Андрей Белый
Шрифт:
В аспекте выявления идейно-общественных установок Дарьяльский, таким образом, в равной степени обязан жизненному опыту как Сергея Соловьева, так и самого Белого. Автор романа присутствует в своем герое не менее зримо, чем Соловьев; не случайно в Дарьяльском видели «стилизованный автопортрет Белого» [269] . Ряд сюжетных построений в «Серебряном голубе» имеет многослойный биографический и прототипический план. Так, линия взаимоотношений Дарьяльского и Матрены не только проецируется на историю любви Соловьева к надовражинской крестьянке, но и представляет собой — во всяком случае, в своем изначальном психологическом импульсе — гротескно-сниженную версию «романа» Белого и Л. Д. Блок. Линия взаимоотношений Дарьяльского с Катей Гуголевой отражает прежде всего тот всплеск эмоций, который переживал Белый весной 1909 г., под влиянием общения с Асей Тургеневой, — как раз в ту пору, когда он начинал непосредственную работу над «Серебряным голубем» («Возникающая любовь между мною и Асей», — вспоминает Белый про апрель этого года) [270] . Но за этой реальной ситуацией проступает еще одна — планировавшийся «семейный» союз Соловьева с той же Асей, и еще одна — глубокая и возвышенная любовь Соловьева к Софье Гиацинтовой, девушке из «своего» круга (в будущем известной актрисе), которую он знал с детских лет; чувство к Гиацинтовой, надолго поглотившее весь внутренний мир поэта, к 1909 г. уже вполне определилось [271] . Когда мы читаем в романе, что Дарьяльский «молился красным <…> зорям и невесть чему, снисходящему в душу с зарей», что лелеял он «дорогую, никем не узнанную тайну о том, что будущее будет» (С. 67–68), то безошибочно узнаем в этом юношеские мистические устремления Белого, — однако помним и о том, что «молился зорям» Белый вместе с Соловьевым, что он посвящал ближайшего друга в свои
269
Мочульский К.Андрей Белый. Париж, 1955. С. 159. См. также: Persi Ugo.«Serebrjanyj Golub’» fra autobiografm e ricerca di sintesi storico-cultirale // Andrej Belyj: tra mito e realt`a. Teoria e pratica letteraria Milano, 1984. P. 35–52.
270
Белый Андрей.Материал к биографии. Л. 56. Впрочем, в письме к Э. К. Метнеру (около 20 февраля 1913 г.) Белый, касаясь темы «непроизвольного превращения» реальных лиц в персонажей его произведений, замечает, что «в Кате лишь внешнее сходство с Асей» (РГБ. Ф. 167. Карт. 3. Ед. хр. 8).
271
Сонет-акростих Соловьева «СОНЯ ГИАЦИНТОВА» датирован в его рабочей тетради 24 февраля 1909 г. (РГАЛИ. Ф. 475. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 9 об.); см. также сонет «Гиацинтии» (Соловьев С. Апрель. С. 159), написанный явно с намеком на предмет своего преклонения. О своих взаимоотношениях с Соловьевым С. Гиацинтова подробно рассказывает в мемуарах «С памятью наедине» (С. 443–463).
272
Литературное наследство. Т. 92, кн. 1. С. 398.
То, что в плане биографических аллюзий Дарьяльский оказывается своего рода двуликим Янусом, — обстоятельство вполне закономерное. «Какою-то нездешней силой // Мы связаны, любимый брат»; «Ты шел с одними, я — с другими; <…> А мы с тобой давно идем // Рука с рукой, плечо с плечом», — писал Белый в январе 1909 г. в стихотворном послании «Сергею Соловьеву» [273] , подводя итоги многолетнего общения. В 1913 г. Белый отмечал в неотправленном письме к Соловьеву, что совместно пережитое ими обоими за пятнадцать лет «оформилось теперь как родственность» [274] . Эта родственность была сформирована и общностью переживаний, и близостью литературных позиций, и многочисленными параллелями и подобиями в их жизненных судьбах; в частности, Белый полагал, что та стадия их общей духовной эволюции, которую он отобразил в «Серебряном голубе» в истории Дарьяльского и на которой поставил точку гибелью героя, привела к кризису, для них обоих «выпавшему в форме болезни»: «свалился в Париже я; в скором времени свалился С. М. Соловьев, здесь, в России» [275] . В Дедове Соловьев и Белый воспринимались как некое двуединое целое. «Сережа в Дедове, где очень одинок без половины своей души, то есть без вас!» — писала Белому А. Г. Коваленская 19 июня 1906 г.; она же признавалась ему (25 июня 1904 г.): «Мне кажется, что я вам тоже бабушка, как и Сереже <…>» [276] . В литературной жизни второй половины 1900-х гг. Белый и Соловьев представали как фигуры, взаимно дополняющие друг друга и порой взаимозаменяемые: показательно, что в авторском цикле статей Белого «На перевале», печатавшемся в «Весах» с 1906 по 1909 г., одна из статей принадлежала Соловьеву [277] .
