Андрей Белый

P. S. Мой адрес. Herrn Dr. Boris Bugaeff. Victoria-Luise Platz, 9. Pension Crampe. Berlin. W<est>. Deutschland.

Письма Андрея Белого к П. Н. Медведеву

Публикуемые документы позволяют составить определенное представление о характере «деловой» переписки Андрея Белого: стимулом к их написанию послужило предложение П. Н. Медведева, заведующего литературно-художественным отделом Ленинградского отделения Государственного издательства, напечатать воспоминания Белого, а основным содержанием стали родившиеся из этого предложения идея новой мемуарной книги, «На рубеже двух столетий», и обстоятельства ее написания и опубликования. Однако определение «деловые» в отношении писем Андрея Белого почти всегда оказывается достаточно условным: будучи вызваны действительно конкретными деловыми поводами, эти письма, как правило, выходят за рамки своих строго очерченных сюжетов и превращаются в свободный и непринужденный рассказ писателя о волнующих его проблемах, о своих житейских и творческих заботах, в рассказ, обрастающий подробностями, вбирающий в себя дополнительно возникающие темы и мотивы, равно интересные ему и его корреспонденту.

В этом отношении критик и литературовед Павел Николаевич Медведев (1891–1938) принадлежал к числу самых благодарных и заинтересованных собеседников. Медведев — один из первых исследователей русского символизма; особенно глубоко и фундаментально он изучал творческое наследие А. Блока [1132] . Книги и публикации Медведева — среди них «Памяти А. А. Блока» (1922), «Драмы и поэмы Ал. Блока (Из истории их создания)» (1928), подготовленные им «Дневник» (1928) и «Записные книжки» (1930) Блока — заложили основы научного истолкования творчества крупнейшего поэта начала XX в.; ими во многом определяется уровень блоковедения 1920-х гг.

1132

Библиография избранных трудов П. Н. Медведева, составленная Ю. П. Медведевым, приводится в кн.: Медведев Павел.В лаборатории писателя. Л., 1971. С. 387–390. См. о нем также: Распятые. Писатели — жертвы политических репрессий / Автор-составитель Захар Динаров. СПб., 1998. С. 43–48 (биографический очерк Ю. Медведева).

С Белым Медведев был знаком с начала 1920-х гг. (в одном из альбомов Медведева сохранена надпись Белого на титульном листе «эпопеи» «Я» из «Записок мечтателей»: «Дорогому Павлу Николаевичу Медведеву в знак искренней симпатии. Андрей Белый. 1-го августа 21 года» [1133] ). Для Медведева переписка с ярчайшим представителем интересовавшей его литературной эпохи (об этом интересе свидетельствуют его многочисленные статьи и рецензии, появлявшиеся в провинциальной печати в 1910-е гг.) была, конечно, фактом в высшей степени значимым и ценным; и слова его в одном из писем к Белому (от 7 марта 1929 г.): «…позвольте <…> поблагодарить Вас за самое главное — за ту радость общения, которой Вы меня дарите», — разумеется, отнюдь не формальная дань эпистолярному этикету. Нужно думать, что и Андрей Белый относился к своему корреспонденту как к личности притягательной и интересной: Медведев был активным участником литературной жизни конца 1920-х — начала 1930-х гг. (автором работ о Б. Лавреневе, С. Есенине, Демьяне Бедном, А. Н. Толстом, Вяч. Шишкове и др.), ответственным издательским работником, а это было весьма существенно для Белого, искренне и настойчиво стремившегося тогда найти общий язык с современностью и наладить контакты с представителями новой литературной генерации; Медведева занимали те же теоретико-литературные проблемы, что и Белого (психология творчества, формальный метод в литературоведении) [1134] ; наконец, Медведева Белый, безусловно, ценил как чуткого и компетентного критика новой формации, который мог с пониманием отозваться на его размышления о символизме, его истории и о своей роли в ней.

1133

РНБ. Ф. 474. Ед. хр. 1. Л. 14 об. — 15.

1134

См., например, его книги «В лаборатории писателя» (Л., 1933), «Формализм и формалисты» (Л., 1934).

