Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых
Шрифт:
Первоначально Леферкюн и Фермерен были намерены подать апелляцию, чтобы добиться пересмотра вынесенного решения, но потом они решили изменить тактику. Вместо того чтобы оспаривать право на наследование, они возбудили в гражданском суде дело против одного из получателей наследства, поставив ему в вину то, что Андерсон, «как Анастасия», необоснованно пострадала в финансовом отношении {4}. Для этого им нужно было найти ответчика, некое лицо, гражданина Германии, которое получило выгоду в результате распределения средств из банка Мендельсона. Выполнение данного условия позволяло им вести это дело, ограничив его национальными границами конкретного государства. В конце концов их выбор пал на Барбару, супругу герцога Кристиана-Людвига Мекленбургского, женщину, которая родилась через два года после предполагаемой казни в Екатеринбурге и которая никогда не встречалась с претенденткой. Поскольку она была внучкой принцессы Ирэны, она получила небольшую сумму денег из денежных средств банка Мендельсона, и данное обстоятельство делало ее подходящим объектом для судебного преследования. Однако не исключено, что в данном случае свою роль сыграла какая-то иная и более циничная подоплека. Барбара была дочерью принца Сигизмунда Прусского и племянницей принца Фридриха Саксен-Альтенбургского, а эти два принца принадлежали к числу самых убежденных сторонников Андерсон. Выбирая ее в качестве ответчика,
Однако манипулировать Барбарой оказалось не так-то просто – она сделала то, чего хотели избежать Сигизмунд, Фридрих, а также юристы, представлявшие интересы Андерсон, она ввела в процесс принца Людвига, единственного оставшегося в живых сына Эрнста-Людвига. Людвиг тоже получил деньги из денежных средств банка Мендельсона, но, тем не менее никто из сторонников Андерсон не хотел его участия в процессе, поскольку в прошлом гессенское королевское семейство открыто продемонстрировало готовность противостоять намерениям Андерсон. Для этой цели они организовали и финансировали собственное расследование по делу Андерсон. Решение принца Людвига присоединиться к Барбаре в качестве добровольного соответчика само по себе было неудачей для сторонников претендентки, но этим дело не ограничивалось. Благодаря ему к делу подключилось королевское семейство Великобритании в лице лорда Маунтбэттена, который был двоюродным братом Анастасии и дядей Филиппа, герцога Эдинбургского и принца-консорта королевы Елизаветы II. «Не может быть совершенно никакого сомнения, – писал лорд Маунтбэттен своему двоюродному брату принцу Людвигу, – что любой из нас с необыкновенной легкостью признал бы Анастасию, если бы у нас была хоть какая-то надежда, что это не самозванка… Но в данном случае на карту поставлена честь и память тети Ирэны, и, конечно же, твоих отца и матери, а также моей матери, да и в сущности честь каждого из нас. Совершенно немыслимо даже предпологать, что в силу каких-то недостойных денежных соображений или соображений престижа мы отказались бы признать и, конечно же, принять в свой круг кого-то, кто был так же любим нами, как Анастасия, и я уверен, что мы должны не жалеть сил на борьбу с недостойной авантюрой» {6}. Теперь во всеоружии к участию в процессе подключился Маунтбэттен и финансировал борьбу против претензий Андерсон {7}.
Слушание гражданского дела Анны Андерсон против супруги герцога Кристиана-Людвига Мекленбургского Барбары началось в марте 1957 года перед трибуналом – коллегией в составе трех судей Ганзейского верховного суда Гамбурга. Решением этой коллегии обязанность предоставлять доказательства была возложена на истицу – теперь от юристов Андерсон требовалось представить доказательства, что последняя является Анастасией. В 1940 году скончался Фоллоуз, потерявший все силы и денежные средства, работая над делом Анны Андерсон, а в 1960 году умер Леферкюн. Двумя годами позже, когда в автомобильной катастрофе погиб Фермерен, ведение дела взял на себя Карл-Август Волльман. В роли советника принца Людвига выступал Ганс Германн Крампф, однако ответственность за поддержание позиции защиты лежала на Гюнтере фон Беренберг-Глоссере, очень настойчивом и упорном юристе, который, по мнению одного из сторонников Андерсон, «выглядит как свободный от дел шалопай. Его появление в суде – всегда театральное действо, и в некоторых случаях оно приходится по вкусу ценителям такого рода эффектов, однако его публичные выступления слишком поверхностны» {8}. Беренберг-Глоссер никогда не встречался с Андерсон, он только раз видел ее мельком во время промежуточного слушеания суда в Унтерленгенхардт. Однако это не помешало ему предупредить Майкла Торнтона, молодого английского адвоката, который был уполномочен вести ее дела в Великобритании: «Она переиграет вас. Я достаточно знаю ее, и вы можете быть уверены, что она владеет в высшей степени развитой способностью убеждать других людей, которой я не встречал ни у кого за все годы юридической практики» {9}. После той короткой встречи с Андерсон Беренберг-Глоссер стал говорить всем с довольно большой долей снобизма, что «на мой взгляд, она со своим малопривлекательным деревенским лицом больше похожа на прислугу или поденщицу, чем на особу королевской крови» {10}.
