Американский доктор из России, или история успеха

— Здравствуй, дорогой! Да ты ничуть не изменился!

— Здравствуй, дружище!

— Наконец-то приехал, как я рад тебя видеть!

— И я рад ужасно!

— Можно ли было себе представить, что еще увидимся?

— Да, да, и я тоже не представлял…

— Куда поедем теперь?

— Первым делом — в отель «Белград». У меня там заказан номер, я оставлю чемоданы. Завтра надо снова приезжать сюда за получением груза. Будет грузовик?

— Володя, дорогой, все устроено…

По дороге из Шереметьева я жадно смотрел по сторонам. Путь знакомый, здесь я провел детство и юность. Вот развилка с Волоколамским шоссе, вот станция метро «Сокол» и церковь Всех Святых бывшего села Всесвятского. Сюда моя бабушка Прасковья Васильевна ходила святить куличи. А вот уже и метро «Аэропорт», рядом с которым наш писательский жилищный кооператив. Но вот что меня удивляло: на всем пути был только один новый дом, построенный за столько лет. Все остальное — ужасно знакомое, но постаревшее и обветшавшее. Рад ли я был видеть все это снова? Конечно, рад. Но смотрел я глазами жителя Нью-Йорка, где новые дома растут, как грибы, где столько величественных небоскребов. И мне казалось, что все дома, вся Москва за эти одиннадцать лет как будто съежились.

Вот и гостиница. У стойки регистрации небольшая толпа, я бодро обращаюсь к миловидной молодой женщине-портье.

— Здравствуйте, я доктор Голяховский, из Америки. Для меня должен быть номер.

Она проверяет.

— Вашего имени в списке нет.

— Как нет?! Проверьте. — Бодрость моя пропадает.

— Я смотрю, но вас не нахожу.

— И никакой записки для меня нет?

Я подумал, может, Нил написал, что ждет меня в другой гостинице.

— Ничего на ваше имя нет.

— А мистер Кахановиц из Америки живет у вас?

— Кахановиц? Нет, гостей с такой фамилией у нас нет.

Вот это номер! Я и без номера, и Нила потерял. Уж не остановился ли он у своих могучих родственников? Что же делать? Оба моих друга разгорячились — в них заговорила буйная кавказская кровь. Они стали доказывать, что я важный человек, что приехал для помощи Армении, что мне надо дать номер:

— Да он знаменитый американский хирург!

— Да его пригласили делать операции жертвам землетрясения!

На лице регистраторши отразилось лишь слабое сочувствие:

— Что я-то могу поделать? Нет его в списке, и все.

Тут мне опять пригодилось подзабытое мной в Америке слово «взятка». Я предвидел, что кому-нибудь в гостинице надо будет что-то дать, поэтому в кармане лежал косметический набор в изящной пластмассовой коробке. Я положил его перед ней:

— Это для вас, подарок из Америки.

Она ловким движением смахнула коробку в ящик и заулыбалась так же мгновенно и так же талантливо, как таможенник в Шереметьеве:

— Что же мне с вами делать… Дать полулюкс, что ли…

— Давайте полулюкс.

Номер был хороший, но когда я пошел в ванную принять душ с дороги, нашел там половину кусочка мыла и два маленьких вафельных полотенца. Кое-как вытершись, я достал подарки для тещи и ее мужа.

— Теперь везите меня к теще. А вечером я с вами.

— Будут все ребята из нашей старой компании, — сказал Вахтанг.

Дорогие мои друзья! Если я и скучал все годы хоть по чему-то, оставленному в Москве, так это были вы. Дружбу с вами я всегда считал одной из самых больших удач моей жизни, дружбу нашей молодости. Как много общих дум и чувств разделили мы в дружеском согласии за те тридцать лет, что были вместе. И радость новой встречи с вами была для меня как награда.

