Аморальное

Вскоре после перевода она съехала от родителей, мотивируя это нуждой в одиночестве во время работы. Работы в самом деле стало очень много, слишком много, и у Имтизаль не хватало времени на свой главный жизненный досуг: бессонные ночи в лесу в компании человеческой коллекции. Первые два месяца она вместе с другими детективами работала под чутким надзором Рамиреса. Тогда всё было ещё вполне неплохо, потому что попечительство Рамиреса спасало её от конфликтов с коллегами. После же, когда было закрыто третье дело, Рамирес поделил свою команду, раздав юных детективов в напарники к бывалым и матёрым.

Всего их было шестеро: пять молодых сержантов и Имтизаль. Именно столько же уходило детективов из окружного департамента: четверо в отставку и двое переводились в Вашингтон. Их теперь уже бывшие напарники всё это время присматривались к молодым детективам и с первой же недели начали делить их между собой. Трое из наставников остались верными своему первоначальному выбору, остальные со временем изменили своё отношение, и так вышло, что все очень скоро сошлись в одном главном предпочтении: кто угодно, только не Имтизаль. Они не боялись её, однако один только её вид нагонял на них тоску и уныние, она как-то одним своим присутствием – тихим присутствием, ненавязчивым, одиноким и отчуждённым – вызывала во всех дискомфорт и мрачную тухлость. Разумеется, проводить целые дни с таким неиссякаемым источником депрессивных ментальных лучей не хотелось ни одному нормальному человеку, и, понимая, что никто в этом вопросе не захочет идти на уступку, они даже пытались уговорить Рамиреса заменить Ими другим стажёром, но он и слышать ничего не хотел. Рамирес был единственным человеком в департаменте, у кого был иммунитет против удручающего облака пессимизма и беспокойства, которое Имтизаль носила с собой и которым отравляла коллектив. Рамирес был слеп, и вскоре детективы отчаялись. Её взял к себе под крыло Оуэн Малкольм, так решили остальные. Оуэн был из тех, кто изменил свой выбор, и именно Имтизаль была его первым выбором, в силу не только своих талантов, но и молодости и пола. В департаменте остро и болезненно чувствовался катастрофический дефицит женщин, потому Имтизаль поначалу была воспринята двояко, как говорил сам Оуэн, на безрыбье и рак рыба. Ему понадобилось время, чтобы понять: Имтизаль даже не рак. Она камень, незаметный под скользким тусклым илом.

Так Ими попала под командование 39летнего сержанта первого класса Оуэна Малкольма.

Оуэн поступил в полицию из благородных порывов, но его энтузиазм увял уже через первые десять лет и превратил работу в работу. Его уважали в участке, он был хорошим специалистом, и все считали, что Имтизаль несправедливо повезло. Она и сама скоро прониклась к нему немым почтением и признала, что ей действительно повезло.

Оуэн выглядел намного моложе своего возраста: полнота его нисколько не старила. Он никак не менял свой образ жизни вот уже лет тринадцать, и, тем не менее, время от времени толстел или худел, не сильно, но заметно. Он и ростом не сильно выделялся, во всяком случае, был не выше Имтизаль и ощутимо ниже, когда она надевала каблуки. У него были густые брови и вечная небрежность в чуть отросших волнистых волосах и несменной щетине. Но при всём этом было в нём что-то очаровывающее, привлекательное и почти красивое. На него всегда было приятно смотреть, его любили в участке, он был весёлым и всегда мог поставить на место кого угодно.

А вот Ими не мог. С ней он как-то скис, она плохо на него действовала, он почти презирал её. Удивительно было то, что она к нему относилась хорошо, без своей привычной ненависти ко всему живому. Он был единственным в участке, кроме Рамиреса, с кем она могла говорить. Он начал чувствовать это и со временем даже привык к ней, они научились работать отдельно друг от друга, а через полгода Оуэн и вовсе уже привык доверять ей всю работу. Ими была тому только рада. Она достаточно научилась у него за первые месяцы. Чем дальше, тем меньше участия в расследованиях принимал Оуэн, только иногда направлял Имтизаль: он обычно проводил сами допросы или разговаривал с экспертами – всё то, на что Ими не хватало навыков общения. А ей почти никогда не хватало навыков общения. Поначалу Оуэн пытался намекать Рамиресу, и другие пытались, и прямо говорить пытались, что она не человек, что она психически не здорова, что от неё до сих пор веет неполноценностью и что ей нельзя работать с живыми людьми. Оуэн и ей часто намекал на это. Джафар, почему не пошла в экспертизу? С твоей внимательностью ты бы очень пригодилась экспертам. У тебя диплом криминалиста! зачем ты пошла в академию?! Ты похожа на хирурга, никогда не хотела быть медэкспертом? Знаю ребят из центра, тебя могли бы взять. Джафар, помнишь, я говорил про знакомых? я рассказал им о тебе, они тебя берут! Тебе бы понравилась судмедэкспертиза, Джафар! Ну что там с экспертизой, Джафар?

Он делал намёки и другого характера.

– Тебе бы в отдел по борьбе с терроризмом. Джафар, ты по-арабски только говоришь или писать, читать умеешь?

– Умею.

Алия ревностно хранила связи детей с корнями и заставляла их читать на арабском и писать диктанты. Когда Ими стала старше, она с новым энтузиазмом принялась за изучение родного языка, веря, что это поможет ей при трудоустройстве, но, в действительности арабский никогда ей не пригодился.

– Так это же прекрасно! Могла бы работать под прикрытием.

Но Ими не взяли в отдел по борьбе с терроризмом. Она и не хотела в отдел по борьбе с терроризмом. Тогда Оуэн снова вернулся к намёкам на лабораторию, потому что был твёрдо убеждён, что ей нельзя работать с людьми. С живыми людьми.

