Аллигент
Шрифт:
Похоже, он слегка раздражен, но все равно играет.
– Ладно. Что ты на самом деле сделала, чтобы сломать те очки в кухне, когда утверждала, что взяла их, чтобы очистить от пятен?
Я закатываю глаза.
– Именно на этот вопрос ты хочешь честный ответ? Давай же Калеб!
– Ладно, хорошо. Он прочищает горло, и его зеленые глаза фокусируются на моих, внимательно.
– Ты действительно простила меня, или ты просто говоришь, что простила, потому, что я скоро умру?
Я смотрю на свои руки, лежащие на моих коленях. Я могу быть доброй и милой с ним, потому что каждый раз, когда
Или, может быть, прощение - это просто постоянное отбрасывание в сторону болезненных воспоминаний, до тех пор, когда время притупит боль и гнев и плохое забудется.
Ради Калеба, я делаю выбор в пользу последнего.
– Да, простила, говорю я. Делаю паузу.
– Или, по крайней мере, я отчаянно хочу, и мне кажется, что это то же самое.
Он смотрит с облегчением. Я делаю шаг в сторону, чтобы он мог занять мое место в кресле. Я знаю, что я хочу у него спросить, хотела с тех пор как он вызвался принести эту жертву.
Какова главная причина того, зачем ты это делаешь?
– Говорю я.
– Самая главная?
– Не спрашивай меня об этом, Беатрис.
Это не ловушка, - говорю я.
– Это не заставит меня не прощать тебя. Мне просто нужно знать.
Между нами стерильный костюм, взрывчатка и рюкзак, расположенные в ряд на матовой стали. Это орудия для того, чтобы он вошел, но не вышел.
Полагаю, я чувствую, что это единственный способ, каким я могу отделаться от чувства вины за все, что я сделал, говорит он.
– Я ничего так не хотел как избавления от нее.
Его слова вызывают боль у меня внутри. Я боялась, что он так скажет. Я знала, что он хотел сказать это все время. Хотелось бы мне, чтобы он не говорил этого.
Голос заговорил через интерком (система двусторонней связи) в углу.
– Внимание всем проживающим в корпусе. Началась экстренная процедура строгого изолирования, действующая до 5 часов утра. Повторяю, началась аварийная процедура строгого изолирования, действующая до 5 часов утра.
Мы с Калебом обмениваемся встревоженными взглядами. Мэттью толкает дверь.
"Чёрт," говорит он. А затем ещё громче: "Чёрт!"
"Экстренная изоляция?" Говорю я. "Такая же как и во время атаки?"
"Ну, вообще-то это значит, что нам нужно идти прямо сейчас, пока в коридорах хаос и не усилены меры безопасности," говорит Мэттью.
"Зачем им это?" Спрашивает Калеб.
"Скорее всего просто заботятся о безопасности, перед тем, как выпустить вирус," говорит Мэттью. "Или узнали, что мы собираемся делать
– только в этом случае, они придут, чтобы арестовать нас."
Я смотрю на Калеба. Минуты, которые ему остались исчезают, словно мёртвые листья с веток.
Я иду в другой конец комнаты и достаю из шкафчика наше оружие, у меня в голове до сих пор вертится фраза, которую Тобиас мне вчера сказал - как говорили в Отречении: ты можешь позволить другому человеку пожертвовать собой, только в качестве последнего способа показать, что он тебя любит.
С Калебом всё совсем не так.
Я
скольжу по заснеженной мостовой.– Ты не привил себя вчера, говорю я Питеру.
– Нет, не привил, говорит Питер
– Почему?
– С чего вдруг я должен тебе рассказывать?
Я провожу пальцем по флакону и говорю, - Ты пошел со мной, потому что знаешь про сыворотку памяти, которая есть у меня, верно? Если ты хочешь, чтобы я отдал ее тебе, то объясни, я не кусаюсь.
Он снова посмотрел на мой карман, как делал раньше. Должно быть, он видел, как Кристина, дала его мне. Он говорит:
– Я скорее просто так заберу ее у тебя.
– Пожалуйста. Я поднимаю глаза вверх, чтобы посмотреть на снег сыплющийся через края здания. Было темно, но благодаря луне, света достаточно, чтобы видеть.
– Ты наверно думаешь, что хорош в драке, но не достаточно хорош, чтобы побить меня, я ручаюсь за это.
Без предупреждения он толкает меня, жестко, я скольжу по заснеженной земле и падаю.
Мой пистолет грохается о землю, наполовину погружаясь в снег. Это научит меня быть дерзким, я думаю, и я встаю на ноги.
Он хватает меня за воротник и дергает вперед, чтобы я снова подскользнулся, только на этот раз я удерживаю равновесие и толкаю его локтем в живот. Он жестко пинает меня в ногу, отчего она немеет, и хватает за куртку, притягивая меня к нему.
Он рукой шарит в кармане, в котором сыворотка. Я пытаюсь оттолкнуть его, но он слишком уверенно удерживает положение, а моя нога все еще онемелая. Со стоном разочарования, я заношу свою свободную руку назад и мой локоть врезается ему в рот.
Боль распространяется по моей руке, это больно бить кого-то по зубам, но оно того стоило. Он кричит, сползая снова на тротуар, сжимая лицо обеими руками.
– Ты знаешь, почему выигрывал бои во время инициации?, я говорю как только поднимаюсь на ноги.
– Потому что ты жестокий. Потому что тебе нравится причинять боль людям. И ты думаешь, ты особенный, ты думаешь, что все кто тебя окружают это куча неженок которые не могут сделать непростой выбор, в отличии от тебя.
Он начинает вставать, и я пинаю его в бок, и он снова неуклюже растягивается. Потом я прижимаю свою ногу к его груди, прямо под горлом, и наши глаза встречаются, у него распахнутые и наивные глаза, ничего похожего на это, у него внутри нет.
– Ты не особенный, говорю я.
– Мне тоже нравится причинять людям боль. Я могу делать тяжелейший выбор. Разница в том, что я делаю это иногда а ты всегда и это делает тебя злым.
Я перешагиваю через него и снова иду вниз по Мичиган-авеню. Но прежде, чем я делаю чуть более нескольких шагов, я слышу его голос.
– Вот именно поэтому я и хочу ее, произносит он дрожащим голосом.
Я останавливаюсь но не поворачиваюсь. Не хочу видеть его лицо прямо сейчас.
– Мне нужна сыворотка потому что я устал быть таким, говорит он.
– Я устал совершать плохие поступки и от того что мне это нравиться, а затем задаваться вопросом, что не так со мной. Я хочу покончить с этим. Хочу начать все сначала.
– Не думаешь ли ты, что это поступок труса? я говорю через плечо.
– Я думаю мне все равно так это или нет, говорит Питер.