Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых

«Прошло четырнадцать лет с той весны 1914 года, когда я последний раз встречалась с Анастасией в Крыму», – так скажет Ксения позднее. Однако она считала себя «достаточно подготовленной, чтобы отличить члена моей собственной семьи» от самозванца. В течение следующих пяти месяцев Ксения Георгиевна постепенно составляла свое мнение о личности ее гости, и эту работу до некоторой степени затрудняло «частое возбужденное состоянии претендентки, неожиданные всплески эмоций и частая смена настроений». Со временем она, однако, пришла к убеждению, что фрау Чайковская – это Анастасия. «Я бы не сказала, – заявила Ксения Георгиевна, – что даже после длительного контакта с ней я признала претендентку исходя из визуального сходства. В основе моего признания лежало интуитивно ощущаемое семейное сходство, в особенности сходство с ее родственниками по материнской линии. Одной из наиболее убедительных черт в ее характере стала совершенно неосознаваемая ею уверенность в своей социальной принадлежности. Она все время была самой собою, она ни разу не дала повода подумать, что она играет роль». Согласно утверждению Ксении, претендентка «никогда, под давлением каких бы обстоятельств она ни находилась, не совершила когда-либо ошибку, которая могла бы пошатнуть мое все крепнущее убеждение и полную готовность считать ее той, за кого она себя выдает» {13}.

По просьбе фрау Чайковской Ксения Георгиевна стремилась к тому, чтобы почти полностью исключить расспросы о сочиненном ею прошлом или воспоминания о том, что ей пришлось пережить в России. И все же, вместо того чтобы говорить на такие невинные темы, как воспоминания о придворных и слугах, об отдыхе в Крыму или об обстановке в комнатах дворца, претендентка, «множество раз», как вспоминала Ксения, заводила разговор о своем мнимом спасении во время массового убийства ее семьи, о побеге через всю Сибирь и о том, как ей якобы жилось в Бухаресте {14}. Возможно, она просто хотела избежать разговоров на тему о приписанном себе детстве в силу трудностей, сопряженных с воспоминанием, или же избежать неизбежного в таких случаях чувства, что тебя проверяют. Но как бы то ни было, очевидная готовность фрау Чайковской воскрешать то, что являлось самым ужасным периодом в жизни Анастасии, представляется совершенно непонятной.

И все-таки, как бы это ни казалось странным, имели также место необъяснимые повороты в развитии событий, такие коллизии, которые приводили к заключению, как это столь часто бывало в ее случае, что фрау Чайковская вполне может быть Анастасией. Ксения пошла навстречу просьбе претендентки не устраивать никаких переговоров или встреч с другими членами семьи Романовых, однако в один из дней к Ксении приехал ее двоюродный брат князь Дмитрий Александрович, чтобы поиграть с другом в теннис. Высокая сетка, обвитая виноградной лозой, закрывала теннисный корт так, что претендентка не могла видеть корт из окон комнаты, но могла слышать, что там идет игра. Как вспоминала Ксения, в ходе игры Дмитрий и его друг вели счет и кричали что-то друг другу на английском языке. Когда в тот же день, но несколько позже Ксения вошла в комнату претендентки, последняя была взбешена. «Вы лгали мне! – кричала она. – Ведь вы обещали не приводить их сюда!» Когда Ксения стала настаивать, претендентка выкрикнула: «Я узнала его голос! Это один из двоюродных братьев!» {15}

Ксения Георгиевна была убеждена: ну кто, кроме Анастасии, мог бы опознать далеко не самого важного двоюродного брата из семейства Романовых, просто услышав его голос? На самом деле, кажется, ни у кого не возникало сомнений по этому поводу: выжившая Анастасия обладала такой исключительной памятью, что она могла точно узнать голос двоюродного брата, которого она не видала более 10 лет. Однако у противников фрау Чайковской нашлось более прозаичное объяснение этому явлению. Хотя претендентка и не могла видеть игроков, она слышала, как и что они выкрикивали в ходе игры, и будет вполне разумным предположить, что они при этом называли имена, а данное обстоятельство предоставило фрау Чайковской возможность опознать хотя бы одного из игроков.

