Альтернативная реальность
Шрифт:
– Еще раз извини, пане... Как о тебе доложить?
– Зовут меня - Андрий Найда. Так и докладывай.
Похоже, он так мне и не поверил. Неловко столкнувшись с выходившими из дома девушками, вновь смутился и рассыпался в извинениях.
– Извините! Ох, извините меня, пани Мотря. Совсем старый стал... подслеповатый.
– Ничего, Степан, ничего. Иди с Богом,..
– успокоила его молодка.
Правильный овал лица, большие карие глаза, крылатые черные брови, длинные ресницы, ровные белые зубы и алые губы. Среднего роста, в бирюзовой, расшитой золотыми цветами безрукавке поверх голубого шелкового платья, в красных сафьяновых туфельках
На вид девушке лет двадцать, и она могла бы прослыть красавицей, если бы не затаенная грусть и боль в глазах, оставившие беспощадный след под глазами и морщинки на переносице и лбу.
– Настя!
– окликнула Мотря подругу, во всю пялившуюся на мою скромную персону.
– Настя, пойдем!
Окинув меня неодобрительным взглядом, нетерпеливо дернула ее за рукав.
– Да что с тобой? Пошли, говорю.
Настя, как бы очнувшись, опустила глаза, зарделась ярким румянцем. Совсем еще юная, не более шестнадцати. Худощавая, с чуть детскими чертами лица, нежной кожей, зелеными глазами и светлыми, почти золотистыми волосами - в ней, несомненно, присутствовала добрая доля польской крови. Светло-зеленое платье, синий бархатный кунтуш, кожаные сапожки, бирюза в ушах и агатовое "намысто" на шее.
Чуть отойдя, не удержалась и еще раз быстро оглянулась.
– Какая девка!
– простонал за спиной Данила.
Обернувшись, я увидел, как ярко пылают его глаза. Он даже восхищенно приоткрыл рот.
– Настоящий ангел! Боже ж ты мой!
Дверь вновь отворилась. На пороге появилась еще одна женщина. На этот раз постарше - лет тридцати. Собранные ниткой жемчуга каштановые волосы волнами спадали на плечи из-под небольшой кокетливо сдвинутой на бок бархатной шляпки. В ушах сверкали бриллианты. Под стать им сапфирами сияли голубые глаза. Аристократичные черты - тонкий ровный носик, упрямо поджатые губы и румяные щеки.
– Пане Василий, ты просто так от меня не отделаешься! И не надейся. Буду ездить каждый день, пока дело не решу.
Голос приятный, с бархатинкой. Слышен легкий акцент.
– Та, что ты, пани Мирослава.
– Генеральный судья развел руками.
– Сама должна понимать - дело не из легких. Только зацепи тех монахов, сразу начнут царю доносы строчить...Грамотные, бестии. А гостям... гостям мы завсегда рады. Были бы целы бумаги...
Глянув в мою сторону, сопровождавший ее богато одетый пожилой грузный мужчина с нездоровой отдышкой и темными кругами под глазами оборвал фразу на полуслове. Изо всех сил пытался что-то вспомнить.
– Ты кто? А, понял. Степан докладывал... от Искры... погоди немного.
Обратила на меня внимание и панна. Скользнула холодным, безразличным, и презрительным взглядом. Напускное. Меня не проведешь.
Слуги угодливо открыли дверцу кареты.
Проводив даму, Кочубей повернулся ко мне. В который раз я сегодня подвергся смотринам.
– Давай письмо!
Он тут же, на месте, его вскрыл. Бегло прочитал. Раз, потом еще раз. Прикрыв на мгновенье глаза, задумался. Вновь, словно покупая коня, посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.
– Так... так...
– Еще полковник просил передать, что серьезно болен. Когда я отбывал не мог подняться с постели...
– Пить нужно меньше... Просит Иван, чтобы тебя на время оставил здесь. Звать-то как?
