Алмазный мой венец (с подробным комментарием)
Шрифт:
Быть может, неповторимость, непохожесть нашей революции, темный ноябрьский фон ее пролетарских толп, серость ее солдатских шинелей, чернота матросских бушлатов, георгиевских лент черноморцев, питерские и московские предместья, так не похожие на литературную яркость Парижа 1794 года, и были причиной многих наших разочарований.
Столкновение легенды с действительностью, «Марсельезы» с «Интернационалом».
Париж Консьержери и Пале-Рояля был для нас притягательной силой. Мы стремились в Париж.
Не избежал этого и один из самых выдающихся среди нас прозаиков — конармеец {655} , тем более что он действительно в качестве одного из первых советских военных корреспондентов проделал польскую кампанию вместе с Первой конной Буденного {656} .
Он сразу же и первый среди нас прославился и был признан лучшим прозаиком не только правыми, но и левыми. «Леф» напечатал его рассказ «Соль», и сам Командор на своих поэтических вечерах читал этот рассказ наизусть и своим баритональным басом прославлял его автора перед аудиторией Политехнического музея, что воспринималось как высшая литературная почесть, вроде Нобелевской премии. {657}
655
Исаак Эммануилович Бабель (1894–1940). «Помню, что написал Бабелю в Одессу письмо <,> в котором была такая фраза: „Слава валяется на земле. Приезжайте в Москву и подымите ее“. Что Бабель и сделал. В<.> Кат<аев> <1>928 год. Ноябрь<.> Москва».[750]
656
И. Бабель принимал участие в Польской компании Красной армии в период с 3 июня по 15 сентября 1920 г. Свои репортажи и сводки он печатал в армейской газете «Красный
657
В журнале «Леф» (1923. № 4. — фактически вышел в свет в 1924 г.) были опубликованы фрагменты бабелевских циклов «Одесские рассказы» и «Конармия», в том числе, рассказ «Соль» (из «Конармии»). На диспуте «Леф или блеф?» 23.3.1927 г. В. Маяковский рассказывал: «Бабель три года тому назад приходил к нам в Москве с маленькой книжечкой своих рассказов. Мы знаем, как Бабеля встретили в штыки товарищи, которым он показывал свои литературные работы <…> После этого „Леф“, — потому что „Леф“ не идет по линии трафаретной критики, — напечатал самые лучшие рассказы Бабеля — „Соль“, „Смерть Долгушова“».[752] См. также у П. В. Незнамова: «Отдельные выражения Бабеля долго <…> ходили в быту лефовцев. Маяковский с полной рукой козырей любил говорить партнеру:
— А теперь, папаша, мы будем вас кончать.
И получал в ответ:
— Хладнокровнее, Маня, вы не на работе».[753]
Конармеец стал невероятно знаменит. На него писали пародии и рисовали шаржи, где он неизменно изображался в шубе с меховым воротником, в круглых очках местечкового интеллигента, но в буденновском шлеме с красной звездой и большой автоматической ручкой вместо винтовки. {658}
Он, так же как и многие из нас, приехал с юга, с той лишь разницей, что ему не надо было добывать себе славу. Слава опередила его. Он прославился еще до революции, во время первой мировой войны, так как был напечатан в горьковском журнале «Летопись». Кажется, даже одновременно с поэмой Командора «Война и мир». {659} Алексей Максимович души не чаял в будущем конармейце, пророча ему блестящую будущность, что отчасти оправдалось. {660}
658
См., например, пародию А. Архангельского «Мой первый сценарий» (1927), напечатанную в сб.: Архангельский <А.>, Кукрыниксы. Карикатуры. Пародии. М., 1935. Здесь же см. карикатуру Кукрыниксов на Бабеля 1927 г., на которой писатель изображен в буденновке, шубе и круглых очках. Этими же атрибутами автор «Конармии» наделен на карикатуре Кукрыниксов 1928 г.[754]
659
В № 11 «Летописи» за 1916 г. были опубликованы 2 рассказа И. Бабеля: «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла». 5-я часть поэмы В. Маяковского «Война и мир» была напечатана в №№ 2 и 4 «Летописи» за 1917 г.
660
Об отношении М. Горького к И. Бабелю в этот период см., например, у В. Б. Шкловского: «Горький очень верил Бабелю, удивлялся его точному мастерству».[755] 22.2.1918 г. Горький писал Ромену Роллану об авторе «Конармии» и «Одесских рассказов»: «Это человек очень крупного и красочного таланта — и человек строгих требований к себе самому».[756]
В Москве он появился уже признанной знаменитостью.
