Александровскiе кадеты. Смута

Так проходил март, медленно и тягомотно. Тянулся Великий пост, в животах кадет бурчало всё сильнее. Севка Воротников замечен был в поедании сладких булочек, отруган и отправлен для наложения епитимьи к батюшке Серафиму, каковой благословил кадета Воротникова каждый божий день разгребать снег перед главными воротами корпуса, ибо, несмотря на приближающийся апрель, зима и не думала сдавать позиции.

Взгляд назад 8

Всё интереснее и напряжённее становились занятия с Константином Сергеевичем, и в классе, и в игровой, и в снежном городке, и в гимнастическом зале. Куда там «французской борьбе»! Две Мишени ухитрялся проделывать такое, что соперник (бедные капитаны Коссарт и Ромашкевич!) так и летел вверх тормашками. Подполковник показывал кадетам, как защищаться и от кулака, и от ножа, и от дубины, и от сабли, и от штыка — если надо, то голыми руками.

— Но вообще-то рукопашный бой — последнее дело, — говаривал он после занятий, усмехаясь. — Ибо, чтобы драться на кулачках, боец должен последовательно лишиться винтовки, револьвера или пистолета, тесака, сапёрной лопатки и даже просто дрына. А в каком состоянии должна всегда пребывать малая сапёрная лопатка у исправного бойца?

— Наточенной! — хором грянули кадеты.

Две Мишени улыбался. А потом обычно рассказывал ещё какую-нибудь историю, где жизнь солдату спасала какая-нибудь совершенно обычная вещь, оказавшаяся под рукой в нужный момент.

— Помните, всё на свете — оружие. И вы сами по себе — тоже оружие.

Федя старался изо всех сил. За себя и за Петю Ниткина, ибо данного в самом начале учебного года поручения — подтянуть Петю в строевой и гимнастической подготовке — Две Мишени с Федора снимать и не думал.

А Илья Андреевич всё не поправлялся и не поправлялся. Физика у штабс-капитана Шубникова была неинтересной, формальной, к приборам он не прикасался, а просто задавал читать страницы учебника, с такой-то по такую-то. Кадеты скучали, перешёптывались, вертелись, что штабс-капитана чрезвычайно злило.

Петя Ниткин особенно страдал, ибо Шубников взял моду его едко высмеивать. «Кадет Ниткин, врага надлежит поражать штыком, пулей, шрапнелью или фугасным действием артиллерийского снаряда, отнюдь не формулами». «Кадет Ниткин, вы своими многословными ответами, несомненно, заставите неприятеля умереть от скуки».

Петя переживал, даже тихонько плакал вечерами, накрывшись с головой одеялом. Федя изо всех сил притворялся спящим, делая вид, что ничего не слышит.

Кадеты бурчали, но всех затмил никто иной, как всё тот же Севка Воротников, отправившийся жаловаться на Шубникова к Двум Мишеням.

… — А я и говорю, мол, Илья Адреевич всё так хорошо объясняли, я у него физику понимать начал, и отметки у меня и были-то ничего, а стали потом ещё лучше, а господин штабс-капитан как пришли, так одни колы и лепит, коль не в духе, а я не заслужил, говорю, мол, честное кадетское, а вдруг меня из-за этого с корпуса погонят? Мне тогда домой лучше и не возвращаться, говорю…

— Эх, Севка! — Бобровский снисходительно похолпал того по плечу. — Я вот тебе что говорю? Шпарь по учебнику! Зазубри, да и вся недолга!

— Зубрить неинтересно, Бобер, — вдруг с необычной серьёзностью покачал головой Севка. — Физика — это ж и впрямь здорово! Интересно! Вот прям Нитке завидую, что он так хорошо её знает!..

Петя покраснел, как тот самый рак — но на сей раз от удовольствия.

— Давай, Сева, я тебе объяснять буду.

Севка вдруг смутился.

— Ты, это, Нит… то есть Петя. Спасибо, вот.

— Да чего ж спасибо, я физику тоже люблю. Ты только штабс-капитану отвечай по учебнику, как он требует. Тут Лев правильно говорит…

— Да погодите вы! — вмешался Федор. — А Две Мишени-то чего, Сев?

— Выслушал меня, внимательно так, серьезно. Вздохнул, и говорит, мол, понимаю вас, кадет Воротников. На педагогическом совете я вопрос подниму и насчёт «колов» разберёмся.

…Никогда ещё седьмая рота не ждала педсовета с таким нетерпением. А после него — вечерней поверки.

На которой Две Мишени, необычно серьёзный, вдруг велел Севке выйти из строя.

— Кадет Воротников! Педагогический совет счёл нужным дать вам возможность доказать, что скверные оценки ваши получены были… по недоразумению. Готовы ли вы к известной переэкзаменовке?

— Всегда готов! — совсем не по уставу выпалил Севка и тотчас смутился. — Виноват, господин подполковник! Так точно, к переэкзаменовке готов!

Две Мишени бросил быстрый взгляд на Петю Ниткина, который от волнения, казалось, вот-вот выпрыгнет из собственных очков, как сказал бы ехидный Лев Бобровский.

— Прекрасно. Комиссия соберется уже завтра.

И комиссия собралась. С краю сидел штабс-капитан Шубников, весь красный, но не от стыда, а от злости. Две Мишени сидел с другого, посреди — заведующий учебной частью старый полковник Дружин, и присутствовали целых два университетских профессора, который Две Мишени неведомо как, но уговорил приехать.

И перед этой комиссией, перед столом, застеленным зелёным сукном, с казёного вида гранёным графином, навытяжку стоял Севка Воротников. Мундир ему приводили в порядок всем отделением, последнюю пуговицу чуть ли не на ходу пришивала Ирина Ивановна.

— Нуте-с, — начал один из профессоров, с худым строгим лицом, от уха до уха тянулась аккуратная бородка. — Извольте рассказать нам, кадет, что вы знаете о трёх законах господина Ньютона?

— Сразу вы, Иван Иванович, с места в карьер, — заметил второй профессор.

— Нет смысле время терять, — сухо ответил Иван Иванович. — Нуте-с, господин кадет, мы слушаем!

— Разрешите отвечать?

— Разрешаем, разрешаем, — с известным раздражением сказал профессор.

И Севка принялся отвечать.

Вся седьмая рота подслушивала под дверьми. А вместе с ними — Две Мишени, капитаны Коссарт с Ромашкевичем, Ирина Ивановна Шульц и даже дядька Фаддей Лукич, любивший Севка «за нрав буйный, правильный нрав».

С тремя законами Воротников, хоть и запнувшись чуток, но справился, решил предложенную задачу, и даже смог рассказать кое-что об атомах. Профессора переглянулись и тот, кого звали Иваном Ивановичем, откашлявшись, внушительно сказал:

— Нуте-с, господа, кадет сей, конечно, не отличник, но материал усвоил хорошо. Никак не на единицу. Полагаю, комиссия запишет особое мнение, и достопочтенный господин штабс-капитан учтёт его… при выставлении общей оценки.

Штабс-капитан Шубников сидел, поистине «как аршин проглотив». Краснота на лице его сменилась бледностью, кулаки были судорожно сжаты. К счастью, у него хватило соображения вежливо склонить голову, как бы соглашаясь с уважаемым профессором.

— Ну, вот и хорошо, — с облегчением вздохнул полковник Дружин, очень не любивший ссоры и столкновения. — Иван Михайлович, дорогой, исправьте кадету Воротникову «колы», он их и впрямь не заслужил.