Анатомия зла

Конечно, Джимми не мог ничего знать об уникальном клоне, уже вызревавшем в домашней лоборатории Гроссе, и о том, что в поисках доверенного лица Гроссе остановил свой выбор на нем. Несколько мелких услуг, приветливых, ничего не стоящих фраз – и санитар стал боготворить молодого, чуткого к простому люду ученого.

Как-то раз Гроссе внимательно вгляделся в лицо Джимми и, покачав головой, сказал, что ему не нравится его нездоровый вид. Джимми естественно удивился, ведь он прекрасно себя чувствовал и его ничего не беспокоило. Но Гроссе привел его к себе в кабинет и заставил раздеться. После тщательного обследования он заявил, что не ошибся в диагнозе, что сердце Джимми ни к черту не годится, да и состояние легких вызывает у него опасения.

Гроссе выдержал долгую, томительную паузу, пока сбитый с толку, растерявшийся от неожиданной напасти санитар сам не попросил его о помощи. Тогда "чуткий доктор" великодушно согласился уложить его в свою палату, пообещав поставить на ноги в кратчайший срок. Напуганный, но преисполненный благодарности Джимми даже не догадывался о коварных замыслах своего благодетеля.

Заполучив таким путем "больного", Гроссе назначил ему инъекции с очень сложными и звучными названиями. Но, несмотря на обещанное скорое исцеление, состояние санитара стало заметно ухудшаться. Появились боли в области сердца, одышка, слабость. Вскоре он не мог уже самостоятельно вставать с постели. Доверие к доброму доктору было настолько велико, что Джимми и мысли не мог допустить о подвохе.

– Вот видишь, дружок, я-таки оказался прав. – Доктор озабоченно склонялся над постелью больного. – Благодари Бога, что он свел тебя со мной. Иначе в один прекрасный день на твоей постели нашли бы лишь бездыханное окоченевшее тело.

Образно представив столь мрачное пророчество, Джимми изменился в лице. А Гроссе безжалостно продолжал:

– У тебя врожденный и основательно запущенный порок сердца, который следовало лечить еще в детстве. Увы, спасти тебя может только операция. Но операция не простая. Твои легкие и сердце необходимо заменить.

– Как это заменить? – озадаченно воззрился на него санитар.

– Слушай меня внимательно. Вот уже несколько лет я эксперименти-рую на животных, вполне успешно пересаживая им внутренние органы – не по отдельности, а блоками. И хотя абсолютно в себе уверен, на человеке этот метод я еще не проверял. Хочешь быть первым?

– А если со мной что-нибудь случится? – Джимми испуганно заморгал.

– Без моего вмешательства это что-нибудь случится наверняка, – заверил его доктор. – Имплантация – твой единственный шанс.

– Сэр, но такая операция стоит бешеных денег, а у меня их, как вы понимаете, нет.

– Не волнуйся, я все продумал. Все расходы я беру на себя. Трансплантация будет оформлена как научный эксперимент, на который ты дашь мне письменное согласие.

Санитар долго подавленно молчал. Он понял только одно: его жизнь в опасности.

– Доверься мне, и все будет О’кей, – обнадежил его Гроссе.

– Делайте все, что сочтете нужным, – опрометчиво согласился Джимми, – только спасите меня. Я не хочу умирать.

Обычно под эксперименты сотрудников отводилось нерабочее, выбираемое ими самими время, при минимальном количестве участников. В назначенный день подопытного санитара уложили на каталку, привезли в операционную и усыпили. Гроссе вскрыл пациенту грудную клетку, покопался для виду в его внутренностях и, заявив ассистенту, что случай безнадежный, приказал зашить полость.

В последующие дни Гроссе не составило труда устроить "безнадежному больному" высокую температуру, а затем и иммитировать остановку сердца.

Мнимый родственник, подкупленный Гроссе, явился за "трупом" и, не дав согласия на вскрытие, перевез его в укромное место, где Гроссе собственноручно за несколько дней поставил покойника на ноги.

Воскреснув из мертвых, Джимми узнал от своего спасителя о риске, на который тот вынужден был ради него пойти, о бездомном пациенте из палаты бедняков, которого якобы умертвили, чтобы воспользоваться его сердцем и легкими для пересадки их в грудную клетку Джимми.

– Если эта история раскроется, – предупредил "спаситель", – обоим нам несдобровать.

Джимми был настолько потрясен и обескуражен, что лишился дара речи. Но почему, почему Гроссе пошел на убийство ради чужого ему человека, спрашивал себя бедняга, лежа на больничной койке. Ради чего, рисковал собственной карьерой? Чем он заслужил такое? И чем может окупить свой неоплатный долг, свое сомнительное счастье жить в ни на минуту не умолкающих угрызениях совести, в постоянном конфликте с самим собой. Ведь у него нет ничего за душой. Да и душа-то теперь принадлежит неизвестно кому.

Гроссе сам нашел способ расплаты за услуги. Способ одновременно и легкий, и до садизма жестокий. Для человека бедного предложение жить на полном обеспечении, в прекрасных, почти райских условиях – это что выиграть лотерею. Но необходимость на долгие годы отказаться от общения с людьми, от права обзавестись семьей – иметь любимую женщину, детей... он даже не предполагал, как это мучительно.

Так простачок-санитар не только выбыл из списка живых, но и сделался пожизненным должником Гроссе, его собственностью и косвенным сообщником.

Вспоминая то ужасное время, Джимми машинально теребил пальцами длинный жесткий рубец на своей груди. Этот чертов шрам изуродовал не только его тело, но и душу. Джимми без конца задавал себе один и тот же вопрос: как могло случиться, что он – мирный, безобидный человек, никогда никому не причинявший вреда, ради собственного спасения отнял жизнь у другого человека. Он не мог примириться сам с собой, не мог понять, где собственно он, а где тот – другой. Он дышит чужими легкими. В нем бьется чужое сердце! Люди приписывают сердцу все душевные порывы. Сердцем любят. Сердцем ненавидят. Сердце страдает от горя или ликует от радости. Так кто же теперь мыслит и чувствует внутри него?

Каким он был, тот – другой? Добрым? Злым? Весельчаком или занудой? Щедрым или скупым? Свободным духом или снобом? Была ли у него любимая, родители, брат или сестра, кто оплакивал бы его после кончины. Джимми вслушивался в себя долгими бессонными ночами. Это стало его наваждением, постоянной, непрекращаемой пыткой, от которой он находил лишь одно спасение – в вине. Временами ему и вправду казалось, что он уже совсем не тот, что был прежде. Теперь в его оболочке живет два человека – убийца и жертва. Разве может он вернуться к людям с этой мукой, с этим постоянным страхом и чувством вины? Что если несчастная жертва, надсадно раздирая легкие – свои легкие! – закричит его голосом, обличая его в содеянном?