Этот судебный процесс стал спектаклем, длившимся почти четыре года, в ходе которого были заслушаны показания сотни свидетелей, породившие массу противоречивых утверждений, которые в конце концов заполнили собою десятки пухлых томов. 15 мая 1961 года Ганзейский верховный земельный суд отказал Андерсон в праве считать себя великой княжной Анастасией, посчитав ее претензии «необоснованными». Юристы Андерсон «не смогли предложить достаточные доказательства того, что истец действительно является одним из детей российского императора» {11}. В ответ на это решение Волльман подал прошение в высшую инстанцию Ганзейского верховного земельного суда – высший апелляционный суд Гамбурга. Согласно его заявлению трибунал Ганзейского верховного земельного суда не только отказывался рассматривать письменные свидетельства, запрошенные его же собственными экспертами, но, по мнению юристов, этот суд также навязывал свидетелям двойные стандарты. Тех, кто опровергал предположение, что Анна Андерсон является великой княжной Анастасией, или поддерживал концепцию гибели всей императорской семьи в 1918 году, практически не допрашивали, и трибунал просто принял их показания; с другой стороны, те, кто признал в Андерсон Анастасию, подвергались перекрестному допросу, и высказываемое ими мнение оспаривалось. После пересмотра дела было определено, что Земельный суд Гамбурга с предубеждением отнесся к оценке представленных доказательств, и Волльману было разрешено оспорить вынесенный приговор. Этот процесс, начавшийся в апреле 1964 года в Ганзейском верховном земельном суде, перед коллегией из трех судей, по сути, стал вторым судебным процессом, в ходе которого было проведено повторное исследование всех свидетельских показаний {12}.
Слушание проходило в отсутствие истицы. «Она никогда не проявляла интереса и не принимала участия в той деятельности, которая велась от ее имени и была направлена на то, чтобы установить ее личность», – сказал один из ее сторонников {13}. Такое очевидное безразличие служило оправданием ее иска, действительно, по мнению даже самых отчаянных скептиков, истец должен делать все, что имеется в его распоряжении, чтобы доказать обоснованность своих претензий. «Я прекрасно знаю, кто я есть, – однажды сказала Андерсон. – И у меня нет необходимости доказывать это любому гражданскому суду» {14}. Как сказала одна из дам, которая ухаживала за ней в Унтерленгенхардт, игнорировать судебные слушания «являлось для нее делом чести и гордости» {15}.
Вместо нее на процессе присутствовали два ее убежденных и преданных сторонника, которые на добровольных началах состояли в команде юристов Андерсон. Первый из них, Йен Лилбэрн, был
ассистентом в Королевском геральдическом колледже Великобритании, историком-любителем и большим специалистом в области генеалогии, он сильно увлекся делом Андерсон и ездил в Гамбург на каждое заседание суда, рассматривавшего ее апелляцию. Лилбэрн безусловно поддерживал ее иск, тем не менее он пришел к заключению, что ведение дел с Андерсон часто было сопряжено с разного рода осложнениями. «Ее невозможно убедить, руководствуясь логикой, – отмечал он, – и бесполезно говорить ей, что она “должна” что-либо сделать – от этого она становится еще более упрямой, и в ней пробуждается желание показать, кто здесь хозяин» {16}. Второй была французская журналистка Доменик Оклер; изначально она имела задание готовить репортажи о деле Андерсон для газеты Le Figaro. Убежденная, что Андерсон на самом деле является Анастасией Николаевной, она старалась загнать в угол тех свидетелей, которые пользовались наибольшим доверием суда, занималась сбором подтвержденных свидетельских показаний и, как отметил Петер Курт, «проявляла лишь только видимость профессионального беспристрастия», предлагая читателю серию статей о претендентке, которые во все большей и большей степени выражали ее личные симпатии {17}.Эти два судебных процесса, которые проходили в Гамбурге, вылились в недели полемики по поводу воспоминаний, на подлинности которых настаивала Андерсон. Вопрос о том, что Анастасия, возможно, могла спастись от казни в Екатеринбурге, считался в то время как минимум вероятным, и судьи на заседаниях трибунала слушали показания тех, кто, в свою очередь, слышал о ее спасении и свидетельствовал, что, после того как она смогла бежать из России, великая княжна предположительно проживала в Бухаресте. Но помимо всего этого имели место и объективные попытки установить личность истицы. В 1963 году Йен Лилбэрн купил на аукционе девять школьных тетрадей, которыми пользовались дети императорской семьи Романовых; две из них принадлежали Анастасии, и Лилбэрн надеялся, что там, возможно, сохранились ее отпечатки пальцев {18}. Судьи Ганзейского верховного земельного суда Гамбурга приняли их в качестве улики, и эксперты изучали эти тетради в поисках возможных сохранившихся отпечатков пальцев, но они не смогли найти что-либо, что могло бы оказаться полезным; некоторую надежду вселяли несколько смазанных отпечатков пальцев, обнаруженных экспертами, однако в то время невозможно было снять отпечатки пальцев без полного разрушения документов {19}.