В Гнездниковском переулке, в квартире Вахтанга и его жены Марьяны, — восклицания, поцелуи, объятия, возбуждение. За одиннадцать лет в Америке я не обнимался так много и так крепко. Теперь нам всем было под шестьдесят, многие стали профессорами, у многих были внуки, некоторые овдовели, а некоторых и вовсе не стало… Собрались почти все: Борис Катковский, Инна Гурьян, Автандил Чоговадзе с женой Мариной, Софа Кантер с мужем Марком, Изя Зак с дочкой Наташей (она уже тоже доктор), Саша Калмансон, еще кто-то… Вопросы, рассказы, счастливые слезы, смех — сколько радости! У меня от счастья голова шла крутом. И, конечно, от тостов тоже. Стол был уставлен разными блюдами так тесно, что между ними даже рюмку невозможно было поставить. Да и ставить ее почти не приходилось.

Тогда я был единственным из всей компании, кто эмигрировал. И в течение вечера меня отводил в сторону то один, то другой из друзей и приглушенно говорил, что тоже хотел бы эмигрировать сам или чтобы дети уехали. И просили моего совета. Обстановка была не для серьезных разговоров, и я предлагал им зайти ко мне в отель.

Теперь уже больше половины из тех, кто был со мной в тот вечер, живут в Америке или в Израиле…

Ранним утром ко мне в номер кто-то нетерпеливо постучался. Вскочив с постели, не выспавшийся после вчерашних излияний и возлияний, я решил, что это Нил Кахановиц. Но нет, в номер почти вбежал мой закадычный друг Норберт Магазаник. Все годы мы с ним часто переписывались. Он был «отказником»: ему с семьей много раз отказывали в разрешении на выезд из СССР. Никакой к тому не было причины, но мало кому тогда давали разрешение (Норберта мучили потом еще два года).

Хотя от Нила не было никаких сведений, все равно надо было получать груз в Шереметьеве. За мной на двух пикапах заехали два молодых симпатичных доктора из ЦИТО, «племя младое, незнакомое».

В громадном пакгаузе кладовщик сказал:

— Груз ваш здесь, но вы должны заплатить пошлину, две тысячи семьсот долларов.

— Как заплатить пошлину?! Это пожертвования пострадавшим от землетрясения. Мне известно, что они пошлиной не облагаются.

— Вам известно, а мне неизвестно, что в ящиках. Дайте справку, что это пожертвования…

Я протянул ему ручку, чтобы задобрить. Кладовщик подобрел, но против почти трех тысяч долларов моя ручка не тянула.

— Что же мне делать?

— Пусть наше министерство здравоохранения подтвердит, что это пожертвования.

— Могу я от вас позвонить в министерство?

Вопрос был, конечно, наивный: я привык, что в Америке многое делается по телефонному звонку. Но тут была не Америка.

— Нет. Вывозить груз без письменной справки нельзя, за-пре-ще-но, — произнес он с ударением на каждом слоге.

Вот тебе и перестройка, о которой в Америке так много писали и говорили. Все «нельзя» и «запрещено» оставались в силе. За бумагой надо было ехать в министерство, где бюрократы заставят меня провести часы. Сегодня будет уже поздно получать груз. Но что делать — поехали обратно.

В старинном здании министерства, в Рахмановском переулке, мне пришлось долго ходить из кабинета в кабинет. Мелких чиновников ничем невозможно было пробить.

— Я привез груз на миллион долларов, и не могу его получить.

— Ну и что?

— Мне нужна справка.

— Ну и что?

Когда я сунул одному из них ручку, он сказал, что такую справку может подписать только заместитель министра, но сегодня его нет.

Назавтра с утра я поехал туда, но добился приема у заместителя министра только во второй половине дня. Всегда я терпеть не мог советских бюрократов от медицины.

Этот выглядел типично: с головы до ног лощеный, взгляд суровый, мимо собеседника, слова цедил сквозь зубы. Взамен благодарности за гуманитарную помощь и за мои усилия ее доставить, он лишь холодно меня выслушал. Не скрою, что и я разговаривал с ним не очень любезно. И подарков делать ему не собирался (хотя уверен, что он взял бы).