Письма Андрея Белого к П. Н. Медведеву печатаются по автографам, хранящимся в архиве Медведева в РНБ (Ф. 474. Ед. хр. 4). В примечаниях цитируются письма Медведева к Белому, хранящиеся в архиве Андрея Белого в РГАЛИ (Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 222).

1

Кучино. 10 дек<абря 19>28 года. [*]

Глубокоуважаемый Павел Николаевич,

простите, что так долго не отвечал на Ваше любезное письмо [1136] . Во-первых: кучинская почта действует неисправно; Ваше письмо получил со значительным опозданием, так что не знал, застанет ли Вас ответ мой, адресованный в «Узкое» [1137] . Я предпочел некоторое время переждать с ответом; и уже послать его прямо в Ленинград.

Во-вторых: спасибо за любезное предложение, но оно — не осуществимо по ряду причин. Основная в том, что «Начало века», три тома коего написано, не имеет первого тома, отхваченного у меня за границей, уже набранного к моменту моего отъезда в 23<-м> году, но — канувшего в Лету [1138] . С трудом выцарапал 2 тома (второй и третий) [1139] , но…

Тут начинается серия «но»… В «Начале века» я старался писать исторически, зарисовы<ва>я людей, кружки, устремления, не мудрствуя и не деля людей на правых и виновных — такими, какими они были до 12-го года; и свои отношения к ним старался рисовать такими, какими они были в 12-ом году.

Современность ставит требования «тенденциозности», а не «летописи»; после 17-го года ряд людей, мной описанных, попал за границу. В первоначальном плане «Начало века» должно было состоять из 5 томов в сто двадцать пять печ. листов (75 листов было написано); 3 тома рисовали историю литер<атурной> культуры в живых деятелях до 12<-го> года; 4-ый том должен был быть посвящен тому, что я видел на западе и чему учился в эпоху 12–16<-го> года. А пятый том — русской революции. Вернувшись в Россию, я увидел, что такого рода «объективные» труды никого не интересуют. И продолжать свое «былое и думы»— бросил.

Еще «но»… «Начало века» возникло за границей после указания ряда людей, что в «Воспоминаниях о Блоке» [1140] — Блок меня связывает, что Блок — одна из фигур, слишком выделенная из фона; фон — «Начало века». Оно возникло из всяческого расширения именно «фона» эпохи (вписаны целые части, посвященные Москве, и т. д.); но все-таки: Блок мне испортил «Начало века». И если бы писал теперь, то писал — не так, да и Блока взял бы не так; эпически, а не лирически; этот «лирический» Блок «Начала века» и «Воспоминаний» мне очень ненравится [*] : нельзя похоронное слово разгонять на ряд печатных листов. Это — остаток романтики; трезвая действительность требует корректива к Блоку, пути которого, как Вам, вероятно, известно, мне чужды [1142] .

Все это и заставляет меня отказаться от Вашего любезного предложения, за которое спасибо.

Примите уверение в совершенном почтении.

Борис Бугаев.

*

У Белого описка: «29 года».

1136

30 ноября 1928 г. П. Н. Медведев писал Белому:. «Разумник Васильевич <Иванов-Разумник> сообщил мне, что Вы не возражали бы против издания Ленотгизом трех томов „Начала века“. Я, со своей стороны, был бы чрезвычайно рад осуществить это издание. Таким образом, и Вы и Ленотгиз как будто сходятся в своих пожеланиях. Стремясь поскорее приступить к реализации этого начинания, очень прошу Вас, Борис Николаевич, прислать мне более или менее полный проспект Вашей работы и Ваши условия как автора».

1137

В письме от 30 ноября Медведев предлагал Белому адресовать свой ответ в санаторию «Узкое» (близ Москвы), где собирался жить еще две недели.

1138

Имеется в виду так наз. «берлинская редакция» воспоминаний «Начало века», над которой Белый работал в Берлине в 1922–1923 гг. В списке «Написанные и ненапечатанные рукописи Андрея Белого» он сообщает о внутренней структуре и о судьбе этого мемуарного свода:

«„Начало века“. (Эпоха от 1901 до 1912 годов). Том I-ый (Эпоха раннего символизма). Том II-ой (1905–1908 годы). Том III-ий (1908–1912 годы).