Но мы знали его по Югросте, где вместе с нами он работал по агитации и пропаганде, а также в губиздате, где заведовал отделом художественной литературы и принадлежал к партийной элите нашего города, хотя сам был беспартийным. {661} Его обожали все вожди нашего города как первого писателя.
Подобно всем нам он ходил в холщовой толстовке, в деревянных босоножках, которые гремели по тротуарам со звуком итальянских кастаньет.
661
На этих должностях в Одессе И. Бабель служил с января по начало июня 1920 г. Именно с журналистским удостоверением Югроста писатель отправился в Ростов-на-Дону, где присоединился к 1-ой конной армии.
У него была крупная голова вроде несколько деформированной тыквы, сильно облысевшая спереди, и вечная ироническая улыбка, упомянутые уже круглые очки, за стеклами которых виднелись изюминки маленьких детских глаз, смотревших на мир с пытливым любопытством, и широкий, как бы слегка помятый лоб с несколькими морщинами, мудрыми не по возрасту, — лоб философа, книжника, фарисея.
…И вместе с тем — нечто хитрое, даже лисье. {662}
Он был немного старше нас, даже птицелова, и чувствовал свое превосходство как мастер. Он был склонен к нравоучениям, хотя и делал их с чувством юмора, причем его губы принимали форму ижицы или, если угодно, римской пятерки {663} .
662
Ср. в мемуарах Валентины Ходасевич: «Мне не приходилось видеть его глаза злыми. Они бывали веселые, лукавые, хитрые, добрые, насмешливые. Иногда он казался таинственным, загадочным, малопонятным, отсутствующим и „себе на уме“».[757] К. Чуковский отмечал, что его всегда «очаровывала в Исааке Эммануиловиче смесь простодушия с каким-то лукавством».[758]
663
Ср. в «Траве забвенья» о бабелевских «тонких улыбающихся губах, изогнутых ижицей, как бы готовых каждый миг раскрыться для того, чтобы медлительно произнести ядовитейшее замечание, как он любил выражаться: „Замечание из жизни“».[759]
У меня сложилось такое впечатление, что ни ключика, ни меня он как писателей не признавал. {664} Признавал он из нас одного птицелова. {665} Впрочем, он не чуждался нашего общества и снисходил до того, что иногда читал нам свои рассказы о местных бандитах и налетчиках, полные юмора и написанные на том удивительном южноновороссийском, черноморском, местами даже местечковом жаргоне, который, собственно, и сделал его знаменитым {666} .
664
В «АМВ» И. Бабель предстает литератором-одиночкой, чья поэтика диаметрально противоположна «мовизму» самого К. Поэтому (редкий для «АМВ» случай) в комментируемом фрагменте К. не преувеличил, а преуменьшил оценку Бабелем прозы «южно-русской школы» (если только не предположить, что речь здесь идет исключительно о суждениях Бабеля 1920-х гг.). Автор «АМВ» не мог не читать впервые опубликованную в 1964 г. стенограмму одного из выступлений Бабеля, которое состоялось 28.9.1937 г. Отвечая на вопросы аудитории о лучших современных писателях, автор «Конармии» тогда сказал: «Высоко я очень ставлю Валентина Катаева, который, считаю, будет писать все лучше и лучше, который проделал очень правильную эволюцию, который, делаясь старше, делается серьезнее, и книгу которого „Белеет парус одинокий“ я считаю необыкновенно полезной для советской литературы <…> У нас почти не умеют показать вещь, а о ней очень многословно рассказывают, причем техника ужасающая. Я лично считаю, что Валентин Катаев на подъеме и будет писать все лучше и лучше. Это одна из больших надежд <…> Мое мнение о Юрии Олеше очень высокое. Я его считаю одним из самых оригинальных и талантливых советских писателей».[760] Ср. также со свидетельством И. Л. Лившица: «Из всех одесситов Бабель больше всех ценил В. Катаева».[761]
665
В 1925 г. И. Бабель характеризовал поэзию Э. Багрицкого следующим образом: «…плотояднейший из фламандцев. Он пахнет, как скумбрия, только что изжаренная на подсолнечном масле. Он пахнет, как уха из бычков, которую на прибрежном ароматическом песке варят малофонтанские рыбаки в двенадцатом часу июльского неудержимого дня. Багрицкий полон пурпурной влаги, как арбуз, который когда-то в юности мы разбивали с ним о тумбы (причалы) в Практической гавани у пароходов, поставленных на близкую Александрийскую линию».[762]
666
К. подразумевает бабелевский цикл «Одесские рассказы», открывавшийся рассказом «Король», написанным в 1921 г.
Манера его письма в чем-то сближалась с манерой штабс-капитана, и это позволило честолюбивым ленинградцам считать, что наш конармеец всего лишь подражатель штабс-капитана.
