Александровскiе кадеты

«Хорошо ещё», говорил тоже папа, «что уцелели флот и адмирал Макаров…»

— Итак, господа кадеты, — возвысил голос Две Мишени, — начнём. За японцев буду играть я сам. Правила игры, для простоты, возьмём уже вам знакомые…

…Конечно, их разгромили. Даже несмотря на великодушно предоставляемые Двумя Мишенями форы.

Глава 6.4

— Так нечестно, господин подполковник! — не выдержав, возопил Юрка Вяземский, когда японская 4-я пехотная дивизия со 2-ой кавалерийской бригадой обошли связанные «боем» русские войска, оказавшись разом у них в тылу и на фланге.

— Конечно, нечестно, — невозмутимо кивнул Две Мишени. — Вы, господа кадеты, спорите и ругаетесь. Я принимаю решения единолично. Вы ещё не умеете обращать многообразие мнений в свою силу, и я легко выигрываю. Впрочем, если вы забыли, в реальности единоначалие нашей армии помогло не слишком.

Кадеты седьмой роты, пристыженно затихшие, слушали. Подполковник передвинул цветные пластинки в проекторе, повернул объектив, жёлтые и красные сектора сместились. Константин Сергеевич быстро захватил в держатели несколько оловянных солдатиков, перенёс на сопку, подвинул орудия и конницу, сменил позиции пулемётов.

— Вот, господа кадеты. Вот именно так стояли наши войска на данном участке, когда на них обрушилась вся 4-ая японская дивизия, да ещё и с гвардейской бригадой. Не стоило размещать пулемёты, кадет Нифонтов, в отдельно стоящей роще; она послужила отличным ориентиром для японской артиллерии, генерал Оку получил «плюс пять» к меткости и разрушил центр нашей позиции. Не стоило и убирать батареи так глубоко, кадет Вяземский, вы уберегли их от японских накрытий, но и наши пушки, не предназначенные для подобного вида стрельбы — всё-таки полевые трёхдюймовки, не гаубицы — давали на такой дистанции слишком больше рассеяние, — Две Мишени указал на жёлтый сектор. — Плотности вашего огня было недостаточно, чтобы подавить японский. После этого, — подполковник усмехнулся, — мне оставалось лишь атаковать, с криками «Тэнно хэйка банзай». Плюс три к свирепости.

Вяземский закусил губу, наморщил лоб.

— Да-да, кадет. Вам стоило рискнуть и передвинуть батареи ближе. Нифонтов, вы, понятно, ещё не знаете, как организовывать ротные и взводные узлы обороны, но хочу, чтобы вы — вы все! — с самого начала запомнили, что нет ничего более действенного, чем фланговый пулемётный огонь по пехотной цепи, особенно густой. Фронтальный тоже хорош, и, выбери вы, Константин, другую позицию, ваши оловянные солдатики бы удержались. Хоть и с большими потерями.

Петя Ниткин с лихорадочной быстротой записывал всё, сказанное подполковником. Юрка Вяземский с досадой кивнул, однако встал смирно, доложил чётко:

— Спасибо за науку, выше высокоблагородие, Константин Сергеевич! Следующий раз мы лучше справимся, честное слово!

— Конечно, справитесь, — одобряюще улыбнулся Две Мишени. — Подобных игр у нас будет много. Я просто показал вам, господа кадеты, как с помощью математической науки вполне можно воссоздать великие битвы мировой истории. Разобрать ошибки командиров. И, самое главное — научиться их избегать!..

…Игра никого из кадет не оставила равнодушным. Конечно, немного досадно было оказаться разбитыми, да ещё и «за своих»; но, с другой стороны, всё было очень наглядно, ярко и понятно.

Все вовлеклись в жаркое обсуждение, даже второгодник Севка Воротников. И только Костя Нифонтнов, надувшись, недовольно бурчал себе под нос — «тут-то они, халдеи, все умные, а чего ж япошка нас до самого Мукдена гнал?..»

— Не «гнал», а «теснил», — не сдержался Федя. — Шахэ мы, считай, выиграли…

— А чего ж потом отошли? — Костька криво ухмылялся.

— Позиции были неудобны! Мне так папа говорил!

— Ах, папа говорил… ну, а мой мне совсем другое рассказывал!