Тем не менее две тетради Анастасии сыграли важную роль, как только встал вопрос о лингвистических способностях Андерсон. Данный вопрос представлял собой зыбкую трясину противоречивых и сомнительных уверждений, включающих познания Андерсон в русском, английском, французском и немецком языках. Она отказалась появиться на суде, но правильно ответила на вопросы, заданные на русском языке, правда, она отвечала на них по-английски. При этом ничто, даже попытка одного из судей спеть для нее на русском языке, не смогло убедить ее заговорить на нем {20}. Беренберг-Глоссер вызвал на суд графолога Георга Дулькейта, который исследовал несколько записей на русском языке, сделанных претенденткой в пятидесятые годы. Он отметил ошибки в построении фраз и в грамматике и высказал предположение, что ее понимание этого языка является лишь поверхностным, в лучшем случае незначительным. {21} Однако это утверждение было признано не особенно убедительным, учитывая, что представленная на обозрение суда тетрадь с письменными работами по русскому языку, которые Анастасия делала в 1913 году, была полна грамматических и синтаксических ошибок {22}.
Полемика о познаниях претендентки в русском и английском языках ничего не прояснила и истину не установила. Кроме этого был еще вопрос о французском языке: Анастасия Николаевна, конечно же, учила этот язык, хотя, по признанию Жильяра, и не особенно успешно, однако, за исключением единственного примера в виде завтрака, заказанного в 1928 году в Париже для себя и Агнесс Гэллахер, Андерсон больше не демонстрировала знакомства с этим языком {23}. Второй эпизод общения на французском языке случился лишь в 1960 году при встрече последней с Доминик Оклер и Татьяной Боткиной. Оклер писала, что Андерсон неожиданно перешла на французский язык, и что «ее французское произношение было превосходным». Но что же было сказано претенденткой? Оклер разливала чай и спросила: “Du lait d’abord?” (Сначала налить молока?). На это Андерсон ответила: “Oh, oui, merci” {24} (О, да, спасибо). Эти два слова, правильно они были произнесены или нет, едва ли могли служить свидетельством того, что претендентка была знакома с французским языком.
Но большую часть времени суд израсходовал, занимаясь вопросом о немецком языке. Если случалось, что сторонники Андерсон в некоторых случаях приводили необоснованные и не заслуживающие доверия аргументы в части ее знания иностранных языков, то и ее противники в не меньшей степени оказывались виновными в попытках переписать историю, с тем чтобы скрыть, насколько Анастасия владеет немецким языком. Когда стало очевидно, что немецкий – это тот язык, которым наиболее уверенно пользуется претендентка. Так, великая княгиня Ольга Александровна позднее настаивала: «Моя племянница совсем не знала немецкого» и добавляла при этом: «В их семье никогда не говорили на немецком языке» {25}. Это было не так, но все это не имело значения в сравнении с теми противоречивыми заявлениями, высказанными теми, кто встречался с Андерсон и отказался признавать ее претензии. В 1922 году баронесса Буксгевден заявляла, что Анастасия «едва ли знала больше чем несколько слов на немецком, и произносила их она с сильным русским акцентом» {26}. Однако шестью годами позже и в самый разгар полемики по иску Андерсон Буксгевден переменила свою точку зрения, теперь она настаивала, что коль скоро зашла речь о немецком языке, «Анастасия не знала его совсем» {27}. То же самое говорилось и преподавателем английского языка Чарльзом Сидни Гиббсом. Как он вспоминал в 1919 году, все великие княжны говорили «на немецком языке, но плохо» {28}. Однако после встречи с Андерсон он стал настаивать, что немецкий «был тем языком, которым подлинная великая княжна Анастасия не владела» {29}.
Однако наиболее серьезную проблему представлял Пьер Жильяр. Даже если Жильяр и наполнил свою книгу «Фальшивая Анастасия» вопиющей ложью и неточностями, как обвиняли его в том многие сторонники Анастасии, он более чем кто-либо еще нес ответственность за ту языковую путаницу, в которой пришлось разбираться трибуналу в Гамбурге. В своей первой книге «Тринадцать лет при русском дворе», которая вышла в свет в 1921 году, еще до того как он узнал о претензиях Андерсон, Жильяр утверждал, что у царских детей «никогда не было уроков немецкого языка» {30}. Возможно, что он сделал это в силу политических соображений, поскольку в последней четверти его книги выдвигалась новая и совершенно ложная теория, согласно которой за казнью семьи имератора стояли Германия и ее агенты. В своей книге «Фальшивая Анастасия» он исправил эту ошибку, но потом снова запутал вопрос, настаивая примерно пятьюдесятью страницами позже, что Анастасия «совсем не говорила на немецком языке» {31}, а в тех интервью, которые он давал в последние годы жизни, Жильяр вообще утверждал, что великие княжны «не знали ни одного слова на немецком языке» {32}.