Анатомия «кремлевского дела»

После выяснения этого вопроса следователь Славатинский отвлекся на какую-то “подозрительную” портниху, посещавшую, по словам Минервиной, квартиру Молотова и допускавшую даже там легкую критику советских порядков. Затем перешли к инциденту, произошедшему в декабре 1934 года:

Незадолго до открытия 7-го съезда Советов, т. е. в декабре 1934 года, Енукидзе в помещении Секретариата Президиума ЦИКа сказал мне в присутствии Ивановой и Сванидзе следующее. До него дошли слухи о том, что сын Н. А. Розенфельд – Борис Розенфельд – распространяет какие-то клеветнические слухи о членах Правительства. Хорошо помню, что Енукидзе в связи с этим назвал Бориса Розенфельда “сволочью” и “трепачом” и заметил, что в отношении Н. А. Розенфельд у него нет сомнений, поскольку она, по его мнению, является советским человеком [643] .

643

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 218.

Но этот инцидент ничего не добавил к тому компромату, который у следствия уже имелся на Бориса. На том допросы Минервиной и закончились.

81

Через несколько дней после первого допроса Минервиной, 25 марта 1935 года, чекисты вызвали в качестве свидетеля заведующую кремлевской Правительственной библиотекой Елену Соколову. На Лубянке ее ждали Люшков и Каган. Неизвестно, какие чувства испытала Елена Демьяновна на входе в чекистскую обитель, но все-таки в 1935 году она могла надеяться на благоприятный исход визита. Сама Елена Демьяновна состояла в партии большевиков с 1903-го, а ее муж, Василий Николаевич Соколов, – аж с 1898 года; оба они являлись членами обществ политкаторжан и старых большевиков. В начале допроса Соколова подробно обозначила источники получения Правительственной библиотекой иностранной литературы для спецхрана: книги из ВВО “Международная книга” (определяемые в спецхран по рекомендациям Главлита) и периодика, получаемая в порядке обмена с другими государствами, в которые СССР поставлял свои официальные издания. Описала Соколова и порядок выдачи материалов из спецхрана:

Выдача книг из отдела специального хранения проводится по требованиям руководителей партии и членов правительства по особому списку или по просьбе их секретарей от их имени. Выдача этих книг производится мною, Ивановой Евдокией Дмитриевной и Эмсин Эльзой Яновной. Выдаваемые книги подлежат специальной регистрации с отметкой о возвращении абонентами. В отделе специального хранения книги находятся в отдельном ярусе и в отдельном специально приспособленном шкафу. Ключи от шкафа находятся всегда у меня. Допуск к шкафу имеет еще библиотекарь [Е. Д.] Иванова [муж которой работал в то время секретарем председателя СНК РСФСР Д. Е. Сулимова. – В. К.] [644] .

644

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 109. Л. 203.

Следователи стали допытываться у Соколовой, не брали ли сотрудники (например, Н. А. Розенфельд) литературу специального хранения домой. При ответе Соколовой на этот вопрос сразу вскрылись недостатки в библиотечном хозяйстве:

Отдел специального хранения в нашей библиотеке очень маленький. Туда, повторяю, относится только то, что указано Главлитом. В числе получаемой нами другой иностранной литературы (книг и газет) может быть литература контрреволюционного содержания. Мы ее специально не разбираем, и она хранится в общем порядке, и такая литература при желании может быть самовольно взята. Та литература, которая проходит по специальному хранению, может быть самовольно взята только через Егорову и Розенфельд, которые регистрировали и каталогизировали эти книги [645] .

645

Там же. Л. 205.

Но еще большее разгильдяйство вскрылось в вопросе назначения сотрудников для работы в частные библиотеки вождей. Соколова сначала показала, что направляла на такие задания исключительно комсомольцев. Однако следователи хорошо подготовились:

ВОПРОС: А вот Петрову вы направили к тов. Чубарю. Разве она комсомолка?

ОТВЕТ: Нет, Петрова не комсомолка.

ВОПРОС: А Синелобова, которую вы направили к тов. Куйбышеву, разве она комсомолка?

ОТВЕТ: Не комсомолка, но я и ее, и Петрову считала проверенными людьми.

ВОПРОС: А на основании чего вы делали выводы, что они проверенные люди?

ОТВЕТ: На основании их длительной работы в Правительственной библиотеке и личного о них впечатления [646] .

646

Там же. Л. 206.

Ах, какой неприятный разговор… Скорее бы закончилось это мучение. Но следователи не отставали:

ВОПРОС: Нам известно, что в библиотеке Председателя СНК тов. Молотова работали сотрудницы библиотеки Розенфельд и Бураго. Вы их посылали?

ОТВЕТ: Нет. Их для работы в библиотеке тов. Молотова пригласила Минервина, секретарь тов. Енукидзе, помимо меня, на основе частной договоренности.

ВОПРОС: Нам также известно, что в библиотеке председателя ЦИК СССР М. И. Калинина работала сотрудница библиотеки Давыдова. Вы ее посылали?

ОТВЕТ: Давыдова работала там до моего прихода в библиотеку, продолжала работать и при мне, но я к этому отношения не имела. Кто ее рекомендовал М. И. Калинину, я не знаю.