273
Белый Андрей.Урна. Стихотворения. М., 1909. С. 126.
274
Москва и «Москва» Андрея Белого. С. 402.
275
Белый Андрей.О Блоке. С. 278.
276
РГБ. Ф. 25. Карт. 17. Ед. хр. 15.
277
См.: Соловьев Сергей.На перевале. XIII. Символизм и декадентство // Весы. 1909. № 5. С. 53–56. «Взаимозаменяемость» Белого и Соловьева в литературных делах конкретно подтверждают два эпизода: 25 ноября 1906 г. Соловьев попросил Белого «уступить» ему написание рецензии на «Нечаянную Радость» Блока для «Золотого Руна», что и было исполнено (см.: Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 262); аналогичным образом Соловьев извещал Брюсова (25 мая 1907 г.), что он «передал писание рецензии о „Цветнике Ор“ Борису Николаевичу» (ИМЛИ. Ф. 13. Оп. 3. Ед. хр. 113; рецензия Белого на альманах «Цветник Ор» была напечатана в № 6 «Весов» за 1907 г.).
Таким образом, в системе биографических коннотаций, скрытых в «Серебряном голубе», Дарьяльский — alter ego одновременно Соловьева и Белого, а Соловьев, в свою очередь, — alter ego Белого. Каждый из субъектов этих трех бинарных рядов образует с другим субъектом соотношение по принципу тождества — оппозиции. Такая игровая ситуация дает Белому возможность с достаточной полнотой исповедальности раскрыть свой духовный мири одновременно обозначить дистанцию между собою и «авторским» персонажем. В героях и коллизиях «Серебряного голубя» заключено свидетельство о подлинных настроениях, исканиях, действиях, и вместе с тем художественная структура романа и запрограммированная ею система биографических «моделей» представляет собою форму отчуждения пережитого, попытку взгляда на себя самого сквозь «себя другого». «Дублирование» собственной личности позволяет Белому не только выстроить новый, суверенный в своей эстетической реальности мир, но и подвергнуть пристрастному анализу то, что составляло реальность его индивидуального сознания.
Более того: мотив «братства», допускавший возможность подобных «прототипических» операций, предполагал участие не только двух реальных персон, аккумулированных в одном литературном герое. В 1904–1905 гг. «братство» соединяло Белого и Соловьева с третьим полноправным участником этого эзотерического союза, Александром Блоком. Последующие годы разрушили переживавшееся тогда духовно-психологическое единство, но память о нем сохранилась, сказалась она и в образном строе «Серебряного голубя». Тема Блока в романе, прямо не заявленная, имплицитно дает знать о себе в целом ряде аспектов [278] . В. Н. Топоров убедительно показал, что «соловьевским» слоем, выведенным на поверхность и легко идентифицируемым (разумеется, только «посвященным» читателем), Белый в «Серебряном голубе» пользуется как слоем «наводяще-прикрывающим» [279] , за которым таится слой «блоковских» ассоциаций, обнаружение которых позволяет установить в романе дополнительные биографические параллели и глубинные смысловые связи; исследователь даже говорит о «соловьевском» подтексте в романе как о «„ложном“ адресе», верном по сути, но неокончательном, соотносящемся «с подлинным, глубинным адресом» [280] .
278
См.: Пустыгина Н. Г.Трагедия творчества (А. Блок и роман А. Белого «Серебряный голубь») // Блоковский сборник. XII. Тарту, 1993. С. 79–90.
279
Москва и «Москва» Андрея Белого. С. 253.
280
Там же. С. 232.
