Амнезия "Спес"

Взгляд наставника своей тяжестью ничего хорошего не предвещал. Тем более, что перед ним стоял стакан и початая бутылка, в которой светлой жидкости убыло уже не меньше, чем на треть.

Я бочком-бочком, не спуская с него глаз, вписался в щель между створками и сразу подался к лестницы.

Естественно, мой маневр не удался.

— Ну, и где ты был?! — придавило меня, и на пару шагов не успевшего приблизиться к ступеням.

— Гулял… — а что я мог еще сказать?

— Да, ну? — не стал пока разоряться и наставник.

— Ага, — закивал я, ища оправдание, — захотелось что-то, не спалось.

— Выспался, значит…

— Угу… — замотал я башкой усиленней, делая еще шаг к лестнице. — А ты что тут делаешь?

— Захотелось что-то, неспало-ось, — передразнил он меня.

— Понятно, — не стал я обижаться на издевку и рванул со всей дури вверх по лестнице.

С размаху вставил ключ в замок, заскочив в отсек, скинул обувь и, не теряя времени на поиск тапок, погнал в каюту. Там содрал с себя одежду и бухнулся в постель, замотавшись в одеяло с головой.

Паленый нарисовался вскоре. Я, понятное дело, не то, что уснуть, но и дух-то перевести не успел.

— Вот что, малой, — голос у наставника, как ни странно, был не злым, а усталым, — ты это… в одиночку-то не сильно активничай. Помни, что с твоим предшественником случилось, когда он посамодельничать решил. Без поддержки своих, никогда ничего хорошего не получается. А кто у тебя ближе всех сейчас? И не надо мне про сержанта Робуста заливать…

И хотя я молчал, но у Паленого так гладко выходило разговор вести, будто и мне удавалось в нужных местах реплики подавать.

— Сержант, он ведь где? Правильно, далеко. А здесь у тебя никого ближе меня не имеется. Так что ты подумай, пока не стало поздно, может, что-то рассказать хочешь. И запомни главное, мы своих не выдаем.

Более он ничего говорить не стал и по звукам я понял, что он принялся раздеваться.

«Тебе-то я может все и рассказал бы, ты мужик правильной. Но ведь Стояк еще есть, а он и твой командир тоже. Как ты поступишь, если его решение будет обчистить каюту Александра? Чью сторону возьмешь? Мы же оба тебе свои…»

Под этот, уже собственный диалог без собеседника, я и уснул.

Глава 18

С того странного разговора, состоящего, считай, из одних монологов, прошло десять дней. Паленый тему больше не поднимал, и я был этому очень рад. Но плохо было то, что сам он об этом, хоть и не говорил, но в уме, похоже, держал, и меня от себя почти не отпускал. Особенно в первую половину дня.

А что это значило? Ага — я не мог слинять на третий уровень, не рискуя тем, что не успею вернуться к десяти вечера, к отбою. Что наставник понял про меня и мои проблемы, о чем догадывался и что себе надумал, я не знал. Но к сегодняшнему, десятому дню, уже начинал переживать, что до обговоренного с Сайрусом срока в две недели, могу не выбраться совсем.

Первые дней пять я старался вести себя так, как повел бы, если бы со мной ничего не случилось в «золотом районе». По крайней мере, пытался представить такую ситуации и вести себя соответственно.

Ходил к друзьям, тем более, что это действительно следовало сделать. Ведь мы теперь были раскиданы по всему Кораблю и, если откинуть проблему с невозможностью попасть пока в каюту Александра, мне действительно было интересно, как мои парни устроились на своих новых местах.

Так что в первый день по своему возвращению из рейда, я вполне искренне радовался предстоящему общению с друзьями.

Утро у меня начиналось с пробежки на противоположную сторону улицы до почтового ящика, который висел у входа в общагу агриков. Я писал тому из парней, с кем собирался встретиться. Хотелось, конечно, со всеми вместе, но помня о настырности Паленого и его неусыпном внимании к моим делам, я решил пока для наглядности потусоваться с каждым в отдельности.

Потом, отведя к обеду навешенные на меня наставником обязанности: уборка в командном отсеке, в общем холле… типа наша очередь подошла, хотя у меня создалось стойкое убеждение, что он с кем-то поменялся временем… и, настрелявшись из фаербласта на полигоне, я убегал наверх — на Торговую площадь, где и встречался с друзьями.

Парней я звал в кондитерскую, расположившуюся на площади почти у самого поворота на улицу, где находился наш интернат.

Когда, сбегая из-под надзора воспитателя, мы устремлялись к торговым рядам, сладкая лавка оказывалась на пути у нас — ни миновать, ни обойти. И всегда, глотая слюну, мы зависали возле витрины в мечтах когда-нибудь оказаться здесь с полным кошелем денег и скупить все эти вкусности, от одного вида которых во рту становилось радостно.

Нет, конечно, мы и тогда, бывало, в кондитерскую заскакивали. Но наших заработных медяков едва хватало на горсть разноцветных липких леденцов, а вот все то, что красовалось в витринах и полнило воздух офигительными ароматами, оставалось нам недоступным.

Так что место это, можно сказать, имело для нас символическое значение и другого, настолько подходящего, я для встречи с друзьями придумать не смог. Да, и если честно, мне самому до жути хотелось наконец-таки дорваться до всего этого, воздушного и кремового, и все-таки прекратить впустую обтекать слюной.

Тем более, что нынче я себе мог такое позволить! На следующий день после завершения всей истории с «золотым районом», мне командиром был выдан кошель с премиальными. И денежек там оказалось столько, что сначала я просто прибалдел.

Впрочем, кредов нам в этом раз отсыпали в таком количестве, что впечатлился не только я, новичок, но даже Стояк с Паленым довольно потирали руки. Оказалось, что туша щера, что железки механоида, что никому неизвестные ежи, имели ценность не только для синтезаторного отдела, но и для каких-то еще.

Вот каких, тут даже мои старшие не знали, а то, что им по ушам развесили при сдаче трофеев спецы, воспроизвести толком они не сумели. Только-то и было ясно, что на нашу долю была выделена шкура щера, которую попозже нам вернут те, кто зверюгой непосредственно и заинтересовался. А самой значимой частью от полисая посчитали пушку, сданную, как и была, зажатой намертво в железных пальцах меха.

Хотя, если честно, я-то быстро определил уже пушечку, как «бластер типа пистолет». Но, понятное дело, своей осведомленности не выдал и при упоминании, в попытке выглядеть восторженно непонимающим, старательно выпучивал глаз.

Первыми из друзей, с кем увиделся, были Крепыш Рон и Кривой Даг.

Отец, даже когда стало ясно, что сам я к нему в звено не попадаю, от моих парней отказываться не стал. Так что вся оставшаяся шестерка тех, кто вышел в финал экзамена от нашей интернатской каюты, числилась теперь в его команде.