амбар, починку которого мы все время откладывали, все еще стоял, не более и не менее ветхий, чем в нашу последнюю встречу. Старое тележное колесо, которое отец повесил на грушевое дерево для наших игр, так и свисало с ветви, и все так же в нем отсутствовали две спицы. Даже пара ульев стояли в точности там же, где и должны были по моим воспоминаниям.

Я был дома. На самом деле.

Я поднялся на веранду, откинул засов и легонько толкнул дверь. Она открылась на ладонь или около того и застряла. Я уперся в нее плечом, расширив щель настолько, чтобы протиснуться, и попал в главный зал.

Конечно, он был совершенно пуст. Мой разбитый противник вывез всю мебель и утварь, и в первый раз в жизни я видел все четыре угла зала одновременно. Он был гораздо меньше, чем я помнил, двери ниже, очаг уже. Здесь было темнее.

Я уже собирался развернуться и выйти наружу, когда услышал какую-то возню в соседней комнате. Я на цыпочках подкрался к двери и распахнул ее.

— Кто здесь? — спросил я.

Внутренняя комната была столь же пуста и еще более темна.

В тени у дальней стены я разглядел нечто, напоминавшее груду старой одежды.

— Ты, — сказал я.

— Кто это? Эвксен?

Я подошел на шаг ближе. Я не узнал голос, хотя мне и казалось, что уже слышал его раньше.

— Кто ты такой? — спросил я.

— Это я, — ответил голос. — Ты меня не помнишь?

Голос был старческий, тихий, с каким-то акцентом.

— Подымайся, — сказал я. — Теперь это мой дом, а ты в него залез.