Альтернатива

Доктор не прогонял Климова, но слушал невнимательно.

А тот заливался соловьем.

Климов знал, куда ему надо: в Спецотдел НКВД, к легендарному Глебу Бокию. Основной задачей Спецотдела была криптография, но попутно под крылом Бокия велись исследования, которые только в тридцатых годах и могли разрешить — от воздействия радиоволн на мозг до такого ядреного оккультизма, что хоть святых выноси.

Команда Бокия должна была заинтересоваться Климовым. И поверить ему хотя бы частично. Но как пролезть в самый засекреченный отдел народного комиссариата внутренних дел, если ему до тебя нет дела? К тебе даже элементарный милиционер еще не приходил, хотя обязан.

— Ну что вам стоит, доктор, напишите на меня донос! — упрашивал Климов. — А там разберутся.

— Вы же взрослый человек, — говорил Розинский. — Мы вас оформили, послали запрос в милицию, с вас снимут показания, будут устанавливать...

— У нас война на носу, нельзя терять ни дня! — горячился Климов.

— Да хоть конец света, а нарушать установленный порядок мы не имеем права, — отмахивался Розинский. — Вы же взрослый человек! Пожилой!

Розинскому было под тридцать, здесь тридцатилетние считались в расцвете сил, а полтинник — ты уже почти старик. Обидно даже.

Наконец Климова осенило: он выпросил тетрадку и сказал, что все изложит письменно. Зачем Розинскому терять время, слушая его. А он напишет, и доктор сможет просмотреть это хоть по диагонали в свободные часы.

Но чтобы доктор убедился, насколько все серьезно, пусть сейчас занесет в историю болезни одну важную дату. Да-да, в историю болезни, это ведь документ. У нас декабрь тридцать четвертого? Седьмого ноября в Москве должны были пустить метрополитен. Но не успели. Запишите: первый испытательный поезд от Сокольников до Парка пойдет четвертого февраля. Шестого на нем прокатят делегатов Съезда Советов. А открытие метрополитена для граждан — пятнадцатого мая. Никто еще этого не знает, даже в руководстве метро. Когда даты сойдутся... Ну хотя бы донос на меня напишете! Что я — подозрительный!

— Впервые вижу человека, который сам рвется к чекистам, — буркнул Розинский.

— Я много читал о них, — сказал Климов. — И кое-что даже издавал. Вы знаете чекистов понаслышке, а я — по документам.

— Ну-ну, — сказал Розинский.

У него младший брат служил в «органах» следователем, но Климову это знать было незачем.

А тихий пьяница Климов тоже был не лыком шит. В своем времени он трудился редактором в издательстве, печатал романтическую фантастику про то, как не очень красивые старшеклассницы проваливаются в волшебные миры и становятся там принцессами. Книги о том, что творят в волшебных мирах зрелые домохозяйки, Климов тоже издавал, правда, эту порнографию закон требовал закатывать в полиэтилен, оберегая от старшеклассниц. Там был, конечно, не хардкор, но вполне себе софт-порно.

Отдушиной для Климова, только благодаря которой он не срывался в запой, служила нон-фикшен, и недавно через его руки прошла книга про метрополитен. Как и большинство москвичей, Климов любил метро, гордился им, и непростую историю запуска подземки хорошо запомнил. Он еще и родился пятнадцатого мая, тут не запутаешься.

Если даты совпадут, если даты совпадут... Ну должен же доктор что-то сделать, черт побери!

Климов провалился в мир совсем не волшебный, а донельзя реальный, и сказал себе: раз уж так вышло, надо попытаться изменить его к лучшему. В конце концов, что они могут со мной сделать? Только убить. Но... А если я убитый не умру, а просто вернусь домой?

Он себе придумал много таких «если», чисто для утешения. Чтобы не полезть на стенку и не попасть к буйным.

Он подозревал, что с ним могут сделать очень много всякого прежде чем убить, и это будет мучительно. Но не сидеть же в психушке и загибаться от тоски.

Ведь если он нормально пройдет все положенные инстанции, то в лучшем случае ему где-то через годик, а вернее через два, вручат новые документы и загонят за сто первый километр навечно. А там все шансы угодить под каток тридцать седьмого и загреметь на Колыму. Или в Коммунарку, тут недалеко. Нет, он должен прямо из дурдома попасть в Спецотдел, и чем скорее, тем лучше.

Климов взял тетрадку и начал писать историю будущего, какой ее помнил.

С одним маленьким отличием.

Люди тридцатых, при всех своих очевидно положительных качествах, были фанатичны. Они еще верили в мировую революцию, хотя им уже отсоветовали о ней вспоминать. Они знали: их жизнь полна лишений ради того, чтобы построить самое справедливое в мире общество. Вкалывали и боролись во имя счастья если не детей своих, то внуков. Сказать таким людям, что до распада СССР осталось каких-то полвека — значит подписать себе приговор. Убьют на месте. Задушат вот этими руками.

В детстве у Климова было любимое развлечение: залезть на дачный чердак, где лежали подшивки журналов «Пионер» и «Знание-сила» за шестидесятые годы, — и нырнуть в этот сон золотой. Ах, как вкусно и красиво там рисовали и описывали светлое коммунистическое будущее! Мальчишкой Климов не столько понимал сам, сколько от взрослых наслушался: коммунизма не будет, поезд ушел, а будет все та же разруха в головах и сортирах, как обычно. Но сами картинки оставались восхитительны, не оторвешься.

И в тетрадке Климова будущее выглядело прекрасным. Не без проблем и недостатков — иначе кто поверит? — но его поколение жило при коммунизме. К Олимпиаде-80 новое общество «в основном построено». Только международная обстановка была напряженной. И санкции здорово тормозили родную страну, а то бы мы уже на Марсе яблони сажали.

Климов не называл имен советских руководителей — пусть эту информацию вытряхнут из него на допросах те, кому положено, зарплату отработают. Зато гитлерам и черчиллям досталось от него по полной. Ну и данных военного характера он насыпал сколько мог. Скудно, потому что ничего толком не помнил. Но если улыбнется удача — он придумает, как найти тех, у кого от зубов отскакивают тактико-технические характеристики всего на свете.

Не мог он быть уникальным и провалиться в одиночку.

Вернее — не хотел в это верить.

Потому что от него одного здесь толку как от козла молока. Нужны специалисты. Ученые, инженеры, медики, и непременно энтузиасты военной истории, помешанные на заклепках и калибрах. И все получится.

Наверное.

***

Тогда, в тридцать пятом, его допрашивали жестко, поставили, что называется, на конвейер, но даже не пытались бить. Как любезно объяснил следователь: понимаешь, если человека колотить и колотить, ему вскоре придет в голову, что эти идиоты могут ведь перестараться и забить меня насмерть, — и тогда человек начнет спасать свою шкуру, то есть, врать. А нам нужна правда.

Что ж, они получили от Климова ровно столько правды об отдаленном будущем, сколько было в его тетрадке. Зато про довоенные годы, и особенно Большой Террор растрясли подробней некуда. Однажды, падая от усталости, Климов поймал себя на мысли: почему его до сих пор не вывели в расход? Он бы такого осведомителя точно шлепнул. Думать об этом было не страшно. Было уже скучно. Потому что хоть убейте — все равно.

Но вместо палача за ним пришел человек, которого невозможно не узнать. Воланд. То есть, простите, Бокий.