Автор думал написать 5 томов, доведя повествование до 1921 года. В четвертом томе он намеревался дать очерк быта Европы, а также и духовных течений Европы пред войной и в первые годы войны; там должна была <быть> очерчена фигура Рудольфа Штейнера приблизительно так, как в предыдущих томах очерчен Блок. Том должен был обнимать эпоху 1912–1916 годов. В пятом томе автор хотел зарисовать революционную эпоху (1917–1921 годы).

Но по не зависящим от автора обстоятельствам были написаны лишь 3 тома, обнимающие от 70 до 75 печ. листов. Но и эти томы, долженствовавшие выйти в издательстве „Эпоха“ (Берлин), постигла неудача. Первый том был набран в Берлине в 1923 году. Он существует в матрицах. Но вследствие „краха“издательства и перепродажи им рукописи другому издательству (уже после отъезда автора в Россию) у автора не осталось рукописи этого тома; при всем усилии вернуть ее, вследствие неряшливого отношенья „наследников“издательства „Эпоха“к праву автора, автору не удалось получить имевшихся гранок набора».

(РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 31).

Кроме 1-го тома, пропала также первая половина 2-го тома (см.: Бугаева К., Петровский А., <Пинес Д.>.Литературное наследство Андрея Белого // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 615).

1139

Рукопись (авторизованная машинопись с правкой) второй половины 2-го тома и 3-го тома «Начала века» хранится в фондах Андрея Белого в РГАЛИ (Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 25–28) и в РНБ (Ф. 60. Ед. хр. 11–14). В настоящее время подготавливается нами к публикации в серии «Литературные памятники».

1140

Имеется в виду пространная редакция «Воспоминаний о Блоке» Андрея Белого, опубликованная в берлинском журнале «Эпопея» (№ 1–4, 1922–1923).

*

Слова «очень ненравится» подчеркнуты красным карандашом — видимо, П. Н. Медведевым.

1142

Определенным толчком к переоценке «лирического» образа поэта, воссозданного в «Воспоминаниях о Блоке» и в «берлинской редакции» «Начала века», послужило для Белого знакомство с опубликованными дневниками Блока (Дневник Ал. Блока / Под ред. П. Медведева. Л., 1928. Т. 1–2), глубоко его разочаровавшими. См. с. 258–259 наст. изд. (в файле — раздел «О Блоке и о других: мемуарная трилогия и мемуарный жанр у Андрея Белого», часть 3 со слов /начало абзаца/ «Новизна новой мемуарной версии…» и далее — прим. верст.).

2

 Кучино. 20 января. <19>29 года.

Глубокоуважаемый Павел Николаевич,

еще раз спасибо Вам за участие к моей работе «Начало века» [1143] . Получив Ваше письмо, я стал размышлять, нельзя ли мне что-либо предпринять. Я стал думать о ракурсе-транскрипции, — перелицовки, так сказать, «тона» воспоминаний (эпически-объективного, «архивного», на взгляд из современности); и увидел, что мог бы быть такой ракурс («трехтомия» в толстый том); но это предполагает работу почти заново; материал, конечно, остается, но перетранспланировка глав, пересмотр фраза за фразой текста, наконец: переписка моею рукой, — все это взывает к такому количеству часов и дней, на которые у меня нет времени (только что закончил 4-ый том «Начала века», страниц 400, — но он касается 12–16<-го> годов, т. е. моей заграничной жизни, обращен на запад и касается тем, современности нашей вполне чуждых) [1144] ; утомленный этой работой, стою перед другой: перед 2-м томом «Москвы», которого страниц 100 написано, 1-ая часть которого уже почти продана [1145] , отрывки пойдут, может быть, в одном из журналов [1146] ; словом: «Москва» (2-ой том) уже почти «заказ»; и — ответственно трудный. Для «Начала века»как бы не остается времени, ибо с мая еду в Армению; и до мая должен кончить порцию работы; кроме того: тот факт, что 1-й том пропал на западе (я говорю о «Нач<але> века»), усложняет работу ракурса.

Но вот что мне пришло в голову: так как 1-й том должен быть восстановлен (эпоха до 1905 года), мне его когда-нибудь придется писать, и писать не так, как он был написан (часть материалов есть в набросках), то я предлагаю Вам вот что: в течение февраля и марта я организую мои материалы, сажусь за 1-й том; и присылаю Вам его в первых числах апреля.