Ходила такая эпиграмма:
«Под пушек гром, под звоны сабель от Зощенко родился Бабель». {667}
Конармеец вел загадочную жизнь. Где он кочует, где живет, с кем водится, что пишет — никто не знал. Скрытность была основной чертой его характера. {668} Возможно,
это был особый способ вызывать к себе дополнительный интерес. От него многого ждали. Им интересовались. О нем охотно писали газеты. Горький посылал ему из Сорренто письма. {669} Лучшие журналы охотились за ним. Он был неуловим. Иногда ненадолго он показывался у Командора на Водопьяном, и каждое его появление становилось литературным событием. {670}667
Ср. в мемуарах Ю. Анненкова об оценке самим И. Бабелем творчества М. Зощенко: «Однажды, в одну из наших парижских бесед на литературные темы, я спросил Бабеля, кого из современных советских писателей он считает наиболее интересным? Бабель вдруг расхохотался и произнес:
— Зощенку.
Затем, совершенно серьезно и даже — с оттенком раскаяния добавил:
— Я совсем не потому засмеялся, что назвал имя Зощенки, а потому, что в моей памяти сразу всплыли некоторые вещицы Зощенки: это они вызвали мой смех».[763] Одобрительно цитировал Бабель один из юмористических рассказов Зощенко в своей речи на I съезде советских писателей в 1934 г.[764] Критики ставили в один ряд имена Зощенко и Бабеля, анализируя популярный в то время сказ. Ср., например, в статье В. Б. Шкловского «О Зощенко и большой литературе»: «Бабеля определили как революционного писателя, взяв „Соль“ и „Письмо“ в первом плане. Зощенко определен как писатель „обывательский“, но не потому, что секретари не добрались до второго. Добрался читатель. <…> Широко пользуются сказом современные писатели для введения в свои произведения технических выражений и словесных штампов, помещенных вне своего контекста. На игре со словесными клише построена „Соль“ И. Бабеля, которая составлена из газетных, жаргонных и песенных (иногда „сказочных“) клише <…> Так же употребляет Бабель в своей книге „Конармия“ военные термины <…> Сказ должен быть рассмотрен в плане работ над поэтическим языком, а не в связи с ролью героя или маски. Более сложную работу проделывает иногда Зощенко».[765]
668
Ср., например, у И. Г. Эренбурга: «Он любил прятаться, не говорил, куда идет; его дни напоминали ходы крота»[766] и у К. И. Чуковского (со слов К. Г. Паустовского): «Всем врал даже по мелочам. Окружал себя таинственностью. Уезжая в Питер, говорил (даже 10-летней дочери соседей): еду в Калугу».[767]
669
См.: Горький и советские писатели. Неизданная переписка. Литературное наследство. Т. 70. М., 1963. С. 43–44.
670
Ср. у В. Б. Шкловского: «У Маяковского на Водопьяном переулке Бабеля встретили восторженно».[768]
В Мыльниковом он совсем не бывал, как бы стесняясь своей принадлежности к «южнорусским». {671}
У него была масса поклонников в разных слоях московского общества. Однако большинство из этих поклонников не имело отношения к литературной среде. Наоборот. Все это были люди посторонние, но зачастую очень влиятельные. {672} Первое время в Москве я совсем мало с ним встречался. Наши встречи был случайны и коротки. Но он никогда не упускал случая, чтобы преподать мне литературный урок:
671
Вновь передержка. Ср. с ответом И. Бабеля на вопросы читательской аудитории о его отношении к К. Паустовскому и Ю. Олеше: «Это все земляки, это так называемая одесская, южно-русская школа, которую я очень ценю».[769] См. также следующую записку К., адресованную И. Бабелю: «Милый Бабель, мне необходимо с Вами поговорить по весьма важному делу, касающемуся Лефа. Я очень занят и не имею времени Вас разыскивать. Приходите ко мне (Мыльников 4 кв 2) завтра или послезавтра до 11 утра или в районе 5 часов вечера. Куда Вы пропали? Ваш Валентинкатаев. 28 октября 1923 г. Чист<ые> пруды.»[770]
672
Ср., например, у В. Г. Финка: «У Бабеля всюду были „корешки“ по Первой Конной. Один командовал кавалерийским полком, другой был директором конзавода, третий объезжал лошадей в Средней Азии».[771] Впрочем, скорее всего, К., в данном случае, намекает на других друзей И. Бабеля: подразумеваются тесные приятельские связи писателя с верхушкой ОГПУ. В декабре 1924 г. Бабель говорил Д. Фурманову: «…чекисты, которых знаю, ну… ну, просто святые люди».[772] В дальнейшем, однако, отношение автора «Конармии» к карательным советским органам усложнилось, вплоть до ужаса и брезгливого неприятия в конце жизни. Подробнее см., например,;[773] .[774]
— Литература — это вечное сражение. Сегодня я всю ночь сражался со словом. {673} Если вы не победите слово, то оно победит вас. Иногда ради одного-единственного прилагательного приходится тратить несколько не только ночей, но даже месяцев кровавого труда. {674} Запомните это. В диалоге не должно быть ни одного необязательного выражения. К диалогу надо прибегать только в самых крайних случаях: диалог должен быть краток, работать на характер персонажа и как бы источать терпкий запах… Только что я прочитал вашу повесть. Она недурна. Но, вероятно, вы воображаете, что превзошли своего учителя Бунина. Не обольщайтесь. До Бунина вам как до Полярной звезды. Вы сами не понимаете, что такое Бунин. Вы знаете, что он написал в своих воспоминаниях о N. N.? Он написал, что у него вкрадчивая, бесшумная походка вора. {675} Вот это художник! Не вам и не мне чета. Перед ним нужно стоять на коленях!