Доводя историю Дарьяльского до ее внесюжетного конца, необходимо отметить, что Сергей Соловьев, которого Белый знакомил с главами «Серебряного голубя» по мере работы над романом, переживал — несмотря на предоставленное разрешение использовать себя как «модель» — рождение этого произведения весьма болезненно. Летом 1909 г. Белый жил у него в Дедове, где писал 3-ю, 4-ю и 5-ю главы романа. В конце августа ему передали от Соловьева письмо следующего содержания: «Милый Боря, буду говорить откровенно и кратко. Не чувствуешь ли ты, что один из кругов замкнулся? Что-то между нами стало тяжелое и душное. Все это можно назвать одним словом „Серебряный голубь“. После последних страниц, которые ты мне читал, я окончательно не могу, не изменяя делу всей моей жизни, быть внутренно с тобою.Надеюсь, что это пройдет, и мы начнем опять описывать новый круг, как не раз бывало. Но это возможно только за пределами „Голубя“. Теперь же нам необходимо расстаться во избежание горьких недоразумений. Не прими этого лично. Никто не должен знать об этом письме. Подумай, как важно нам не показать перед людьми нашего разногласия. <…> Это лето наши души встречались редко, только Ася сближала нас. <…> Придумай предлог для переезда в Москву. Письмо передаст тебе Елизавета Павловна, не зная о его содержании» [281] .
281
РГБ.
Ф. 25. Карг. 26. Ед. хр. 8. Упоминается Е. П. Безобразова (1887–1910-е? гг.), двоюродная сестра Соловьева.29 августа, когда Белый уже находился в Москве, Соловьев прислал ему письмо с дополнительными объяснениями:
«…когда, в начале августа, ты спросил у меня, „не уехать ли мне с Голубем?“, я отвечал „нет“, потому что надеялся, что марева Голубя окажутся миражем, что не Голубь виноват в тяжести атмосферы; а главное, то постоянное удовольствие, которое я получал от общения с тобою, превышало тяжесть Голубя. <…> Затем, я неоднократно просил тебя перестать читать мне Голубя. Наконец, значение моего письма было только следующее: уезжай с Голубем. Ты дал мне право на эти слова твоим вопросом в начале августа» [282] .
282
РГБ. Ф. 25. Карт. 26. Ед. хр. 8.
Более внятных и развернутых суждений, в которых аргументировалась бы его тогдашняя точка зрения на роман Белого, Соловьев не оставил, однако эмоции, которые он пытается передать в этих двух письмах, совершенно недвусмысленны. Белый склонен был видеть главную причину осложнений с Соловьевым не столько в неприятии «Серебряного голубя» как такового, сколько в неприятии теософии и вообще оккультного знания (эта новая увлеченность Белого нашла отражение и в романе — в образе Шмидта, товарища Дарьяльского, и в описании гороскопа Дарьяльского): «С. М. не симпатизирует моим устремлениям в сторону теософии и духовной науки; подмена де это пути; он с враждебностью смотрит на углубленье мое в „Doctrine Secrete“ Блаватской; подготовляется наше взаимное отхождение» [283] . Тем не менее, судя по цитированным письмам Соловьева, едва ли чуждость его «догматического» и «теократического» сознания теософским построениям могла сыграть в наметившемся «отхождении» решающую роль. Скорее всего его отталкивали либо степень «фотографичности», с которой Белый преломил в романе подлинную реальность, либо, наоборот, слишком вольное художественное обращение с этой реальностью, либо новые идейные акценты, свидетельствовавшие о критической переоценке деревенской «мистерии» 1906 г., либо все эти обстоятельства в совокупности и еще какие-то, о которых можно только предполагать.
283
Белый Андрей.О Блоке. С. 346. О той же причине конфликта, но более завуалированно Белый говорит в «берлинской» редакции «Начала века»: «…почувствовал я холодок от Сережи при всякой попытке моей подойти к теме тем; поджимал свои губы; в глазах появилась далекость и строгость <…>» (РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 13. Л. 78).
Конфликт, однако, оказался непродолжительным, причем его разрешение сопровождалось для Соловьева и пересмотром своего отношения к «Серебряному голубю». 3 апреля 1910 г. он писал Белому: «Читал конец „Голубя“. В общем превосходно. <…> Всего лучше ночной приезд Дарьяльского в Лихов перед смертью. <…> Конечно, „Голубь“ лучшее из твоих произведений, и в истории литературы будет помещен рядом с „Мелким бесом“. Но, по-моему, „Голубь“ несравненно выше, свежее, сильнее» [284] . Тогда же, в марте 1910 г., вышла в свет вторая книга стихов Сергея Соловьева «Апрель», которой было предпослано посвящение: «Андрею Белому, поэту и другу».
284
РГБ. Ф. 25. Карт. 26. Ед. хр. 8.
