Алмаз темной крови. Книга 1

— Мне показалось, что он даже и не узнал меня… Чего тут узнавать-то…

Амариллис и Арколь сидели на широком подоконнике распахнутого в сад окна; было уже поздно, ночь обещала быть жаркой и душной, в траве сходили с ума цикады, пиликая на своих скрипках кто во что горазд — ни складу, ни ладу, лишь бы погромче… От ювелира девушки вернулись аккурат к завтраку, во время которого Криолла, способная поймать подброшенный бокал с водой на повернутый плашмя меч, не разлив более трех капель, опрокинула полнехонький сливок кувшин, а Амариллис — видимо, чтобы подбодрить ее — слопала целое блюдо оранжерейной желтой малины, стоявшее посреди стола. Она рассеянно придвинула его к себе и зачерпывала ягоды ложкой, будто молочную кашу; Лорка, недавно пытавшийся угостить ее точно такой же малиной, и вынужденный в результате поделить ягоды со своим жеребцом (Амариллис терпеть не могла малины), только таращился, не решаясь, впрочем, на комментарии. Конечно же, девушки все рассказали… ну, почти все. Мужчины насупились, Рецина бранилась — кому же приятно пригреть на груди змею? Конечно же, решили во всем разобраться, ворюгу найти и собственноручно вернуть на паром, кольцо разыскать во что бы то ни стало… Да только как? Нельзя сказать, чтобы дети Лимпэнг-Танга были совершенно беспомощны, да и с господином городским головой можно было договориться, а если бы Амариллис попросила лично господина смотрителя складов, так он ей и звезду с неба достал бы, и иголку в стогу сена нашел… не то что вороватого цверга. Но пока продолжались торги «Чихай-на-здоровье» — другого дела, кроме этого, ни для кого в городе не было.

Лиусс пытался утешить танцовщицу: всего три дня осталось до закрытия праздников, деньги у них есть, и будут еще — ничего, отыщется твое колечко, найдем, кому об этом похлопотать… а подарочку я лично пару долгоиграющих ослиных ушей сотворю. Амариллис, в конце концов, от всех этих утешений разревелась и убежала к себе в комнату, откуда вышла только к вечеру, повинуясь настоятельному зову Арколя. Брат заставил ее поесть, напоил травяным чаем; и вот уже добрых три часа они сидели на окне, слушая обезумевших цикад.

— Так что же приключилось с твоим кольцом, Амариллис? И почему ты не попросила сначала моего совета?

— Я уже говорила. Вчера ночью камень в кольце заискрился, я решила, что Фолькет вернет ему прежнюю прозрачность. Не смотри на меня так! Я вовсе не думаю, что ты глупее этого коротышки. Просто хотела еще одну пару браслетов прикупить, не слушая твоего ворчания… мол, придется скоро еще лошадь покупать, чтобы мои побрякушки возить.

— Да-а-а… Учитель не раз говорил мне, что и Живому Миру есть пределы… бесконечна лишь человеческая глупость. Извини, но на этот раз я действительно разозлился на тебя.

— Не ты один. Я сама себя готова выпороть, был бы прут под рукой… Арколь, я потеряла его навсегда? так ведь?

— Я не знаю, дуреха. Я же не бог… и даже не его сын… и вообще пока только подмастерье.

Они помолчали. Первой не выдержала Амариллис; положив руку на плечо Арколя, она искательно заглянула ему в глаза:

— Прошу тебя, не сердись… осталось только, чтобы Лорка назвал меня безнравственной особой — и впору будет утопиться.

— Не говори ерунды, — Арколь все еще старался быть твердым в своей сердитости, но это ему уже не удавалось. — Значит, лорд Цветущих Сумерек интересовался алмазом темной крови? ну и дела…