И вновь началась полемика по поводу языков. Различные источники утверждают, что во время своего пребывания в «Кенвуде» фрау Чайковская случайно и непреднамеренно переходила на русский язык. Позднее Маргарита Дерфельден, которая приезжала в «Кенвуд», вспоминала, что однажды, гуляя по саду, претендентка «говорила о цветах на русском языке, называя их такими странными русскими именами» {16}. Также утверждается, что как-то Ксения Георгиевна вошла в комнату претендентки, когда последняя, сидя у окна, играла со своими двумя любимыми длиннохвостыми попугайчиками. «Посмотри! – сказала по-русски фрау Чайковская, – они танцуют на подоконнике!». Этого было достаточно, чтобы Ксения заявила, что претендентка говорит «на вполне приемлемом русском языке, если судить о нем с позиций светского общества Санкт-Петербурга» {17}.

Звучит убедительно? В том виде, в каком это повторяется в многочисленных отчетах в поддержку иска фрау Чайковской, – да. На самом деле – нет. Несомненно, Дерфельден заявляла, что претендентка говорила о цветах в «Кенвуде», используя их русские названия, но это Дерфельден, а отнюдь не Ксения Георгиевна, послужила источником сведений, касающихся рассказа о попугаях. В начале семидесятых годов прошлого столетия племянник Ксении Георгиевны, князь Давид Чавчавадзе, сказал историку Брайану Хорэну, который занимается изучением этой загадки, что он часто слышал рассказ о попугаях от своей матери, княгини Нины Георгиевны, которая говорила, что она, в свою очередь, услышала рассказ от самой Ксении. Замечание о том, насколько претендентка владела русским языком, тоже родилось у Чавчавадзе, и, таким образом, слова, на которые столь часто ссылались, были словами не Ксении Георгиевны, а всего лишь переданной через третьи руки версией того, что она яко бы сказала {18}.

Но даже и это отнюдь не бесспорно. В 1959 году Ксения потратила два дня на то, чтобы ответить на вопросы, которые были заданы ей в консульстве Западной Германии в Нью-Йорке. Когда ей был задан конкретный вопрос о языках, которыми владела фрау Чайковская, она заявила: «С самого начала претендентка и я говорили только на английском языке. Ее английское произношение было хорошим, но ей несколько не хватало практики, поэтому иногда она не могла подобрать нужное выражение. Однако мы с ней никогда не говорили по-русски, несмотря на то, что однажды я сказала ей: «Как жалко, что мы не говорим на русском, это же наш родной язык». В ответ на это, а также по другим поводам претендентка пояснила, что она не хочет слышать русскую речь» {19}.

Получается, что Ксения никогда не слышала, чтобы претендентка говорила по-русски во время своего пребывания в «Кенвуде». Так может быть, вся эта история с попугаями есть не более чем просто кусочек предания, который годами оттачивался в семье, пока не приобрел правдоподобный вид? Возможно, эта сказка родилась у Дерфельден, она рассказала ее Ксении, а та в свою очередь Нине, а Нина поведала ее своему сыну Давиду. Не вызывает сомнения то, что действительность была отнюдь не так бесспорна. Ксения утверждала, что она говорила с фрау Чайковской на английском языке на всем протяжении пребывания последней в «Кенвуде», и признавала, что, хотя произношение претендентки было «отличным», ей тем не менее приходилось иногда подыскивать нужные слова и выражения. Однако сестра Ксении, принцесса Нина Чавчавадзе, тоже встретилась с претенденткой и ушла от нее с совершенно другим мнением. Она была убеждена, что фрау Чайковская не является Анастасией, хотя несомненно является «дамой из высшего общества» {20}. Однако лингвистические способности фрау Чайковской поразили ее: «Боже мой, на каком английском она говорила! Я даже без какого-либо предупреждения поняла, что она самозванка, на таком ужасном языке она говорила… В нашей семье мы все говорили на русском языке. Но я слышала, как она [великая княгиня Анастасия Николаевна] говорила на английском языке. Она иногда говорила на английском со своей матерью, и это был совсем другой английский, уверяю вас» {21}.