«Сантиментальные стихи» Владислава Ходасевича и Андрея Белого
21 мая 1938 г. В. Ф. Ходасевич делился в письме к Н. Н. Берберовой своими первыми впечатлениями от мемуарной книги Андрея Белого «Между двух революций»: «…читаю по странице в час — сил моих нет, какое вранье ужасное, горестное» [285] . Давая в статье «От полуправды к неправде» детальный критический разбор этой книги и сопоставляя «незаслуженные и неумеренные похвалы», которые воздавал ему Белый в 1923 г. в неопубликованном предисловии к «берлинской» редакции воспоминаний «Начало века», с теми характеристиками, которых он удостоился десять лет спустя, Ходасевич заключал:
285
Письма В. Ходасевича к Н. Берберовой / Публикация Дэвида Бетеа // Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1988. Вып. 5. С. 321.
«Нынешняя брань поистине стоит былых похвал: столь же она неумеренна и незаслуженна. По этой причине она меня и не огорчает, как похвалы не радовали: знаю, что истинное его отношение ко мне — не там и не здесь, потому что и там, и здесь — надсад, надрыв, самовзвинчивание» [286] .
Действительно, подлинную картину взаимоотношений Ходасевича и Андрея Белого по мемуарам последнего уяснить невозможно; в заведомой предвзятости автора к персонажу убеждает, не требуя никаких дополнительных аргументов, предпринятая попытка литературного портрета: «Жалкий, зеленый, больной, с личиком трупика, с выражением зеленоглазой змеи, мне казался порою юнцом, убежавшим из склепа, где он познакомился уже с червем; вздев пенсне, расчесавши пробориком черные волосы, серый пиджак затянувши на гордую грудку, года удивлял нас уменьем кусать и себя и других», и т. д. [287] Этот резкий до оскорбительности шарж, возможно, имеет под собой лишь одно нравственное оправдание: в нем сконцентрированы определенные устойчивые черты облика поэта, подмеченные современниками («Дорогой зеленый друг», — обращалась в письмах к Ходасевичу Нина Петровская [288] ) и выделявшиеся им самим как непременные составляющие образа его лирического персонажа; признававший себя за «всезнающего, как змея» в зрелые годы («Перед зеркалом», 1924), Ходасевич и двадцатилетним юношей представал, в соответствии с определением Белого, «юнцом, убежавшим из склепа»:
286
Возрождение. 1938. № 4133, 27 мая. С. 9; Андрей Белый: pro et contra Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников. Антология. СПб., 2004. С. 867–868.
287
Белый Андрей.Между двух революций. М., 1990. С. 223.
288
См.: Из переписки Н. И. Петровской / Публикация Р. Л. Щербакова и Е. А. Муравьевой // Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1993. Вып. 14. С. 372, 377, 380, 384.
Цитированное стихотворение (1907) впервые увидело свет в составе первой книги стихов Ходасевича «Молодость», заглавие которой, по общему мнению и в соответствии с авторским замыслом, иронически контрастировало с ее содержанием. Валерий Брюсов, давая оценку сборника в статье «Дебютанты» (1908), отмечал преобладающий в нем «тон старческого бессилия» [290] . Виктор Гофман выражал надежду на то, что Ходасевичу в будущем удастся избежать «печальной судьбы многих скороспелых вундеркиндов, с их старообразною „молодостью“» [291] . Впрочем, лишенная специфически «юношеских» поэтических эмоций «Молодость» Ходасевича все же выдавала возраст автора самой фактурой включенных в нее текстов, демонстрировавшей сугубую их зависимость от творчества признанных мастеров символистской школы. Тот же В. Гофман подмечал: «Как и обыкновенно в первых книгах начинающих поэтов, и у г. Ходасевича не обошлось без подражаний или, по крайней мере, бессознательного влияния полюбившихся образцов. Наиболее близкими поэту были, по-видимому, Блок („Кольца“) и Брюсов (напр., „Гадание“, „Все тропы проклятью преданы“)» [292] . Гофман не называет среди «полюбившихся образцов» Андрея Белого, может быть, потому, что сам Ходасевич акцентировал эту связь: заключающее «Молодость» стихотворение — «Пролог неоконченной пьесы» (12 декабря 1907 г.), посвященный Андрею Белому. Провозглашая в нем:
289
Ходасевич В.Стихотворения. Л., 1989. С. 52 («Библиотека поэта». Большая серия). Далее ссылки на это издание приводятся в тексте указанием в скобках номера страницы. В комментариях Н. А. Богомолова и Д. Б. Волчека (С. 362) отмечено, что Белый пользовался образами этого стихотворения при создании портрета Ходасевича в «Между двух революций».
290
Брюсов Валерий.Среди поэтов. 1894–1924: Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990. С. 264.
291
Русская Мысль. 1908. № 7. Отд. III. С. 144.
292
Там же. С. 143.