— Да что вы привязались к моему камешку? дался он вам…

— Да нет, сестрица, дался-то он именно тебе. Наверно, зря я не рассказал тебе об этом, как ты изволишь выражаться, камешке. Мы ведь собирались этой осенью в Ирем, мне есть, чем погордиться и есть, о чем попросить совета; и я предполагал, что аш-Шудах справится с этим камнем. Золотце мое, я давно приглядывался к нему, все прикидывал, что могу себе позволить, а без малого год назад — помнишь, тогда, в Арзахеле? — решился-таки… Я снял кольцо, когда ты спала, и, к счастью, у меня хватило ума выйти в контадо, за городские стены. Из твоих рассказов, да и из моих наблюдений следовало, что камень к своей владелице настроен благосклонно, восполняет недостаток сил — при необходимости, подбадривает, защищает тебя. Эх ты, беспечный мотылек, если бы ты знала, сколько колдуний невысокого полета обломали себе зубы, пытаясь по заказу ревнивых жен извести твое танцующее великолепие… Алмаз темной крови отражал любой сглаз, наговор, порчу — да что угодно, отсылая все эти нечистоты обратно к отправителю, причем с удвоенной силой, и даже не сообщая тебе об этом. А это значит, что вчера ночью… или со вчерашней ночи… тебе грозит настоящая опасность, такая, которую камень не мог отвести. Поэтому и заискрился ядовитой зеленью, предостерегая тебя, Амариллис… хотел бы я знать, от чего… или от кого.

Арколь замолчал. Его названная сестра сидела тихо, не пытаясь более ни оправдаться, ни подлизаться. Хочешь-не хочешь, но взрослеть приходилось; она понимала, что мир не обещался двигаться в такт ее танцу, и может еще не раз перевернуться вверх тормашками — причем без предупреждения. Мы здесь не в игрушки играем, говорили ей Нужда и Опасность; так что будь поосторожнее, добавлял, усмехаясь, Случай…

— М-да. Так вот, я попытался раскрыть камень, обнаружить его истинные возможности, зримо проявить его силу. Признаюсь честно — так сильно я не пугался никогда. Моих знаний хватило только на то, чтобы как можно быстрее унести ноги; мне повезло, что камень я смог лишь приоткрыть, иначе уносить было бы нечего. Однако и той малости, что с такой радостью вырвалась из темной глубины камня, вполне хватило… и я убедился, что с моими возможностями лучше и не пытаться совладать с ним. Я не думаю, чтобы ты забыла ту грозу, которая напрочь снесла одну из надвратных башен замка великого герцога Арзахельского, спалила ближайшую к городу мельницу, рассыпала ожерелье молний-сфер в главном арсенале — и расплавила большую его половину в бесформенные железные кляксы… и опалила твоему удиравшему названному братцу всего-навсего кончики ресниц. Она играла, Амариллис, эта сила проказничала, как ребенок, которого оставили без присмотра — и вот он гремит, что есть мочи, поварешкой в сковородку, швыряет материнское рукоделие в камин, пускает отцовский шлепанец поплавать в супнице… и наслаждается свободой.

— Но почему ты не рассказал мне об этом? — несмело спросила Амариллис.

— А зачем? Чтобы напугать? Да и что я мог тебе рассказать? Что в камне скрыта огромная сила — так об этом я тебе говорил, только ты не особо прислушивалась. Или что камень надо беречь — ты и без того им дорожила, кольцо не снимала даже в купальне. Хотя… может, и стоило тебя припугнуть, глядишь, не было бы сегодняшней печали.

Цикады по-прежнему истошно верещали, прямо-таки заходясь в невыносимых, надрывающих сердце руладах, которые тысячами иголок вспарывали густо-синий бархат ночи. Брат и сестра сидели молча, не глядя друг на друга. Наконец Арколь, протянув руку, прикоснулся к прохладному, гладкому плечу Амариллис и сжал его своими тонкими пальцами.

— Ну, будет тебе. Довольно купаться в водах грусти и вдыхать аромат раскаяния, это отнимает слишком много сил. Иди, и пусть легкими будут твои сны, — и он протянул ей стоявшую за его спиной тарелочку, на которой лежали два маленьких пирожных, посыпанных розово-золотистыми семечками илори. Второе Арколь взял себе.