— Тихо, тихо, горячие парни! — вмешался Лев. — «Теснил», «гнал», «гнал», «теснил» — какая разница, если сейчас японцы — наши союзники. Корею получили и успокоились. И хватит спорить.

— Тебе хорошо говорить! — обиделся Нифонтов. — А у меня папка там рану получил, чуть со службы не выкинули!..

— Но ведь не выкинули же? Всё, Костян, уймись. Всё-то тебе не слава Богу.

Костя отошёл, по-прежнему ещё ворча что-то.

Федя смотрел ему вслед — ну да, обошли Нифонтова-старшего, Федин-то папа — как-никак, уже полковник, закончил Николаевскую академию Генштаба, говорят — без пяти минут генерал. А Костин папа так и остался капитаном. Да ещё и хромает, раненый…

— Костя!

— Ну? Чего тебе, Слон? — без особенного удовольствия обернулся тот.

— А где твой папка служит сейчас? Тоже ведь в столице?

— Да в какой столице, скажешь тоже! Это у тебя отец в гвардию попал! А мой папка — в Кронштадте, в крепостном полку, в гарнизоне. И то едва выхлопотали должностишку!

Костя сейчас явно повторял слова взрослых.

— «Должностишек» у нас в армии нет! — опять не сдержался Федя. — Все должности важны!

— Н-да? Ну так пусть твой отец с моим местами службы поменяются. Пехотное прикрытие береговых батарей, со время Петра Алексеевича осталось! Никак приказ государев не отменят! Уж двести лет тому, а он всё действует! — горячо зачастил Костя. — Вот и сидят на фортах по казематам! Света белого не взвидя! А там сырость, холод, папкина рана болит!.. Мамка всё хлопочет о переводе, да никак, словно горох об стену! Эвон, даже твоего батьку просила, унижалась…

Голос у Кости предательски задрожал.

— Папа поможет, — горячо сказал Федор. — Обязательно поможет! Только он же не генерал, не начальник гарнизона…

Нифонтов дернул плечом и отвернулся.

— Не поможет он, — буркнул глухо. — Белая кость! Академия! Генерального штаба полковник!.. А знаешь, как папка мой рану-то получил, а? Не знаешь?

— Не знаю, — Федя внутренне сжался. Ну да, вот он, тот самый разговор, о котором предупреждал отец!

— То-то и оно! — всё лицо у Костьки ещё больше заострилось, цыпки на руках и губах как-то ещё резче бросились Федору в глаза. Был Нифонтов-младший весь нескладный, заморенный, примученный — но в глазах вспыхивал порой такой огонь, что даже Севка Воротников начинал сторониться. — Батька твой на полк только встал, старый полковой-то начальник выбыл по ранению! При Мукдене уже… И приказал папкиному батальону вперед выдвинуться, сопку занять. А два других батальона на старой позиции оставил, а ещё один вокруг штаба оставил, видать, сильно япошек боялся!

Кровь бросилась Феде в голову, кулаки сжались, но… он вдруг вспомнил хромого капитана с нашивками за тяжёлые ранения, вспомнил, как клокотало у того в горле — и сдержался.

— Только макаки желтопузые-то на главную позицию полка не пошли, не дураки они, и командиры дельные, не то, что у нас! Все на сопку полезли, на папкин батальон! Одну атаку отбили, другую, третью… а те всё лезут да лезут, ну чисто саранча! Бригаду целую бросили, не меньше! Артиллерия их бьёт, головы не поднять! А приказ — держать сопку! А зачем её держать, если наши всюду отходят? Папка вестового в штаб послал — мол, или подмогу шлите или разрешите отступить ко главным силам полка! И что же? — отказывают! Держаться, дескать, до последней крайности! Что делать — держится батальон! Под шрапнелями да бомбами — держится!

Костя раскраснелся, голос его резал.

— И четвертую атаку отбили, и пятую! Желтопузыми все склоны завалены, папка говорил — земли не видно было! Передышка вышла, раненых едва-едва перевязали, япошка притих — и тут приказ: атаковать! Всеми силами — атаковать и деревню, что на другой стороне долины, взять непременно! Папка ответил, что в батальоне тяжёлые потери, и что для успеха атаки нужны подкрепления, без них — и деревню не возьмём и солдат погубим.

Федя молчал; глаза у Кости лихорадочно горели, не блестели даже, он, казалось, весь был сейчас там, на безымянной сопке невдалеке от Мукдена, где решалась судьба сражения и всей войны.