Ампир «В»

– Хорошо. Вот только я одного не понял. Я не вижу, что у тебя случилось с Иштар. Как так может быть?

– У нее такая власть. То, что происходит между Иштар и тем, кого она кусает, скрыто от всех остальных. Я тоже не могу узнать, о чем ты с ней говорил. Даже Энлиль с Мардуком не могут.

– Мне кажется, ты напугана. И расстроена.

Гера помрачнела.

– Я ведь уже попросила, не надо об этом. Может, я позже скажу.

– Ладно, – согласился я. – Давай поговорим о чем-нибудь жизнеутверждающем. Как Локи выглядит в женском платье?

– Замечательно. Он даже сиськи надевал искусственные. По-моему, ему это очень нравилось.

– А что вы проходили в курсе любви?

– Локи рассказывал про статистику.

– Какую еще статистику?

– Тебе правда интересно?

Я кивнул.

– Он говорил так, – Гера нахмурилась, – сейчас вспомню… «Отношение среднестатистического мужчины к женщине характеризуется крайней низостью и запредельным цинизмом… Опросы показывают, что, с точки зрения мужской половой морали, существует две категории женщин. „Сукой“ называется женщина, которая отказывает мужчине в половом акте. „Блядью“ называется женщина, которая соглашается на него. Мужское отношение к женщине не только цинично, но и крайне иррационально. По господствующему среди мужчин мнению – так считает семьдесят четыре процента опрошенных – большинство молодых женщин попадает в обе категории одновременно, хоть это и невозможно по принципам элементарной логики…»

– А какой делался вывод? – спросил я.

– Такой, что с мужчиной надо быть предельно безжалостной. Поскольку ничего другого он не заслуживает.

– А надувная женщина у вас тоже была?

Гера изумленно посмотрела на меня.

– Что-что?

– В смысле, надувной мужик? – внес я коррекцию.

– Нет. А у вас была надувная женщина?

Я промычал что-то неразборчивое.

– А что вы с ней делали?

Я махнул рукой.

– Красивая хоть?

– Давай сменим тему? – не выдержал я.

Гера пожала плечами.

– Давай. Ты же сам начал.

Мы надолго замолчали.

– Какой-то у нас странный разговор, – сказала Гера грустно. – Все время приходится менять тему, о чем бы мы ни заговорили.

– Мы же вампиры, – ответил я. – Так, наверно, и должно быть.

В этот момент принесли уху.

Ритуал занял несколько минут. Официанты установили на стол вычурную супницу, сменили нетронутые приборы, расставили тарелки, вынули из дымящихся недр сосуда ярко раскрашенную фарфоровую фигурку с румянцем на щеках – я подумал, что это и есть МБХ, но из надписи на груди стало ясно, что это Хиллари Клинтон. Официант торжественно поднес ее нам по очереди на полотенце (примерно с таким видом, как дают клиенту понюхать пробку от дорогого вина) и так же торжественно вернул в супницу. Хиллари пахла рыбой. Видимо, во всем этом был тонкий смысл, но от меня он укрылся.

Когда официанты вышли из кабинета, мы так и остались сидеть на полу.

– Есть будешь? – спросила Гера.

Я отрицательно помотал головой.

– Почему?

– Из-за часов.

– Каких часов?

– Патек Филип, – ответил я. – Долго объяснять. И потом, какое отношение Хиллари Клинтон имеет к евроухе? Она же американка. Это они, по-моему, переборщили.

– А такое сейчас везде в дорогих местах, – сказала Гера. – Какая-то эпидемия. И в «Подъеме Опущенца», и в «IBAN Tsarevitch». В «Марии-Антуанетте» на Тверском был?

– Нет.

– Гильотина у входа. А по залу ходит маркиз де Сад. Предлагает десерты. В «Эхнатоне» был?

– Тоже нет, – ответил я, чувствуя себя каким-то деревенским Ванькой.

– Там вообще на полном серьезе говорят, что первыми в Москве ввели единобожие. А хозяин почему-то одет Озирисом. Или правильно сказать – раздет Озирисом.

– Озирисом? – переспросил я.

– Да. Хотя не очень понятно, какая связь. Зато четвертого ноября, в День Ивана Сусанина, он у них пять раз воскресал под Глинку. Специально кипарисы завезли и плакальщиц.

– Все национальную идею ищут.

– Ага, – согласилась Гера. – Мучительно нащупывают, и каждый раз в последний момент соскакивает. Больше всего, конечно, поражает эта эклектика.

– А чего поражаться, – сказал я. – Черная жидкость дорогая, вот культура и крепчает. Слушай, а этот Озирис, про которого ты говоришь, случайно не вампир?

– Конечно нет. Это не имя, а ролевая функция. Вампир не стал бы держать ресторан.

– А вампира по имени Озирис ты не знаешь?

Гера отрицательно покачала головой.

– Кто это?

Секунду я колебался, говорить или нет – и решил сказать.

– Мне его Иштар велела найти. Когда увидела, что меня интересуют вещи, про которые она ничего не знает.

– Например?

– Например, откуда мир взялся. Или что после смерти будет.

– Тебе правда это интересно? – спросила Гера.

– А тебе нет?

– Нет, – сказала Гера. – Это обычные тупые мужские вопросы. Стандартные фаллические проекции беспокойного и неразвитого ума. Что после смерти будет, я узнаю, когда умру. Зачем мне сейчас про это думать?

– Тоже верно, – согласился я миролюбиво. – Но раз уж сама Иштар Борисовна сказала, надо его найти.

– Спроси Энлиля.

– Озирис его брат, и они в ссоре. Энлиля спрашивать нельзя.

– Хорошо, – сказала Гера, – я узнаю. Если услышишь от этого Озириса что-нибудь интересное, расскажешь.

– Договорились.

Встав с места, я стал расхаживать по комнате – словно чтобы размять ноги. На самом деле они не затекли, просто я решил подобраться к Гере поближе и старался, чтобы мой маневр выглядел естественно.

Надо признаться, что эти как бы естественные перемещения по комнате перед активной фазой соблазнения всегда давались мне с усилием, которое почти обесценивало все последующее. В эти минуты я вел себя как сексуально озабоченный идиот (которым я, собственно говоря, и был). Но в этот раз я точно знал, что чувствует Гера, и собирался в полной мере воспользоваться подарком судьбы.

Дойдя в очередной раз до окна, я пошел назад к двери, на полпути остановился, повернул под углом девяносто градусов, сделал два чугунных шага в сторону Геры и сел с ней рядом.

– Ты чего? – спросила она.

– Это, – сказал я, – как в анекдоте. Сидит вампир на рельсе, подходит другой вампир и говорит – подвинься.

– А, – сказала Гера и чуть покраснела. – Верно, сидим на рельсах.

Она подтянула к себе еще одну подушку-рельс и поставила ее между нами.

Я понял, что пространственный маневр получился у меня неизящным. Надо было опять заводить разговор.

– Гера, – сказал я, – я знаешь что спросить хотел?

– Что?

– Про язык. Ты его сейчас чувствуешь?