Аморальное
Шрифт:
По вечерам она иногда гуляла, но в поиске не драки, а удачных фотоснимков. Она гуляла по городу, изучая его и снимая на свой фотоаппарат разные сцены из жизни, и, когда ей впервые за полгода жизни в Сан Франциско всё же удалось заметить драку, она не вмешалась, а только спряталась за углом и фотографировала. В тот момент, когда она уже в четвёртый раз аккуратно поменяла своё местоположение для более удобного ракурса, её, всё же, заметили, догнали, и ей пришлось пырнуть напавшего ножом. Та же участь постигла его подельника, подоспевшего чуть позже. Они кричали и угрожали, говорили, что найдут её, и тогда Ими испугалась, что они могли бы в самом деле найти её или, того хуже, рассказать о ней полиции и ей бы пришлось объяснять, зачем
Дома она с удивлением отметила убавление своей жестокости. Ей представился шанс изувечить целых два вменяемых и одно невменяемое тело – в сумме три, – а она этим не воспользовалась и не жалела об этом. В насилии больше не было смысла, хотя она и не отрицала, что вспарывание горл расслабило её нервы, а предсмертный хрип и клокотание крови в ранах приятно успокаивали слух. И всё же больше всего ей нужен был смысл. Не кровь, не пытки, не насилие, – всё это всегда шло сбоку, приносило второстепенные удовольствия и могло существовать только тогда, когда был смысл. Смысл жить. Смысл, погибший полгода назад, и, хоть его тело и сохранено, отсутствие жизни в нём не могло не породить пустоту в той, которая любила его, любила Джексона, возможно, самым странным способом, какой только можно представить.
Потом прошла её первая сессия, прошла великолепно и одарила Имтизаль первой партией оценок «А». На рождественские праздники Ими вернулась домой и продолжила заботу о кусочках мумии. Она даже встретилась с Эмили, случайно. Эмили сказала ей, что Томас сильно интересовался своей завязавшей проституткой, но она, Эмили, ничего не говорила ему про Сан Франциско. Всё это несколько озадачило Ими, она даже подумала, не проще ли было бы убить Томаса, но побоялась, что Эмили всё поймёт. А если убить ещё и Эмили… придётся перебивать и всех её друзей, иначе при допросах слишком много всего сможет всплыть наружу.
Она так и вернулась в Сан Франциско, никак не уладив проблему с Томасом и беспокоясь, что в её отсутствие что-то может случиться. Она только попросила Эмили никому ничего не рассказывать и представить, будто её, Имтизаль, больше не существует. Меньше всего Ими хотелось бы иметь в своём будущем и даже настоящем контакты с прошлым.
Она оставила мумию на целые полгода. Ей больше не хотелось домой: последняя поездка оставила неприятный осадок. Единственным, что её там держало, был Джексон, или, вернее, то, что от него осталось. Теперь рядом с ним лежала ещё и стопка фотографий и три картины, на которых был изображён он (четвёртую Имтизаль сожгла). Все же свои нормальные картины она подарила родителям, когда приезжала домой в последний раз.
Она продолжала жить ожиданием совершеннолетия, которое с каждым днём казалось всё дальше и дальше. Всё бессмысленнее и бессмысленнее. Всё реже Ими выходила на фотоохоту, потом стала делать снимки только в пределах кампуса, а позже – своей комнаты. Как-то сфотографировала Моли, пока та спала. Через неделю, когда Моли снова никуда не собиралась уходить, Ими подлила ей снотворное, потом переодела тело, накрасила, сделала несколько снимков, потом добавила новый грим: вспоротый живот, тёмные впалые глаза и скулы. Постепенно кетчупа на её теле становилось всё больше, Ими истратила всю плёнку на съёмку Моли, потом отмыла свою фото-жертву, переодела обратно и всё убрала.
