Алпамыша, или Потомок великанов

Я не могу просто взять и уйти! Мне почему-то важно знать, что с ними будет. То, что я увидел в следующем прыжке, меня порадовало, но и заставило поволноваться. Я заскулил, потом прыгнул ещё и ещё. Я продолжал подпрыгивать вверх, пока были силы. Я видел, как в это время они оба пытаются продраться сквозь толпу. Несколько раз массы людских тел растаскивали их в разные стороны.

Наконец, им удалось сцепить свои ладони, а затем и вытащить друг друга из враждебно настроенных потоков обстоятельств, людей, мыслей и прочей чепухи на образовавшийся тут же островок под их сцепленными над пропастью руками. Толпа исчезла так же неожиданно, как и появилась. Вот они стоят, обнявшись, под тем же расплывающимся в сиянии фонарем. Этот рыжий кот обнаглел настолько, что трется у них под ногами. А еще – мои глаза, которые выдают меня, не позволяя раствориться во тьме, потому что из них катятся эти собачьи слезы. Старый стал. Мужчина видит меня и, нагнувшись, треплет за ухом.

Стальной змей и Васька

Писатель сидел в своей маленькой двухкомнатной квартире на пятом этаже и впервые, как он думал, писал рассказ, испытывая при этом самые прекрасные чувства. Он никогда ещё не был так счастлив, как сегодня. Казалось, что никто и ничто не в силах ему помешать, даже настойчивый автомобильный шум, доносящийся из приоткрытой форточки, со стороны самого широкого Проспекта этого города. Внезапно дверь балкона звонко распахнулась, стукнувшись о стену, и холодный зимний ветер ворвался в комнату.

Он выхватил у Писателя исписанный наполовину лист бумаги, прошелестел им под потолком, а затем умчался вместе с ним обратно на улицу. Автор бросился вдогонку, в отчаянной попытке дотянуться и поймать трепещущий в предсмертном ужасе лист.

Но, коснувшись балконных перил, он тут же забыл, зачем здесь оказался, и то, что он сочинил, напрочь вылетело из его головы. Он рассеянно огляделся вокруг, постоял, поёжился, переминаясь на запорошенном снегом кафельном полу с одной босой ноги на другую, и вошёл обратно домой, чтобы начать собираться на работу.

Ранним утром следующего дня как обычно прозвенел будильник. Писатель проснулся в точно таком же приподнятом настроении, как и в предыдущий день, и первой же его мыслью было: «А не попробовать ли мне сочинить сегодня рассказ?!» Он предвкушал что-то волшебное, замечательное, а главное, – новое в своей жизни. Он забыл вчерашнее происшествие, и позавчерашнее, точь-в-точь похожее на вчерашнее, и позапозавчерашнее, поэтому, наскоро умывшись и позавтракав, он словно впервые уселся за стол и принялся записывать только что придуманную им историю.

Его воображение целиком было поглощено ею, оно рисовало один яркий образ за другим, а рука едва поспевала наносить их на бумагу. Но стоило ему вновь подойти к той заколдованной черте, расположенной где-то на середине листа, как бешеный порыв ветра снова унёс с собой и этот не дописанный им лист. Писатель бросился следом, но, очутившись на балконе, вновь не смог вспомнить, что он здесь делает.

Несколько минут он пялился на стремительно несущуюся сквозь холодную метель стальную вереницу машин, затем вернулся домой, сел за стол и оцепенел. Спустя некоторое время Писатель ожил, смог пошевелиться, но его память была пуста. В ней давно уже образовалось темное пятно, которое с каждым днём увеличивалось и становилось темнее, и сегодня оно стало ещё больше. Зато он отлично помнил всю оставшуюся часть дня, проведённую им в конторе и в кругу семьи. Он мог бы подробно описать не только сегодняшние события, но и события всех предшествующих дней, похожих друг на друга, а также месяцев и даже лет.

В восемь он начинал собираться и торопиться на работу, выходил из подъезда, шёл к своему автомобилю, забрасывал портфель на заднее сиденье, грел двигатель. В девять тридцать его машина трогалась с места и вливалась в несущийся мимо поток из стали и колёс. А в десять ноль-ноль он уже сидел на своем рабочем месте. Вечером после работы он возвращался, ужинал с семьей, успевал посмотреть и обсудить с женой свеженькое ток-шоу на чересчур горяченькую тему и очень быстро засыпал.