План его: конец истекшего века, быт московской интеллигенции; Московский университет: профессора — Усов, Мензбир, Тимирязев, Умов, Столетов, Марковников, Павлов, Грот, Лопатин, Троицкий, Зернов, Стороженко, Веселовский и т. д. [1147] . Лев Толстой, Ковалевский, Боборыкин и т. д. [1148] . Генезис новых идей у молодежи того времени; мое детство, гимназия, университет и первые встречи с будущими деятелями символизма; первый том кончается тем периодом, который я назвал «Годы Зори»; во второй его половине появляются Блок, Брюсов et cetera [1149] .

2-ой и 3-ий томы и были бы «Началом века»; я ракурсировал бы их потом, когда-нибудь (после «Москвы»), а предлагаемый том можно было бы назвать «На рубеже двух столетий»(или как-нибудь в этом роде). Часть материалов записана в «Дневнике» моих воспоминаний.

Но — работа организации (переработки, написания и т. д.) — минимум 2 месяца; и главное: для этой работы я сознательно закладываю «Москву».За цензурность «тома»— ручаюсь; другое дело — художественность: не мне судить; конечно, я не требую, чтобы «Гос-Издат» мне «заказал» работу и обязался во что бы то ни стало напечатать, но — все же: без сознания, что работа в принципежелательна для «Гос-Издата»,я, занятой другими делами, не стал бы закладывать «Москвы».Разумеется, — если бы у Вас не подошло, то одно из московских издательств («Субботники», — кстати, давно пристающие ко мне с «Началом века», или «Федерация») [1150] этот том напечатали бы; но «Федерация»давно ждет «Москвы»; и мне не было бы оснований специально для нее пускаться в «плавание»(а 2–2 1/2 месяца отдаться предлагаемой Вам работе для меня — не шутка).

Поэтому, делая Вам это предложение, т. е. изменяя план своих работ (вместо «когда-нибудь напишу» — «пишу сейчас»), я жду быстрого ответа, т. е. конкретного предложения Вашего за это дело взяться; и тогда — немедленно с головой ухожу в это дело, чтобы Вам сдать рукопись в начале апреля (с 15-го апреля, вероятно, еду в Армению; и там — свои дела, другие).

Пишу это, дорогой Павел Николаевич, Вам потому так подробно, чтобы Вам было ясно, в чем суть моего предложения и чтобы Вы по возможности мне ответили к 1-ому февралю, ибо с начала февраля, не получив от Вас ответа, ухожу с головой в «Москву»и тогда всякая мысль о «Начале века»— не по дороге: я — однодум; и не умею работать зараз над двумя делами; работаю быстро и крепко; но пока работаю над одним, — мертв для всего другого.

Теперь же я даю задний ходи жду на запасном пути Вашего ответа (уподоблю себя паровозу, ибо, как паровоз идет только после долгой растопки, так и я должен знать, чем себя топить:мыслями о «Москве», или мыслями о «На рубеже двух столетий»). С момента же, как только подан мне рабочий поезд, я уже жарю на нем без оглядки; если не получу от Вас подробного информационного письма, то — мой поезд двигается в направлении: «Москва». Если ответите «да», двигаюсь в другом направлении [1151] .

Остаюсь искренне расположенный и готовый к услугам.

Борис Бугаев.

1143

15 января 1929 г. Медведев писал Белому: «Неужто „Начало века“ останется под спудом? Говорю об этом с подлинной горечью, потому что представляю себе, какие это были бы замечательные книги. Вам, конечно, самому виднее, и я вполне понимаю всю основательность Вашей аргументации. Но все же, если „Началу века“ суждено воплотиться, не забудьте о нас. По крайней мере я готов приложить все старания, чтобы эти книги увидели свет».

1144

Имеется в виду книга воспоминаний о Рудольфе Штейнере и о жизни в Дорнахе. См.: Белый Андрей.Воспоминания о Штейнере / Подготовка текста, предисловие и примечания Фредерика Козлика. Paris, 1982; Белый Андрей.Собр. соч.: Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Воспоминания о Штейнере / Составление, подготовка текста, комментарии и послесловие И. Н. Лагутиной. М.: Республика, 2000.