– Андрий Найда.
– Ты, Андрию,
часом грамоте не обучен?– Обучен, пане.
– Вот и хорошо. Утром пойдешь в канцелярию к Ивану Чуйкевичу. Скажешь, я прислал. А пока... Степан определит...
После чего, скомкав письмо в кулаке, исчез за бесшумно затворившейся дверью.
Моя беседа с дворецким зря не прошла. Степан "определил" с максимальными удобствами. Пусть и не в господском доме, зато без соседей и в комнате с "настоящей" кроватью. Больше того - свел в кухню, где нас сытно "нагодувалы".
Спал я крепко и на этот раз без сновидений. Кошмары по убиенным накануне мазурикам не мучили. Впрочем, как и вещие сны. Может, тому способствовала погода. С вечера начался нудный, моросящий дождь и шел всю ночь. Буянивший днем ветер понемногу стих и проснулся вновь только под утро вместе со мной. Сразу нахмурил лоб, раздул щеки и погнал висящие над головой тучи прочь, на восток. В просветы между облаками то и дело проглядывало солнышко. И хотя по-прежнему было прохладно и сыро - на душе сразу посветлело.
В канцелярию к Чуйкевичу я так и не попал.
Запыхавшийся слуга передал приказ Кочубея немедленно явиться к нему.
Сегодня гордость Степана, белые мраморные ступени, потеряли свой лоск, пестрели множеством грязных отпечатков. Добавились еще и мои.
Ступая вслед за дворецким, удивленно поглядывал по сторонам. Казалось, что перешагнул не порог, а столетие. Светлые комнаты с высокими потолками, ковры, деревянная, украшенная резьбой мебель. Мягкие, обтянутые бархатом кресла и диванчики, серебро подсвечников, бронза и фарфор статуэток, хрусталь графинов и бокалов. На стенах - дорогое оружие, гобелены, картины.
Как отличался дворец генерального судьи от убогой хибары Овсия! Бездонная, непреодолимая пропасть!
В кабинет Василия Леонтьевича Степан сунуться не посмел. Видать, хозяин не в духе. Кочубей, одетый в бархатный с золотым шитьем халат сидел за столом из красного дерева, на котором в живописном беспорядке разбросаны бумаги. Задумчиво крутил в руке гусиное перо.
Немолодой, нездоровый, грузный человек. Хотя, возможно, его внешность обманчива. Глаза живые, движения энергичны. Гладко выбрит. Усы и волосы, обильно посеребренные сединой, аккуратно причесаны.
За спиной Кочубея, буравя меня взглядом, замерла, словно готовая к прыжку пантера, его жена Любка. Внешне она, несомненно, походила на младшую сестру Параску. Вот только черты лица резче, жестче. Уж ее бы я ни за что не рискнул назвать тетушкой.
– Как спалось тебе у нас, голубе? Мухи не кусали? Накормить случайно на забыли?
Начало не особо ласковое. Я пока не мог понять, откуда ветер дует.
– Благодарю пане Васылю. Все хорошо...
– Смотри, хорошо смотри, Любка!
– Кочубей испытующе глянул на жену.
– Иван пишет, что вы с Параской его знаете... Чей-то он там крестник... что ли...
– Хоть убей, Васылю, не припомню...
"А придется!
– подумал я, начиная внушение.
– Ну, давай же, "вспоминай", упрямая баба, "родственничка". Крестную Степаниду помнишь? Нет? Да! Да! Так вот - я ее внучек. И сомневаться не смей! Не смей ? говорю!"
– Подожди! Кажется он... Точно, он! Степаниды, крестной, внук. Смотри, какой вырос... изменился, враз не признаешь.
– Не ошибаешься? Уверена? Это крайне важно...
– Да он это! Он... Пойду я... Не могу больше. Что-то голова разболелась... Звенит, словно тот медный казан, времени-то, сколько прошло... Разве всех упомнишь...