Александровскiе кадеты. Смута

— Словно и нет никакой войны…

— Именно. Из Москвы до Киева добираются, до Одессы. В Крыму целый оркестр «бывших» собрался. И сеют у нас панику через засланцев своих, ведут агитацию, ведут умно, ничего не скажешь — мол, без царя не стоять России, царь землю и волю даёт, да по закону, и чтобы свобода торговли, и всё такое прочее. Да и деньги у них, сволочей, водятся — золотишко-то вывезти успели, проклятые. В мариупольский порт, разведка доносит, корабли заходят, с товарами, со снаряжением…

— Где же закупают?

— Да где могут! Старая-то Европа, она, на самом деле, за нас. Им, видать, царь-государь надоел хуже горькой редьки. Потому, как сообщают, оружие приходит из Италии, из Испании… этим вообще всё равно, кому продавать, лишь бы платили. Но это всё, товарищи, высокие материи, а нам пока что надо фронт удержать. Поэтому разворачивайте дивизию здесь, в Изюме. Будете моей «пожарной командой». Беляки хорошо используют железные дороги, держат резервы на узловых станциях, быстро перебрасывают куда нужно; вот и нам не худо бы поучиться…

Уточнив и выяснив всё, что требовалось, комиссар с Ириной Ивановной уже направились было к дверям, но тут Сиверс произнёс им вслед негромко:

— А директивку-то о расказачивании мы в действие приведём, ох, приведём… не понравится нагаечникам она, ох, не понравится, да!..

Ирина Ивановна обернулась было, но комиссар с неожиданной решимостью ухватил её за локоть.

— Директивы, само собой, надо исполнять.

— Не сомневаюсь, что ваша дивизия примет в этом самое деятельное участие, — усмехнулся Сиверс.

Ирина Ивановна зажмурилась.

Глава VII.3

Маленький уездный Изюм, городок на восемнадцать тысяч жителей, живший тихо и незаметно, теперь кипел. По железной дороге с севера шли эшелон за эшелоном; Рудольф Сиверс железной рукой наводил порядок в красных частях, не останавливаясь перед расстрелом «трусов и паникеров».

Прибывали подкрепления уже и из самой Москвы: рабочие полки с заводов Первопрестольной, из других мест, не исключая и саму столицу. К востоку от линии фронта, в области Войска Донского, красные войска занимали станицу за станицей; казаки настроены были, в общем, благожелательно, или, во всяком случае, нейтрально.

На самом фронте белые безуспешно попытались взять Старобельск, но туда была своевременно переброшена 44-ая дивизия, штурм захлебнулся, а при попытке конницы Улагая обойти город с востока на него в свою очередь навалились два казачьих полка. «Низовские» и «верховые» затеяли переговоры и митинги, без обиняков заявив офицерам, что, дескать, сами разберутся. Улагаю ничего не осталось, как отойти к главным силам.

Обе стороны пытались обойти фланги друг друга, растянутый фронт белых на западе, подле Екатеринослава так и манил нанести там рассекающий удар и Сиверс решил рискнуть. 41-ая, 42-ая и 12-ая дивизии были, елико возможно, пополнены, скрытно посажены в эшелоны и двинуты к Лозовой.

Десять тысяч штыков и сабель, почти сотня орудий, полдюжины бронепоездов были серьёзной силой. Разведка доносила, что фронт там у беляков с разрывами, занимают они только крупные сёла, никаких сплошных траншей с окопами, как в Донбассе, нет и в помине.

Под утро, пока ещё не истаяа январская ночь, красные перешли в наступление — без выстрелов, ориентируясь по разведённым в тылу большим кострам: если направление атаки оставалось правильным, костры створились, сливаясь в один.

Красноказачья конница обтекала спящие сёла, не встречая никакого сопротивления. Никто по ним не стрелял, и командиры прорывавшихся дивизий осмелели.

Двумя колоннами они двигались прямо на юг, кавалерия прошла полтора десятка вёрст, обогнав пехоту.

Головы обеих колонн слились на просторном, обширном открытом поле. Зимний рассвет наступал медленно, словно нехотя, но настрой у сотен людей в сёдлах был приподнятым — наступление шло успешно, без потерь, противник явно не то, что «захвачен врасплох», а попросту не подозревает о происходящем.

Впереди маячили крыши очередного села, тёмного и безмолвного. Судя по картам, такие же сёла располагались справа и слева, все эти бесчисленные Михайловки, Николаевки или Степановки, но их ещё скрывал рассветный сумрак.

А потом заговорила артиллерия.

Над головами поневоле сбившейся в кучу конницы лопнули шрапнели, куда более мощные фугасные снаряды взметнули к небесам столбы дыма, земля и снег встали на дыбы. Артиллерия била с закрытых позиций, по заранее пристрелянным координатам, и не было вблизи батарей, чтобы лихим наскоком ворваться на них, порубив орудийную прислугу.

Часть красной конницы, однако, не поддалась панике, а сделала единственно правильное — атаковала, бросилась вперёд, уходя из-под шрапнели вперёд, а не назад.

И тут оказалось, что окопы с траншеями у белых-таки вырыты. И заняты пехотой. И пулемёты расставлены, ленты в них заправлены, и номера готовы.

Падали кони, через головы их летели наездники. До окопов доскакали считанные единицы.

Но большая часть конных повернула назад, шрапнели преследовали их, корректировщики знали своё дело.

А ещё потом из-за домов вылетела уже белая конница — сводные эскадроны бывшей гвардейской кавалерии, армейцы, все, кто сохранил мужество сражаться. Они помчались следом, на свежих конях, линии их появились справа и слева, нацеливаясь на колонны красной пехоты, следовавшей за своими всадниками.

Командиры там, конечно, заподозрили неладное, и стали разворачиваться в цепи, ставить пулемёты, но потом и над их головами стала рваться шрапнель — во множестве.

Рабочие полки не дрогнули, не побежали. Упрямо цеплялись за пустую снежную целину, за обочины дороги, сбивались плечо к плечу и спина к спине. Но — сделать уже ничего не могли.

Кто не бежал, того находила шрапнель. Кто бежал, того настигала та же шрапнель или сабли белой конницы, в запале она сама несла потери от своего же артиллерийского огня.

Разгром был полный.

Свежие части добровольческой армии двинулись следом, на плечах бегущих устремившись в прорыв.

— Вставайте, товарищ начдив, — Ирина Ивановна стучала в дверь комиссара Жадова. Единственная в Изюме гостиница была реквизировна штабом фронта под размещение командного состава. — Вставайте, время службу исполнять.

— Что, что там такое? — Жадов распахнул дверь, сообразил, что в кальсонах, страшно смутился, запрыгнул вглудь комнатенки, пытаясь хоть чем-то прикрыться.