В конечном счете Ксения Георгиевна, как она об этом с пылом заявила в 1959 году, была «убеждена, что претендентка и в самом деле является Анастасией, великой княжной России». {22} Она никогда не отказывалась от этого своего убеждения, но принятое ею решение не принесло ей ничего, кроме горя. В то время, о котором идет речь, Америку посетил с визитом великий князь Александр Михайлович, свояк и троюродный брат императора Николая II, а также дядя Ксении Георгиевны. Его постоянно преследовала не знающая усталости толпа репортеров, которых не интересовало ничего, кроме установления личности таинственной молодой женщины – «Анастасии». С обычным для него вкусом ко всему потустороннему великий князь утверждал, что «дух Анастасии вернулся в наш мир и вселился в другое тело. Она знает так много о частной жизни императора и его семьи, что другого объяснения этому просто нет, и конечно же это далеко не первый случай, когда дух возвращается на землю, приняв новую телесную оболочку». {23} Однако семейство Романовых ополчилось не против Александра Михайловича, а против Ксении. «Безответственное заявление Ксении должно быть каким-то образом опровергнуто, – заявил один из родственников. – Мы знаем, что она уехала из России в возрасте десяти лет; мне также известно, что Нина и Ксения не очень-то часто встречались с семьей дяди Ники, но даже тогда, когда они встречались, они были еще слишком молоды». {24}

Пребывание претендентки в доме Ксении Георгиевны растянулось более чем на пять месяцев, и в течение этого времени брак хозяйки дома, который уже был на грани, распался. Супруг Ксении Георгиевны не выдержал неприятностей, связанных с необходимостью принимать в своем доме такую трудную гостью. Здесь часто возникали споры, и непредсказуемый темперамент фрау Чайковской и частый переход в настроении из одной крайности в другую подтачивали и без того хрупкий мир в доме {25}. Ксения легкомысленно обещала претендентке, что она как-нибудь устроит ей в Копенгагене встречу со вдовствующей императрицей, и не смогла выполнить обещание {26}. Но все неприятности были обусловлены не тяжелым характером фрау Чайковской или невыполненным обещанием и не распавшимся браком Ксении. Ее главной ошибкой было то, что она предоставила Глебу возможность неограниченно общаться с фрау Чайковской. Враждебность и отсутствие взаимопонимания, воцарившиеся в «Кенвуде» за эти месяцы, в большей части были результатом упрямого и недальновидного поведения Глеба.

Проблемы начались, когда после возвращения Боткина из замка Зееон в Америку он опубликовал серию статей о претендентке. Интерес к ее личности, в особенности в Америке, был настолько велик, что, как вспоминал Глеб, «он был буквально завален заказами на статьи», и эти заказы сулили весьма немалые доходы. На первых порах он был осторожен и даже отказывался от тех предложений, которые могли бы обогатить его лично {27}. Однако со временем его вера в Ратлеф-Кальман и убеждение, что она снабжает его точными сведениями, привели к появлению преувеличений. Герцог Лейхтенбергский лично выразил протест по поводу одной из статей Глеба, настаивая на том, что в ней допущены недопустимо грубые искажения его высказываний, и судя по всему, Глеб был вынужден это признать {28}. То, что Глеба уличили во лжи, нисколько не помогло остановить его растущее безрассудство. После одной из его публикаций великий князь Андрей Владимирович возмущался: «Тон последней части статьи абсолютно недопустим… Глеб здесь берет за основу не факты, но бессовестные и лживые сплетни. Неужели у Глеба совсем нет ни разума, ни такта, чтобы понять, как это неуместно и даже вредно для русского человека поливать грязью свой собственный народ на страницах зарубежной прессы? Столь же недостойными я нахожу его пассажи, направленные против великого герцога Гессенского… Он практически уничтожил больного человека». {29}