673
Писательская медлительность И. Бабеля, вытекавшая от его повышенной требовательности к себе — общее место мемуарной и исследовательской литературы об авторе «Одесских рассказов». Ср., например, у И. Г. Эренбурга: «Работал он медленно, мучительно; всегда был недоволен собой <…> Одной из излюбленных тем критиков стало „молчание Бабеля“. На Первом съезде советских писателей я выступил против такого рода нападок и сказал, что слониха вынашивает детей дольше, чем крольчиха; с крольчихой я сравнил себя, со слонихой — Бабеля».[775] См. также высказывание самого Бабеля: «Я могу переписывать (терпение у меня в этом отношении большое) несчетное количество раз».[776]
674
Ср. с подлинным высказыванием И. Бабеля: «Мое отношение к прилагательным — это история моей жизни <…> В молодости я думал, что пышность выражается пышностью. Оказывается, нет. Оказывается, что очень часто надо идти от обратного».[777]
675
И. А. Бунин о молодом Горьком: «Он <…> ступал своими длинными ногами с носка, с какой-то, пусть простят мне это слово, — воровской щеголеватостью, мягкостью, леностью, — я не мало видал таких походок в одесском порту».[778]
Литературным божеством для конармейца был Флобер. Все советы, которые давал автор «Мадам Бовари» автору «Милого друга», являлись для конармейца законом. Иногда мне даже казалось, что он «играет во Флобера», придавая чрезмерное значение красотам формы со всеми ее стеснительными условностями и предрассудками {676} , как я теперь понимаю, совершенно не обязательными для свободного самовыражения.
Некогда и я страдал этой детской болезнью флоберизма: страхом повторить на одной странице два раза одно и то же слово, ужасом перед недостаточно искусно поставленным прилагательным или даже знаком препинания, нарушением хронологического течения повествования — словом, перед всем тем, что считалось да и до сих пор считается мастерством, большим стилем. А по-моему, только добросовестным ремесленничеством, что конечно, не является недостатком, но уж во всяком случае и не признаком большого стиля.
676
В течение 7-ми лет Г. Флобер давал суровые уроки литературного мастерства юному Г. Мопассану. 1-ым мопассановским рассказом, который Флобер безоговорочно принял — была «Пышка». Параллель между И. Бабелем и Флобером еще в 1924 г. провел В. Б. Шкловский: произведения Бабеля «сравнивают с Мопассаном, потому что чувствуют французское влияние, и торопятся назвать достаточно похвальное имя. Я предлагаю другое имя — Флобер. И Флобер из „Саламбо“».[779] Развитие этой параллели см., например, в работе:.[780]
Конармеец верил в законы жанра, он умел различить повесть от рассказа, а рассказ от романа. {677} Некогда и я придерживался этих взглядов, казавшихся мне вечными истинами.
Теперь же я, слава богу, освободился от этих предрассудков, выдуманных на нашу голову литературоведами и критиками, лишенными чувства прекрасного. А что может быть прекраснее художественной свободы?
…Это просто новая форма, пришедшая на смену старой. Замена связи хронологической связью ассоциативной. Замена поисков красоты поисками подлинности, как бы эта подлинность ни казалась плоха. По-французски «мовэ» — то есть плохо. Одним словом, опять же — мовизм.
677
Ср., однако, с подлинным высказыванием И. Бабеля о так называемом «литературном мастерстве»: «Как работать над коротким рассказом? Я совершенно не верю ни в рецепты, ни в учебники, и, между прочим, стыдно признаться, может быть, это реакционное чувство, но я литвуза очень побаиваюсь».[781]