ВОПРОС: Как же это сотрудники подведомственного вам аппарата помимо вас направляются на другую работу? Ведь вы ими руководите, а не Минервина? [647]

647

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 109. Л. 207.

Вопрос, как говорится, на засыпку. Пришлось Елене Демьяновне поизворачиваться:

Да, руковожу ими я, но они работали в библиотеках тов. Молотова и Калинина во внеурочное время на основе частного соглашения с Минервиной, которой, как я уже указала, Бураго и Розенфельд были рекомендованы [648] .

Кем рекомендованы – так и осталось тайной.

Следователи перешли к самому важному вопросу:

Известно ли вам что-либо о попытках устроиться в одной из библиотек руководителей партии и правительства бывшей сотрудницы библиотеки Мухановой? [649]

648

Там же. Л. 208.

649

Там же.

Вот здесь надо собраться и постараться ответить прямо, открыто, по-большевистски; иначе – беда:

Мне об этом ничего не известно. Могу только сказать, что если бы это зависело от меня, то я бы не допустила Муханову работать у руководителей партии. Так же и Розенфельд, и Бураго [650] .

Следователи поинтересовались почему.

Потому что эти лица не пользовались моим доверием. Я считала всегда, что Розенфельд мерзкий человек, лживый и изворотливый, которая, по-моему, сохранилась на службе в Кремле только благодаря защите Минервиной. Розенфельд не производила никогда впечатления советского человека, хотя у меня нет формальных данных обвинять ее в антисоветской деятельности [651] .

650

Там же.

651

Там же.

Соколова, наверное, сразу поняла, что сказала что-то не то. Да и следователи тут же спохватились: что это за большевик, который ссылается на какие-то формальности? Что за адвокатские приемы? Дело ведь не в форме, а в существе?

Я повторяю, что Розенфельд, насквозь лживый человек, при мне маскировалась под советского человека, но я лично внутренне представляла ее себе совершенно иной и ей не доверяла [652] .

Главное, чтобы следователи поверили. Или сделали вид, что поверили. Теперь надо еще побыстрей добавить, что и к Мухановой, и к Бураго такое же отношение было. Да и Раевская “производила неприятное впечатление”. Ясно же, что эти гадюки только и думали, как бы насолить советской власти. А то, что я не принимала мер, чтобы выгнать их с работы, так вышестоящие товарищи не соглашались.

652

Там же. Л. 208–209.

Следователи вздохнули и подписали Елене Демьяновне пропуск на выход.

82

Еще 14 марта были арестованы муж и отец Лёны Раевской. Муж Лёны Сергей Петрович пережил Большой террор и оставил воспоминания, в которых рассказал о своем аресте, о следствии и лагерной жизни. К сожалению, самому следствию в воспоминаниях уделено очень немного места. Сергей Петрович пишет, что после обыска в квартире его отвезли на Лубянку, где сфотографировали и дали заполнить анкету арестованного. Через 30–40 минут его вновь посадили в “воронок” и перевезли в Бутырскую тюрьму. Там и происходили допросы. В архиве Ежова имеется единственный протокол допроса С. П. Раевского, но сам он пишет, что допросов было два. На втором допросе и был, вероятно, окончательно оформлен тот самый протокол. Сергей Петрович вспоминал:

Я оделся слегка, пошел, куда повел меня тюремщик, и скоро оказался в кабинете следователя Соколова (энкавэдэшник с тремя шпалами на петлицах, лицо злое, неприятное). На допросах (их было всего два) следователь старался убедить в совершаемой мною контрреволюционной агитации. Заключалась эта агитация, по его словам, в моих контрреволюционных разговорах со своими товарищами по службе. Что он имел в виду, я понять не мог. Когда я вернулся в камеру, то изложил [сокамернику] мой диалог со следователем. Он вынес заключение, что я много наговорил на себя и, возможно, подвел своего друга Женю Островского… Все мои сокамерники, слушавшие мой рассказ, более всего удивились предъявленной мне статье 58 пп. 8–11, что означает “террористическая организация”… Следователь с первых слов объяснил мне, что я арестован по делу, не касающемуся моей жены, но староста наш… мне тут же разъяснил, что меня взяли только по делу, которое “пришивается” моей жене, и статья эта, с пунктами 8–11, предъявлена ей, а мне уже – как родственнику. Все это оказалось правдой, так как осужден я уже не как террорист, а всего лишь за КРД (контрреволюционная деятельность, какая – неизвестно). Второй, и последний, допрос состоялся вскоре, я подписал протокол с обвинением меня, но сказал следователю, что на очной ставке ничего не подтвержу. Под утро меня увели в камеру, где я потерял сознание, и очнулся в больнице. Каково же было мое удивление, когда я увидел в палате своего тестя Юрия Дмитриевича Урусова. Он мне сказал, что следователь также обвинял его в контрреволюционной деятельности, но он все начисто отрицал и ничего не подписал, а статья ему предъявлена та же – 58-я, пп. 8–11. Возвратился я в камеру в апреле [653] .

653

Раевский С. П. Пять веков Раевских. М.: Вагриус, 2005, с. 477–478.