Каждый раз во сне из окна своей квартиры он наблюдал за бурным автомобильным течением, проходящим вдоль широкого Проспекта. Течение становилось похожим на переливающееся серебром тело красивого гигантского Змея. Обычно Писатель им просто любовался, затем он начинал тщательно его разглядывать. Он видел, как из змеиной, туго натянутой, отливающей металлическим блеском чешуи высовывались всевозможные детали: трубы, болты, пружины различного диаметра и длины, тросы, различные механические конструкции, сделанные из железа, краны, и даже кинжалы и мечи.

Стальной Змей рос, становился шире. Его раздувшееся вытянутое тело поглощало в себя весь Проспект. Чудовище влезало к Писателю в дом, проникало в его тело через рот и глаза, обвивало его своими змеиными кольцами и расщепляло в скрежещущей железом плоти. Тогда Писатель еще глубже проваливался куда-то во тьму, сны ему больше не снились до самого утра, но, проснувшись, он ощущал во рту кисловатый металлический привкус. Утром всё повторялось: будильник, идея нового рассказа, завтрак, наполовину исписанный лист, вторжение Сквозняка, амнезия, работа в десять, ток-шоу, поцелуй на ночь, сон в двадцать два ноль-ноль, ночной кошмар.

Но вот однажды в форточку залетела осенняя муха и разбудила Писателя раньше положенного времени. Он долго отмахивался от неё, а потом открыл глаза, но только лишь для того, чтобы прихлопнуть её. Он чувствовал, что сегодня что-то пошло не так, но никак не мог понять, что именно. Наконец, он заметил ту самую муху, сидевшую на зеркале, и замахнулся скрученной в рулон газетой. Но, увидев, как маленькое бусиничное мушиное брюшко переливается стальным блеском, отражаясь в стекле, вдруг вспомнил и прошептал:

– Стальной Змей! Ветер! Рассказ!

Что-то щёлкнуло в его голове, и в памяти воссоздалось всё ранее утраченное: и вдохновение, и не дописанные листы, трепещущие над Потоком мчащихся машин, и даже продолжения всех не дописанных им сюжетов, которые он сочинял ежедневно на протяжении многих лет, но которые ветер уносил их с собой, заставляя всех их забыть. Писатель посмотрел на муху и опустил занесённый над ней рулон газеты, решив, что она, по меньшей мере, заслуживает благодарности за возвращённую ему память.

После он отправился в ванную комнату, но, громко вскрикнув, тут же выскочил обратно. Его пронзила острая боль, словно тысячи ножей одновременно вонзились в его кожу и тело изнутри. Откуда-то повеяло омерзительно сладковатым тошнотворным запахом ржавого железа и крови. Боль не позволяла думать о чём-либо ещё, но она же побуждала его к действию. Преодолевая муки, он вышел на балкон и, вцепившись в перила, тяжело переводя дыхание, стал шептать продолжение одного из рассказов.

Боль мгновенно утихла. Он думал, что никто его не слышит из-за рёва двигателей, визга тормозов и воплей клаксонов. Вдохновлённый результатом, он закончил историю, ничего в этот момент не замечая вокруг себя. Он не видел, как течение из мчащихся автомобилей внезапно замерло на месте, стоило ему раскрыть рот. Поток сначала вздулся, потом вздыбился и вскинулся вертикально вверх. Новые автомобили продолжали вливаться в изгибающуюся в небе петлю. Их становилось всё больше, они наползали друг на друга, словно чешуя, отливая стальным блеском. Незаметно металлическая лента превратилась в железное чудовище, раскачивающееся из стороны в сторону. Гигантский Аспид грозился наброситься на город и похоронить его под собой.

Писатель бросился в детскую, но она была пуста. Он оказался в доме один. Тогда он выскочил наружу. Но там, на улице ничего такого, из ряда вон выходящего, не происходило. Обычные машины проезжали мимо, они гудели и сигналили, как всегда, и казалось, ничто не могло заставить их не то что взлететь вверх, но даже просто притормозить на секунду. Острая боль вновь напомнила о себе. Он чувствовал, что в нём пробудилась некая сила, ищущая выхода. Она причиняла ему невыносимые страдания. У Писателя начинался жар.