Все праздники рано или поздно заканчиваются; радость утомляет не меньше работы, да и какой прок в бесконечном ликовании? надоест хуже горькой редьки. Торги Третьего Лета, перевалив за половину, с неумолимой быстротой приближались к седьмому, финальному дню. Все нескромные сокровища Арр-Мурра были распроданы, золото звонкими ручейками перелилось из одних кошелей в другие, трактирщики с озабоченными минами проверяли свои винные погреба, а девицы в веселых домах с удвоенным усердием запудривали темные круги под глазами и вконец опустошали флакончики глазных капель из сока беладонны. К закрытию торгов никто особо не готовился; в этот день не выступали артисты, не проходили в торжественных процессиях мастеровые избранных цехов, не устраивали очередной бугурт солдаты эригонского гарнизона — ничего этого не было, просто в два часа пополудни городской голова или, по-здешнему, ратман, господин Сириан выходил на балкон своей городской резиденции и с приличествующей случаю торжественностью объявлял о завершении торгов. Собравшиеся на площади приезжие купцы, а также мирно прогуливавшиеся горожане отвечали недолгими рукоплесканиями и продолжали свои занятия.

В этот день город был похож на измотанного долгой дорогой путника, уже не чающего добраться до дому. За шесть нескончаемых дней и мимолетных ночей Эригон уставал как за три-четыре обычных летних ярмарки, вместе взятые; и никто и предположить не мог, какое безумное веселье затопит город вечером седьмого дня.

Все шло своим чередом: подмастерья убирались в мастерских и запирали двери и ставни, торговцы с поклонами провожали припозднившихся покупателей, хозяйки подавали ужин… казалось, что прежняя, привычная жизнь вновь вступила в свои права. И как всегда, начиналось все в каком-нибудь из веселых домов, словно неугасимый огонь, тлеющий под юбками его обитательниц, вырывался наружу… Вечер, снисходительно усмехаясь, накидывал на начинающееся столпотворение темный плащ; но люди не желали спасительной темноты, они зажигали факелы, запаливали новомодные масляные светильники… Развеселые девицы, украшенные цветочными венками, одетые в свои лучшие наряды, затевали пляски вокруг фонтана на городской площади и к ним, смеясь и взвизгивая, присоединялись девушки из самых почтенных семейств; повинуясь нарастающей лавине разгула, люди покидали свои дома, оставляя открытыми окна и двери — заходи, бери, что хочешь (и заходили, и угощались хозяйским вином, и отведывали хозяйкиной стряпни, но чтобы украсть — отродясь такого не случалось). Ближе к ночи на площади и соседних с нею улицах было не протолкнуться; пьяная, горланящая песни, танцующая на ходу толпа двигалась не то по кругу, не то по спирали, не то просто топталась на месте; в рыжем свете факелов мелькали хмельные лица: вон известный сапожник-пропойца в напяленном набекрень чьем-то новехоньком берете роскошного пунцового бархата, с ним почти что в обнимку — глава ночной стражи, старый солдат… почему-то в дамском кудрявом парике, украшенном цветочками, а вон на краю фонтана присели, отдыхая, Ризалетта Заплати-не-пожалеешь — смуглая, злоязыкая, длинноногая портовая шлюха, любимица всех северян, когда-либо заходивших в устье Каджи, и маленькая тихоня Онар, внучка госпожи Элиссы…

Так было три года назад. Этого ждали и сегодня, ибо настал седьмой день Торгов Третьего Лета.

Амариллис — в кои-то веки! — разрешила себе выспаться досыта: сны ее были настолько хороши, что их стоило досмотреть. А потом, не торопясь, проснуться и перевернуться на спину, бессмысленно улыбаясь и решительно ничего не соображая… Теплое и ленивое заигрывание с остатками дремы прервал Лорка, забренчавший прямо под окном на гитаре одну из своих лживо-восторженных серенад. Амариллис, любившая восторженность примерно так же, как и малину, решительно вылезла из постели и, высунувшись по пояс в сад, откомментировала лоркино пение в выражениях, достойных правнучки орка. После чего в великолепном настроении приступила к умыванию.

Дети Лимпэнг-Танга оставались в Эригоне еще на неделю: необходимо было доделать кое-какие дела, почтить своим присутствием торжественный ужин у ратмана, да и попытаться отыскать крысенка Фолькета тоже стоило. Но сам праздник был уже позади, свое дело они сделали и сегодня собирались как следует отдохнуть.

— Заниматься будем? или нет настроения? — спросила Венона, входя в комнату, которую Амариллис делила с Рециной и Криоллой; первая с утра пропадала на складах Безымянного канала, а вторая, наказывая себя за опрокинутый кувшин, третий час подряд жонглировала своими самыми любимыми фарфоровыми чашечками.