Ампир «В»

Напоследок, правда, я успел понять, от какой именно капусты образовано слово «капустник». Во сне эта мысль была многомернее, чем наяву: сей мир, думал я, находит детей в капусте, чтобы потом найти капусту в детях.

Le Yeltsine Ivre

Всю следующую неделю я провисел в хамлете покойного Брамы.

Мне непреодолимо захотелось залезть туда, когда машина привезла меня домой утром после капустника. Я так и поступил – и сразу впал в знакомое хрустальное оцепенение.

Это был не сон и не бодрствование. Тяжелый темный шар, которым мне представлялось сознание языка, занимал в это время какую-то очень правильную и устойчивую позицию, в зародыше давя все интенции, возникавшие у меня при обычном положении тела. Я смутно понимал, отчего так происходит: действия человека всегда направлены на ликвидацию внутреннего дисбаланса, конфликта между реальным состоянием дел и их идеальным образом (точно так же ракета наводится на цель, сводя к нулю появляющиеся между частями ее полупроводникового мозга разночтения). Когда я повисал вниз головой, темный шар скатывался в то самое место, где раньше возникали дисбалансы и конфликты. Наступала гармония, которую не нарушало ничто. И выходить из этой гармонии языка с самим собой не было ни смысла, ни повода.

Однако все оказалось сложнее, чем я думал. На седьмой день я услышал мелодичный звон. В хамлете зажегся свет, и записанный на магнитофон женский голос выразительно произнес где-то рядом:

«Ни о чем я так не жалею в свои последние дни, как о долгих годах, которые я бессмысленно и бездарно провисел вниз головой во мраке безмыслия. Час и минута одинаково исчезают в этом сероватом ничто; глупцам кажется, будто они обретают гармонию, но они лишь приближают смерть… Граф Дракула, воспоминания и размышления».

Я слез на пол. Было понятно, что включилось какое-то устройство, следящее за проведенным в хамлете временем – видимо, я исчерпал лимит. Подождав час или два, я вновь забрался на жердочку. Через пять минут в хамлете вспыхнул свет, и над моим ухом задребезжал звонок, уже не мелодичный, а довольно противный. Снова включился магнитофон. В этот раз он произнес эпическим мужским басом:

«Впавших в оцепенение сынов великой мыши одного за другим уничтожило жалкое обезьянье племя, даже не понимающее, что оно творит. Одни умерли от стрел; других пожрало пламя. Вампиры называли свое безмолвное бытование высшим состоянием разума. Но жизнь – а вернее, смерть – показала, что это был глупейший из их самообманов… Уицлипоцли Дунаевский, всеобщая история вампиров».

Я решил схитрить – спрыгнул на пол и сразу же вернулся на серебряную штангу. Через секунду над моим ухом заверещал яростный клоунский голос:

«Что скажет обо мне история? А вот что: еще одно чмо зависло в чуланчике! Бу-га-га-га-га!»

Я решил больше не спорить с судьбой, вернулся в гостиную и прилег на диван. На самом деле хотелось только одного – снова зависнуть в чуланчике, раздавив надежным черным ядром зашевелившиеся в голове мысли. И плевать на приговор истории… Но я понимал, что лимит выбран. Закрыв глаза, я заставил себя уснуть.

Меня разбудил звонок. Это была Гера.

– Давай встречаться, – сказала она без предисловия.

– Давай, – ответил я, даже не успев подумать.

– Приезжай в Le Yeltsine Ivre.

– А что это такое?

– Это оппозиционный ресторан. Если ты не знаешь, где это, мой шофер за тобой заедет.

– У тебя машина с шофером? – удивился я.

– Если нужно, у тебя тоже будет, – ответила она. – Попроси Энлиля. Все, жду. Чмоки.

И повесила трубку.

Шофер позвонил в дверь через полчаса после нашего разговора. За это время я успел принять душ, одеться в свою новую угольно-черную униформу (она выглядела очень аскетично, но ее подбирал целый взвод продавцов в «Архипелаге»), и выпить для смелости полстакана виски.

Шофер оказался немолодым мужчиной в камуфляже. У него был слегка обиженный вид.

– Что это за «оппозиционный ресторан»? – спросил я.

– А за городом, – ответил он. – Минут за сорок доедем, если пробок не будет.

Внизу нас ждал черный джип BMW последней модели – я на таких никогда не ездил. Впрочем, новость о том, что я могу завести себе такой же контейнер для стояния в пробках, совершенно меня не вдохновила – то ли я уже воспринимал финансовые возможности своего клана как нечто само собой разумеющееся, то ли просто нервничал перед встречей.

Я ничего не слышал про ресторан «Le Yeltsine Ivre». Название перекликалось с известным стихотворением Артюра Рембо «Пьяный корабль». Видимо, имелся в виду корабль нашей государственности, персонифицированный в отце-основателе новой России. Странно, что Геру тянет к официозу, думал я, но, может быть, такие рингтоны сами звенят в душе, когда появляется казенный бумер-2 с шофером…

Я стал размышлять, как себя вести, когда мы встретимся.

Можно было притвориться, что я не придал ее укусу никакого значения. Сделать вид, что ничего не произошло. Это не годилось: я был уверен, что начну краснеть, она станет хихикать, и встреча будет испорчена.

Можно было изобразить обиду – собственно, не изобразить, а просто не скрывать ее. Это не годилось тем более. Мне вспомнилась присказка бригадира грузчиков из универсама, где я работал: «На обиженных срать ездят». Конкурировать с шофером Геры на рынке транспортных услуг я не хотел…

Я решил не забивать себе голову этими мыслями раньше времени и действовать по обстоятельствам.

«Эльцын Ивр» оказался модным местом – парковка была плотно заставлена дорогими автомобилями. Я никогда не видел такого оригинального входа в здание, как здесь: в кирпичную стену был вмурован настоящий танк, и посетителям приходилось взбираться на башню, над которой была дверь входа. Впрочем, это было несложно – туда вели две ажурные лестницы, расположенные по бокам танка. По многочисленным следам подошв было видно, что экстремалы залезали на танк и спереди. На пушке висело объявление:

«Просьба по стволу не ходить, администрация».

Коридор за входом был оформлен в виде самолетного фюзеляжа; входящим улыбалась девушка в форме стюардессы и спрашивала номера посадочных талонов – в заведение пускали только по записи. Видимо, по мысли устроителей, посетители должны были попадать с башни танка прямо в брюхо президентского авиалайнера.

Меня ожидал одетый авиастюардом официант, который повел меня за собой. Зал заведения выглядел традиционно, удивляли только огромная эстрада с табличкой «дирижоке с 22.00», и еще круглый бассейн – небольшой и глубокий, с арочным мостиком сверху (рядом в стене была дверь с непонятной надписью «мокрая»). Проход к отдельным кабинетам находился в конце зала.

Когда мы приблизились к кабинету, где ждала Гера, я ощутил острый прилив неуверенности.

– Извините, – спросил я стюарда, – а где здесь туалет?

Стюард показал мне дверь.

Проведя несколько минут в сверкающем помещении с клепаными писсуарами на авиационных шасси, я понял, что дальнейшее изучение своего лица в зеркале ничего не даст. Я вернулся в коридор и сказал стюарду:

– Спасибо. Дальше я сам.

Подождав, пока он скроется из виду, я нажал ручку двери.

Гера сидела в углу комнаты, на куче разноцветных подушек в форме пухлых рельсовых обрезков. На ней было короткое черное платье с глухим воротом. Оно казалось очень простым и вполне целомудренным, но я никогда не видел наряда сексуальнее.