Анатомия зла

Они ели с жадностью, нагуляв в бассейне аппетит. А Джимми смотрел на них и улыбался, довольный что его стряпня пришлась им по вкусу. И все выглядело так мирно, так по-семейному, что на глазах у него навернулись слезы.

Украдкой бросал взгляды на Учителя и Гроэр, которому тоже не часто доводилось видеть его в таком хорошем настроении. Он даже подумал, что мог бы полюбить этого человека, если бы тот... позволил.

– Очень вкусно, Джимми. Ты молодец! – похвалил Гроссе.

– Спасибо, сэр, – расплылся в улыбке польщенный опекун. – Я старался. Выпьете парного козьего молочка на десерт?

– Парного? Козьего? Так ведь гадость, небось, несусветная?

– Ну что вы, сэр. Очень полезная штука.

– А! Была не была. Наливай. Попробуем. – Осушив стакан, он даже причмокнул от удовольствия и, обтерев губы полотняной салфеткой, попросил: – Гро, сбегай-ка за моей одеждой.

Тотчас поднявшись, Гроэр направился к бассейну. Глядя ему в спину, Гроссе задал опекуну свой неизменный вопрос:

– Как он?

Джимми знал, хозяина интересует только здоровье и душевное состояние мальчика. Да, собственно, это и есть самые важные вещи для человека – его здоровье и душевное состояние.

– Он в порядке, сэр. Здоровье, аппетит, психика – все на месте, – почти автоматически отозвался опекун, произносивший одну и ту же фразу уже много лет. Но, помедлив, добавил: – Вот только...

– Что только? – тотчас насторожился хозяин.

– Его настроения... Он слишком много думает и задает слишком много вопросов... Мне становится с ним все труднее. Я теряюсь и не знаю, что отвечать.

Гроссе прищурясь смотрел на опекуна, что-то прикидывая в уме или пытаясь глубже проникнуть в смысл услышанного. Наконец сказал:

– Потерпи еще немного. Уже скоро... – И голос его прозвучал резко и сухо.

– Нет-нет! – испугался Джимми. – Вы меня не так поняли, сэр. Трудно бывает только иногда. – Теперь он говорил извиняющимся, заискивающим тоном: – Он хороший послушный мальчик. Просто очень любознательный. Так ведь это естественно – в его-то возрасте. В его... положении... – Джимми запнулся и умолк под свинцовым взглядом хозяина.

Вернулся Гроэр с охапкой одежды в руках и, опустив ее на стул, выжидательно посмотрел на Учителя.

– Ну чего уставились? – рассердился тот. – Дадите вы мне спокойно одеться? И вообще. Займитесь своими делами. А я с часок поработаю в библиотеке и отчалю.

Джимми тотчас бросился убирать со стола, гремя посудой и размышляя над тем, почему так резко испортилось настроение хозяина. А Гроэр, раздосадованный грубостью Учителя, зашагал прочь по дорожке в сторону океана. Облокотившись о выступ скалы, на котором любил восседать, как на троне, он устремил задумчивый взгляд вдаль, туда, где смыкались небо с водой. Ветерок играл его влажными волосами, приятно обвевая лицо.

Но расслабиться не удавалось. Он знал почему. Пока Учитель здесь, на вилле, он не сможет ни о чем другом думать кроме него. Вот сейчас, натянув свой неизменный пуловер и брюки, он, скрипя ступенями, поднимается в библиотеку. Поудобнее усаживается за свой секретер. Отпирает его. Поднимает крышку. Достает с полок... что? Книги? Журналы? Блокноты? Гроэр много раз пытался подглядеть, что делает Учитель, сидя за секретером – читает, пишет, думает. Но сквозь щелочку в двери ему была видна только спинка стула, плечи и его склоненная голова. А подкрасться поближе он не рисковал.

– Это твое любимое местечко. Верно?

От неожиданности юноша вскинулся и отпрыгнул, как застигнутый врасплох зверь.

– Кажется, я напугал тебя. Уж извини, – усмехнулся Учитель.

Как удалось ему приблизиться так неслышно? Гроэр обладал острым слухом и улавливал обычно даже то, чего не мог слышать Джимми. А тут...

– Подумал, не стоит садиться за работу сразу после обеда и, вот, набрел на тебя, – явно слукавил Гроссе.

И снова тот же странный взгляд, устремленный на юношу – этакое ностальгическое самолюбование. Его хорошо развитое, лоснящееся от загара тело здесь – на фоне океана и неба, выглядело особенно эффектно. Широкие плечи, узкий таз, крепкие стройные ноги. А ястребиные глаза, в обрамлении бронзовых скул, сверкали как начищенное серебро. Отдельные пряди волос на солнце совсем выгорели, красиво контрастируя с теми, что сохранили свою охристую окраску.

– Вот уж никогда не подумал бы, что длинные волосы могут мне пойти, – произнес вдруг Учитель поразившую Гроэра фразу. – Во времена моей молодости носили короткие стрижки. – Он провел рукой по своим изрядно поредевшим волосам.

В его взгляде читалась целая гамма недоступных пониманию Гроэра чувств – здесь было любование молодостью, зависть к этой молодости и в то же время самодовольное спокойствие человека, стоящего перед зеркалом. Только зеркалом не простым, а волшебным.

Заметив в траве разбухшую от дождя книгу, он наклонился, поднял ее, прочитал название и укоризненно заметил:

– Разве с книгами так обращаются, Гро?

– Я не хотел. Я забыл ее здесь вчера. А потом пошел дождь. Но я ее высушу.

– Не трудись. Ничего уже не исправишь.

Размахнувшись, Гроссе с мальчишеским задором швырнул книгу вниз с обрыва.

У Гроэра перехватило дыхание. Он приник к краю скалы, заглянул вниз. Океан, приняв крохотный растерзанный дар, играя, перекидывал его с волны на волну. Его черноволосая мечта совершила прыжок, на который сам он так и не отважился. Она обрела свободу! Или нашла свою смерть?..

Гроссе с любопытством наблюдал за ним.

– Что так взволновало тебя, Гроэр?

– Теперь она наверняка погибнет, – отключенно проговорил он.

– Тебе так жаль эту книгу?

Поняв, что высказал свои мысли вслух, юноша смутился. Властная холодность Учителя – диктатора и надсмотрщика, была между ними единственной формой общения и отнюдь не располагала к откровению. Сегодня Учитель был непохож на себя. В его поведении затеплилось что-то более человечное. Но эта перемена скорее настораживала, чем радовала юношу. Он, так же как и Джимми, угадывал за ней подвох. Поэтому Гроэр лишь плотнее сжал упрямые тонкие губы.

Но Гроссе не отступал:

– Как часто ты здесь бываешь?

– Каждый день.

– Почему? Любишь смотреть на океан?

– Ага... – попытался солгать Гроэр. И тут его прорвало: – Нет! Не люблю. Ненавижу океан! Ненавижу эти скалы, эту дурацкую слепую стену, этот опостылевший дом! Ненавижу вас! И все, что лишает меня свободы. Прихожу сюда с единственной надеждой... – Задохнувшись от возбуждения, от собственной дерзости, юноша умолк.

Гроссе молча ждал. Его бледное, застывшее лицо походило сейчас на посмертную маску.