1145

Подразумевается роман «Маски Москвы» (продолжение романа «Москва»), позднее получивший заглавие «Маски». Осенью 1928 г. Белый написал первый вариант первой главы романа («Пробуд»); 3 ноября 1928 г. он читал ее у П. Н. Зайцева. Роман предполагалось напечатать в издательстве «Федерация». «Пробуд» (датировка под текстом: 31 октября 1928 г.) впервые опубликован М. Л. Спивак по рукописи, хранящейся в архиве Андрея Белого, в кн.: Андрей Белый. Публикации. Исследования. М., 2002. С. 4–99.

1146

Эти планы не реализовались.

1147

Перечисляются профессора Московского университета: зоолог Сергей Алексеевич Усов (1827–1886) — крестный отец Белого, зоолог Михаил Александрович Мензбир (1855–1935), ботаник-физиолог Климент Аркадьевич Тимирязев (1843–1920), физик Николай Алексеевич Умов (1846–1915), физик Александр Григорьевич Столетов (1839–1896), химик Владимир Васильевич Марковников (1837–1904), геолог Алексей Петрович Павлов (1854–1929), философ Николай Яковлевич Грот (1852–1899), философ Лев Михайлович Лопатин (1855–1920), психолог Матвей Михайлович Троицкий (1835–1899), анатом Дмитрий Николаевич Зернов (1843–1917), историк литературы Николай Ильич Стороженко (1836–1906), историк литературы Алексей Николаевич Веселовский (1843–1918). Все эти лица описаны или упомянуты в воспоминаниях Белого «На рубеже двух столетий».

1148

О своих детских встречах с Л. Н. Толстым, историком и социологом Максимом Максимовичем Ковалевским (1851–1916), писателем Петром Дмитриевичем Боборыкиным (1836–1921) Белый рассказывает в главе «Апостолы гуманности» книги «На рубеже двух столетий» (М.; Л., 1930. С. 102–116), а также в мемуарном очерке, при жизни автора не публиковавшемся (см.: Белый Андрей.Воспоминания о Л. Н. Толстом / Предисловие и публикация Л. Озерова // Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988. С. 638–644).

1149

Характеристика «эпохи зорь» и описание знакомства и первых встреч с Брюсовым и Блоком вошли в следующую книгу мемуарного цикла Белого — «Начало века» (новая, так наз. «московская» редакция).

1150

Издательство «Федерация» (издательство Федерации объединений советских писателей) было основано в Москве в 1929 г., в том же году выпустило в свет исследование Андрея Белого «Ритм как диалектика и „Медный всадник“». «Никитинские субботники» — кооперативное издательство писателей, организованное в Москве в 1922 г. при одноименном литературном объединении, возглавлявшемся Е. Ф. Никитиной. См.: Фельдман Д. М.Салон-предприятие: писательское объединение и кооперативное издательство «Никитинские субботники» в контексте литературного процесса 1920–1930-х годов. М., 1998. В «Никитинских субботниках» были выпущены отдельными изданиями романы Белого «Москва» («Московский чудак» и «Москва под ударом» — 1927), «Крещеный китаец» (1927), «Петербург» (1928), книга стихов «Пепел» в переработанной редакции (1929).

1151

Медведев писал Белому в ответ (28 января 1929 г.): «Я бесконечно рад, что письмо мое побудило Вас перерешить, хотя бы частично, вопрос о „Начале века“. Хочется верить, что, написавши „На рубеже двух столетий“, Вы переработаете и два следующих тома, — поезд проскочит через промежуточную станцию, — и что таким образом „Начало века“ действительно начнется. <…> О Вашем предложении я имел беседу с представителями нашей редколлегии, и мне поручено передать Вам, что никаких принципиальных возражений это предложение не встречает. Установление же обязательственных отношений (договор и пр.) будет оформлено вслед за представлением рукописи. Я же, опираясь на Ваши собственные слова, уверен, что книга Ваша в смысле политическом будет вполне приемлема и что нам быстро и без затруднений удастся ее выпустить. Таким образом, мне остается только, пожелавши Вам здоровья и успеха, ждать рукописи (к апрелю?)».