Но бывали допросы, на которые он специально отправлял Ими. На них он сзывал друзей, и начиналось шоу. К программе «плохой/хороший коп» привыкли уже, конечно, все, но Оуэн, собрав за стеклом коллег, показывал нечто другое. Сначала он сам выходил к подозреваемым и играл роль того самого несдержанного и некультурного полицейского, затем уходил к коллегам, и в комнату заходила Имтизаль. И как-то преступники сами начинали говорить. Она обычно молчала и только смотрела им в глаза, и подозреваемые начинали ломаться. Потом её стали приглашать на допросы и другие полицейские. Все наблюдатели смеялись в голос, делали ставки, комментировали происходящее, предполагали мысли жертвы, просили детектива, ведущего дело, спасти несчастного и развлекались, как могли, но однажды им стало как-то не смешно. Когда в разгар допроса Ими внезапно резко повернула голову в сторону стекла и уставилась прямо в глаза одному из детективов, будто действительно видела его. Ему стало не по себе, и он шагнул в сторону, но это не разорвало зрительный контакт, и ошеломлённому сержанту стало так жутко, что он больше никогда не ходил на такие допросы. С тех пор они все, смотря на допрос со стороны, чувствовали себя так, будто сами сидят перед Имтизаль, будто это их она плавит своим серым болотистым взглядом, будто это их стойкость она ломает своей металлической холодной душой. У них началась паранойя, что Ими слышит их, видит их и всё знает, паранойя, похоронившая под песком, глиной и камнями всё то веселье, которое собирало их прежде.

Никто не знал, что происходило в комнате для допросов на самом деле. Имтизаль не ставила себе цель вывести подозреваемого на чистую воду. Её цель была безнаказанно и оправданно издеваться над людьми. Она проводила эксперименты, она тренировалась на всех своих подозреваемых, она тоже развлекалась, по-своему и ненормально. Она широко раскрывала глаза и почти не моргала, проводя телепатический сеанс по высасыванию страданий, как она это себе представляла. В её памяти всплывали не глаза Джексона, не глаза Артура или брата, нет, Ими погружалась в своё детство, в свою первую сознательную борьбу за жизнь и в своё первое торжество садиста. Она вспоминала, как скручивали шизофреника, пытавшегося убить её, как он с ненавистью впивался в неё взглядом, а она в него – с наслаждением, тщательно пережёвывая его боль и с трепетом проглатывая её в своё бездонное нутро вакуума и пустоты. Также и теперь. Она смотрела в глаза преступников и представляла себе разные пытки, представляла себе, как эти невозмутимые лица корчатся от боли, как их безумные зрачки слепнут от клейкой плёнки крови, как вопли глохнут где-то в лёгких, куда уже заливается густая бардовая жидкость и отзывает все крики назад, внутрь, в хрип. Она мысленно заставляла их страдать, вызывала в них панику и отчаяние, на кого-то это действовало сильнее, на кого-то слабее, однако испытать ужас довелось всем. И именно теми же самыми глазами Имтизаль тогда перевела стеклянный взгляд на детектива за не менее холодным и глухим стеклом.

Одного никто не мог понять: почему она так дёргается и так избегает всех полицейских, общается только с Оуэном и то с трудом, а наедине с аморальными преступниками чувствует себя легко, спокойно и безмятежно. На самом деле она отстранялась от своих коллег не настолько жёстко, как они думали. Она знала по имени каждого сотрудника департамента, по фамилии – почти всех, она даже знала адреса многих из них и пару раз выслеживала некоторых до дома. Никто об этом не знал и даже не догадывался, что, где бы он ни находился и как бы уверен ни был в себе, в любой момент он мог находиться под пристальным присмотром Имтизаль. Так она знакомилась с сотрудниками, так она постепенно училась чувствовать себя на работе хоть отдалённо уютно.

Но вскоре в департаменте начали привыкать к ней, особенно с ней смирялись из-за её альтруизма. Оуэн не таил от друзей, что Ими почти всё делает за него, и со временем другие детективы тоже стали отдавать ей свои дела, особенно тупиковые. На неё всегда вешали все самые глухие расследования и заполнения отчётов: она стойко переносила даже самую унылую рутинную работу. Всё началось с того, как один лейтенант жаловался Малкольму в присутствие Ими, и тогда Оуэн, наиболее свыкшийся уже с ней, невозмутимо повернулся к ней и сказал:

– Джафар, не хочешь ещё одним делом заняться?

На что она ответила с тем безжизненным проявлением восторга, который Оуэн уже почти научился вычленять в её неэмоциональной речи:

– Можно?

– Да, конечно, ты бы очень помогла сержантам Силвер и Уоллис. Всё это неофициально, конечно.

– Когда приступать?

– А когда приступать? Майкл, сколько вы уже ведёте дело?

– Два месяца, там труба.

– Два месяца. А мы наше неделю, да?

– Да.

– Ну, ты осилишь два дела одновременно? Это отличный опыт, кстати, очень поможет тебе научиться мыслить объективно, мобильно и легче переключаться.

– Постараюсь.

Она закрыла то дело за полторы недели, но в отчёте об её участии ничего не говорилось. С тех пор на неё часто стали сваливать глухие расследования, зная, что она никогда не стала бы претендовать на внесение своего имени в отчёт, а если бы она вдруг не справилась, всегда можно было бы признаться, что дело было переведено на неё. Рамирес был бы, конечно, в ярости, что за его спиной образовалась система самоуправления, но всё это легко бы уладилось: Ими скорее согласилась бы на перевод обратно в патрулирование, чем лишний раз решилась что-то сказать.