Потом она и рисовать стала реже. Точнее, рисовала почти только Джексона, болезненно осознавая, что всё труднее вспомнить черты его лица. Она не носила с собой его фотографию: все они хранились в сарае, и ей даже в голову никогда не приходило забирать
что-либо с собой. А потом стали реже и вылазки на природу: чем ближе было лето, тем больше Имтизаль обрекала себя на затворничество, занимаясь либо учёбой, либо слушанием музыки. Жизнь становилась тоскливее, даже движение к мечте жизни не приносило удовлетворения. Всё казалось бессмысленным, пустым, безнадёжным, и ей всё меньше хотелось жить.Но опустошённость Ими никак не отразилась на учёбе, и экзамены она как обычно сдала на «А». Потом возвращение домой, семейная поездка во Флориду, дожигание лета и подготовка ко второму курсу. Летом она чуть ожила – в частности благодаря поездкам в лес и ухаживанию за телом Джексона. Его твёрдая восковая оболочка приводила Ими в восторг, швы на руках и несуразность разбитой челюсти – всё было таким настоящим, таким естественным, будто Джексона убили только неделю назад. Цвет кожи прилично померк и выглядел, мягко говоря, не привлекательно – хотя трудно было бы здоровому человеку найти в этом теле хоть что-нибудь привлекательное, – но Ими это не составляло труда, Ими восхищало всё. Главное, что труп не разлагался, чего во второй раз она бы не перенесла. Она целые ночи напролёт сидела у тела, скрестив ноги, немеющие от мороза, по-турецки, и неторопливо обводя смакующим взглядом аккуратно разложенные расчленённые части трупа. Она даже не чувствовала удушающего запаха. Она и днём чувствовала себя приятнее, чем в Сан Франциско: ей, всё же, несколько не хватало семьи, теперь только рядом с ней Ими себя чувствовала чуть менее бездушно.
В августе Карима с Алией уехали в Вашингтон: поступил в университет самый младший ребёнок. Ими осталась дома ещё на неделю, пока не уехал Имем и не вернулась Алия. Впереди ждали Сан Франциско и новый год обучения.
12ое сентября и 19летие. Оставалось ещё два года. Ими даже присмотрела себе район, где хотела бы работать, ходила в департамент и полицейскую академию, всё собиралась записаться на курсы вождения или стрельбы, но не решалась попросить денег у родителей. Она купила себе мишень и каждый день кидала в неё дротики. Через неделю перешла на ножи.
А потом началось беспокойство. Ими никогда не спала долго, но та бессонница, которая захватила её теперь, не сравнилась бы ни с чем, что ей уже приходилось переживать прежде. Ими не успокаивалась ни на минуту: целую неделю она провела на взводе, не имея ни малейшего представления о причине своих волнений. Но она понимала, что что-то будет, и это что-то случилось.
Однажды ей позвонили с незнакомого номера. Ими не ответила, но когда звонок повторился уже в третий раз, решила объяснить звонящему свою позицию уже вербально и пресечь четвёртые, пятые и всевозможные последующие нарушения тишины.
Она ответила и сухо поздоровалась.
– Грэйс?
Она застыла и тут же сбросила, в панике смотря на телефон. Который тут же снова зазвонил. И она ответила. Нехотя, нервно и озадаченно: тогда, несколько лет назад, Ими, по совету Эмили, не сказала Томасу своего настоящего имени, а представилась как «Грэйс». Так и осталось. Все клиенты звали её Грэйс.
– Алло? Меня слышно? Это телефон Грэйс? Меня зовут Артур.
Она молчала несколько секунд, взволнованно слушая собеседника, прежде чем нервно ответила.
– Кто дал номер?
– Мой друг Джереми. Не знаю, помните ли вы его...
– Помню.
– Это хорошо... наверное, – улыбающийся голос.
Молчание.
– Мы могли бы встретиться?
– Нет.
– Почему?
– Я уехала.
– Да, я знаю, вы в Сан Франциско.
Молчание.
– Я живу в Сан Франциско. Был недавно в гостях у Джереми, ну и он... очень рекомендовал.
Молчание.
– Вы поступили в университет, да?
Молчание.
– Вы не подумайте, я не слежу за вами. В общем... если бы мы встретились, мы бы поговорили и вы бы поняли, что я безопасен и всё такое... поняли бы, почему я столько знаю о вас.