Альтернатива
Шрифт:
— Вот теперь ты будешь в целости и сохранности... — сказал участковый. — Не правда ли?
***
В машине Климов сначала брыкался и ругался, а потом упал духом и начал болтать. Просто чтобы не сорваться в истерику от страха: на него опять накатило.
Мотор ревел, «козла» трясло, как припадочного. А ведь только что с завода, подумал Климов. Говорили им: нельзя кузов жестко крепить на раму, сделайте проставки. Но куда там. Народному хозяйству не нужны комфортные автомобили, ему нужны дешевые автомобили.
— Ты не понимаешь! — крикнул он. — Это все я придумал! Ты — часть системы, которую
— Не слышу, — отозвался участковый. Он сосредоточенно рулил. «Козлика» мотало по заснеженной дороге. — Мне твои шпионские байки даром не нужны.
— И какой я шпион?! Английский?! Американский?!
— Да мне похер.
— И мне похер! — заявил Климов. — Я сейчас разболтаю, как все было, с самого начала! Это государственная тайна с грифом «особой важности». И когда ты сдашь меня гэбухе... Ты ведь меня везешь в МГБ, куда еще-то? Я им скажу, что всю дорогу трепался. А ты слушал! И тогда посмотрим, как ты запляшешь. Ага?
— Не-а, — участковый помотал головой. — Не посмотрим.
И почти не глядя, едва обернувшись, заехал Климову кулачищем в лоб.
***
Очнулся Климов довольно быстро, но чувствовал себя настолько плохо, что почти ничего не соображал. Он страшно замерз, его подташнивало, не столько от удара по голове, сколько от голода, и было как-то все равно. Совсем все равно. Из машины Климова пришлось вынимать, и дальнейшее его передвижение с места на место происходило больше волоком, под нецензурную брань конвоя.
На прощанье Климов плюнул в участкового, но промазал.
Если не считать пробежку голышом по морозу — действие более инстинктивное, чем рассудочное, — этот плевок был первым его геройским поступком в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году.
И последним.
***
В одиночной камере он окоченел вконец, и покормить его забыли, вернее, не совсем забыли, а не положено: еще не оформили. Лежать в дневное время запрещалось, но Климов, сидя на жестком топчане впал в некое промежуточное состояние между сном и обмороком — и не то чтобы отдохнул, а хотя бы не устал до смерти.
За стеной горланил какой-то буян, иногда ему давали по шее, это не очень помогало, тогда давали как следует, и тот замолкал хотя бы на полчасика.
Вечером наконец принесли кусок хлеба, тарелку каши и кружку чего-то жидкого, зато горячего. Климов тупо проглотил все это, осоловел и начал падать с топчана, чем здорово вызверил дежурного. Бить его не били, а так, попинали чуток, пока валялся на полу. Он не помнил, как дождался ночи, блаженного времени, когда можно лечь под одеяло.
И ночью — ну разумеется — его повели на допрос.
Он уже понял, что сидит в обыкновенном следственном изоляторе. Торжок не тот город, где у гэбухи будет своя тюрьма, да и самой гэбухи тут плюнуть да растереть. Но ждали его офицеры МГБ. Сразу попросили: давайте по-хорошему, рассказывайте все. Вот прямо все с самого начала, последовательно и подробно.
— Что — все?
— Сами знаете.
— Ребята, — сказал Климов. — Это не ваш уровень. Это гостайна особой важности, вы себе только хуже сделаете, если ее услышите. Ничего я вам не скажу, для вашего же блага, и вообще ничего не скажу, пока меня не отвезут в Москву.
Ребята переглянулись, застегнули Климова наручниками, поставили раком и сунули в задницу
паяльник.И сказали: давай рожай, эта штука быстро нагревается, нам тебя калечить никакого интереса, но сам видишь, разговор серьезный.
Паяльник убедил Климова. Так убедил, что впервые за последние безумные сутки он засмеялся.
— С ума сойти. Это же я придумал! В ваше время так не умели! Не догадались просто! Это я в тридцать пятом году рассказал Глебу про паяльник! За каким хреном, уже не помню...
И начал рожать показания с дивной скоростью, потому что эта штука действительно быстро нагревалась.
***
Когда он провалился в первый раз, ему чертовски повезло, что был именно декабрь тридцать четвертого: в те дни на дурдоме меняли вывеску. А то бы Климов прямо в шаге от спасения тупо сдох.
Сами посудите: вы приходите в себя — голый, по колено в снегу, кругом ночь кромешная, перед вами решетчатые ворота, за ними здание таинственного вида, слегка окошки светятся, а на воротах табличка «1-я Московская загородная психиатрическая больница Мосгорздравотдела».
Разумеется, вы понимаете, что у вас алкогольный психоз, и все это бред. И либо бросаетесь от ворот подальше, либо стоите в задумчивости, теряя драгоценное время, с каждой секундой коченея и впадая в смертельную дремоту.
Но вывески еще не было. Климов дернул ворота, не чувствуя, как оставляет на металле кусочки кожи, и пошел к зданию.
Оно оказалось битком набито «некурабельными хрониками», направленными на принудительное лечение, алкоголиками и правонарушителями. Ну и чтобы совсем не скучать — детьми, по большей части глубоко слабоумными и беспокойными.
А на ночном дежурстве сидел доктор Розинский, корпел над кандидатской по алкогольной амнезии, которая ему страсть как надоела — и амнезия, и диссертация, — и вдруг такой шикарный пациент сам приперся. Стопроцентный алкаш, не помнит ни-че-го. Розинский, хоть и психиатр, то есть, человек, убежденный, что Бога придумали люди, а не наоборот, решил, что это явление однозначно сигнал ему свыше, и тему диссертации он, значит, выбрал правильно.
Если бы Розинский не взялся Климова персонально опекать, черт знает, как бы тот выжил в палате с хрониками. Там и в две тысячи двадцатом небось не сладко, а в тридцать четвертом, когда не было еще нейролептиков, в палате творился форменный, простите за каламбур, дурдом.
На свое счастье Климов очнулся заторможенным и не стал биться головой о стену, требуя, чтобы немедленно отпустили, потому что он не псих. Напротив, радовал санитаров, показав себя покладистым и понятливым, а те говорили врачам: какой толковый этот сумасшедший, вот бы нам таких побольше. Ужас осознания того, где он, а главное — когда — накатывал на Климова постепенно. Это его наверняка спасло от перевода к буйным.
А вот доктора Розинского он чуть не упустил.
На то, чтобы понять, куда его угораздило, Климову понадобилось около недели. Конечно, он не вполне себе поверил. И если не рассудочно, то уж на уровне неосознаваемого воспринял реальность как дурной сон, который можно усилием воли развеять, если что-то пойдет не так. Розинский выглядел умницей, и Климов завел с ним беседу о путешествиях во времени. Доктор сразу загрустил. Бредовые концепции — не его профиль. А амнезия у пациента неожиданно быстро прошла. Другой разговор, что личность пациента заместилась воображаемой личностью человека из будущего, но это, опять-таки, не тема Розинского. По-хорошему, он должен был Климова отдать другому специалисту, и только лютая нехватка персонала не позволяла это сделать.