Александровскiе кадеты

— Так он остаться хотел, Константин Сергеевич, — сказал Федор. — Вот и злится. Что ж тут удивительного?

— Удивительного ничего нет, а вот болтать он может начать, — строго сказала Ирина Ивановна. — Обижен он на нас очень.

— А начнёт язык распускать — и себя погубит, и нас, — заметил Две Мишени.

— А что же сделать можно? — Федя приподнялся на подушках; неловко было валяться перед учителями, тем более что «рана совсем лёгкая, царапина», как он уверял в письмах и родным, и Лизавете.

— Убеждать. Говорить. Не оставлять одного. Ему сейчас очень хочется всё кому-то выложить, душу облегчить, — очень серьёзно сказала Ирина Ивановна. — Я бы ещё его семье написала…

Федя с невольным стыдом подумал, что папа ведь обещал постараться помочь капитану Нифонтову; надо напомнить, напомнить обязательно!.. Вот прямо сейчас!..

— Ирина Ивановна! Погодите! Не надо писать! — взмолился Федя. — Давайте я сперва папе напишу… — и он, как мог, запинаясь, пересказал давнюю встречу с семейством Нифонтовых, а потом и последний разговор с Костей — что отец его служит в крепостном полку Кронштадта и сильно страдает от старых ран в сырых и промозглых казематах.

Две Мишени нахмурился.

— Будем следить в оба глаза. И Бобровскому велим. Но… попробую я и сам с полковником Солоновым потолковать.

— Я с вами, Константин Сергеевич. Вдвоём вернее будет.

— Да папа ж не спорит! — поспешно возразил Федя. Ему показалось — подполковник с Ириной Ивановной думают, что папа не хочет помочь Нифонтову-старшему.

— Мы знаем, Федя. Но Нифонтовым и впрямь надо помочь.

— Надо, — вдруг сказал Петя Ниткин. — Костька — он злой, потому что защищается. Думает, что все вокруг только и хотят, что в него зубами вцепиться.

— Тогда будем ему помогать, — решительно заявила Ирина Ивановна. — И… дорогие мои кадеты, никто из вас ничего не вспомнил?

Петя с Федором дружно покачали головами. Две Мишени вздохнул.

— Вот и мы тоже. А жаль, приключения там, видать, были захватывающими, судя по пороховому нагару в стволах…

— И дырках во френче, — сердито перебила госпожа Шульц.

— На войне без дырок нельзя! И потом, всё же кончилось хорошо!..

Наступило молчание. Двое взрослых — один целый подполковник и одна учительница; и двое кадет «младшего возраста», седьмой роты — они сейчас сделались словно равными. Во всяком лучае, говорили друг с другом они именно как равные.

— Хорошо ли? — уронила Ирина Ивановна. — Что мы там натворили — и какие будут последствия?

— Вопросы без ответов, — вздохнул подполковник. — Во всяком случае надо записать всё полезное, что мы узнали — без указания источников, само собой.

— Я уже! — похвастался Петя Ниткин.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Две Мишени. — А ещё — отыщите Нифонтова, будьте так добры, кадет. А вы, Федор, хотели написать отцу — мы подождём с Ириной Ивановной. А на пути поставим по свечке всем угодникам нашим. Да и молебен закажем. Во избавление от опасности.

Они ушли, захватив письмо Федора отцу. Явился фельдшер, осмотрел, сменил повязку.

— Мясо молодое, дырка махонькая, — усмехнулся в усы. — Всё заживет, господин кадет.

Федя и не сомневался, что заживёт. Но шрам-то останется, а шрам — это первое кадетское отличие!.. На подбородке у него уже есть, а теперь и на плече, да какой! От пули!..

Петя Ниткин убежал искать Нифонтова. Принесли положенные болящему полдник — большую кружку крепкого чая, французскую булку, кубики золотистого масла, ломтики холодной буженины. На тумбочке в изголовье остался заложенный закладкой «Кракен». Всё хорошо. Все живы. Ужас кончился. Сёстры и мама, конечно, дико перепугались, потому что папа со своим Туркестанским полком отражал нападение на императорский дворец, но с северной окраины Гатчино пробились роты гвардейской артиллерийской бригады, оттеснившие погромщиков за железную дорогу.

В общем, «всё хорошо», но — разве может быть хорошо, что вообще такое случилось? Что в корпус ворвалась вооружённая толпа? Откуда у неё вообще взялось оружие? Кто ими командовал? Зачем им потребовался корпус? Грабить тут нечего — глобусы да чернильницы или физические приборы вроде осциллоскопа толпе ни к чему. Квартиры офицеров?..

Федя лежал, чувствуя, что мысли кружат, подобно охотничьим псам, готовым вот-вот взять след красного зверя, но последнего шага сделать никак не удавалось.

Потом приходил доктор, потом капитан Коссарт с учебниками, потом снова фельдшер; а потом явился Петя Ниткин, волоча за собой мрачного, аки грешник пред вратами адскими, Нифонтова.

— Ну, чего вам? — буркнул тот, плюхнувшись на табурет. — Чего меня сюда затащили? Чего я тут не видывал?.. И ты, Петька — чем ты думал? Остались бы там, занимался б своими науками…

— А мама? — тихо сказал Петя. — Не, Кость, и ты б свою маму не бросил. Это ты так, для форса.

Костик засопел.

— Всё равно, — бросил горько. — Такую жизнь потеряли, эх, эх!

— Да какую-такую жизнь? — возразил Петя. — Мороженое у нас вкуснее! Трамваи — сам видел, похоже! Подземка — ну, что подземка. И у нас будет.

— Свобода у них, — с тоской сказал Костя, как-то совсем по-врослому.

— Какая ещё «свобода»?

— А такая. Сам же слышал — царя нет, народ сам собой правит! Ничего, не пропали без царя-то!

Эти фразы, слава Богу, Косте хватило ума произнести еле слышным шёпотом.

— А мы не знаем, — хладнокровно заметил Петя. — Может, с царем-то лучше бы получилось!

Косте явно надоело спорить. Увидел в изголовье у Феди красное яблоко; Федор перехватил его взгляд.

— Бери, Костька, бери, если хочешь.

— А можно?.. Спасибо… ну, так чего звали-то?

Глава 12.2

— Кость, — Федя приподнялся. — Ты никому только не говори, что с нами сталось. А то ведь в дом для умом скорбных отправят.

— А с чего ты, Слон, решил, что я скажу кому-то? — враз ощерился Нифонтов.

— Так ты ж остаться хотел, — напрямик сказал Федор. — Обиделся на нас всех, небось. Ругаешься вот.

— А ты б не ругался?

— А я б не ругался. Не наше это время и дела не наши. Наши — вот они, тут.

— Тьфу на тебя, Слон! Ну чего ты брехню эту повторяешь? Своим умом жить надо!

— Именно, что своим!

— Тихо, тихо! — зашипел на них Петя. — Сейчас фельдшер притащится!

Костик сидел, мял края Фединого одеяла.

— Не говори никому, Костя, ладно? И… — Феде вдруг стало жарко, его словно окатило горячей волной, — И батьку твоего переведут из крепости. Вот ты письмо получишь — а там про его перевод. Или ещё как узнаешь.