3

 Кучино. 6-ое февраля. <19>29 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Павел Николаевич,

Простите, что не тотчас ответил Вам: в дни получения письма был сверхмерно погружен в корректуру двух книг (стихов и «Ритма, как диалектики»), которые надеюсь в скором времени Вам преподнести [1152] . Спасибо Вам за книгу, которую с интересом читаю и с которой во многом весьма согласен (например, — в позиции по отношению к формализму) [1153] . Разумеется, кое с чем не согласен, — например: в точке Вашего касания к символизму (но ведь эта тема — побочная). Для меня символизм в разрезе мировоззрения никогда не мог быть «мистикой» по прямому проводу [1154] ; я всегда был: имманентистом и все проблемы трансцендентности отрицал; и потому, когда говорят о «мистике» символизма, для меня все это — «так, да не так»; эмблематика смысла в центральной оси — учение о мировоззрениях, мировоззрениях в диалектике методов, мировоззрение строющих: мировоззрение о мировоззрениях; и стало быть: какая же мистика? Это и Воронский понял, что не в мистике удар моего символизма, а в э-м-б-л-е-м-а-т-и-к-е… т. е. м-е-т-о-д-о-л-о-г-и-и [1155] . За Блока и иных — не ручаюсь; Блок мало что понимал в гносеологич<еских> проблемах; а я, естественник, поклонник Ньютона и Дарвина, если и был «мистиком», то вовсе не в том упрощенном стиле, в каком теперь принято говорить; иначе, как бы я мог написать статью «Против мистики»(см. «Труды и Дни», № 2. 1912 год) [1156] . Разумеется, тональностиВаших слов о символизме я не могу принять [1157] , но это — не важно; Ваша книга — живая, нужная, интересная, полезная; и — спасибо Вам за нее.

____________________________

Вчера сел за «На рубеже двух столетий». Трудно определить размер [1158] ; если я скажу «15»печатных листов, — считайте от 14-ти до 16-ти, 17-ти. Постараюсь, чтобы было 15 (40 000 букв лист). Работа меня и интересует, и увлекает.

Из «последних»стихотворений посылаю несколько [1159] ; они условно «последние»; все это время занимался между прочим и радикальной правкой «Зол<ота> в Лазури», т. е. возвращением «З<олота> в Л<азури>»к исконному в юности мне слышимому интонационному жесту, который в «З<олоте> в Л<азури>»вовсе не выявлен; «З<олото> в Л<азури>»пелось в душе, а в строчках стабилизировалось не «Золото в Лазури», а — «Глина в глазури»; в разглазуривании «лазури»в воздух и разглинивании статики образов, в выявлении того моего «З<олота> в Л<азури>», а не этогокнижного — моя теперешняя «игра»между делом [1160] . Стихов я не пишу в собственном смысле, ибо в теме «Эпопеи», как искомой синтетической формы будущего, и стихи и худ<ожественная> проза для меня — «эпопея». В октябре я написал 1-ую часть 2-го тома «Москвы»; она — столько же «стихи», сколь и «стихи» [1161] . Вся лирика моя — там, и потому я — «не поэт»в академическом смысле.

Все же — кое-что посылаю, но именно: все посылаемое (и многое другое) — безделушечки по отношению к «ритмам» написанного отрывка 2-го т<ома> «Москвы» [1162] .

Еще раз спасибо Вам за любезность, с которой Вы приветили мое «На рубеже».

Остаюсь искренне уважающий и преданный

Борис Бугаев.

1152

Речь идет о книгах Белого «Пепел» (2-е, переработанное издание) и «Ритм как диалектика и „Медный всадник“».

1153

Имеется в виду книга: Медведев П. Н.Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику. Л.: Прибой, 1928. В этой работе был предпринят подробный аналитический разбор и дана критическая оценка воззрений и метода формальной школы.

1154

Вопрос о символизме затронут во 2-й части книги — «К истории формального метода». В ней признается заслуга символизма, осознавшего «самоценность и конструктивность слова в поэзии», и в то же время указывается на методологические изъяны символизма как направления, «выражавшего узкогрупповые идеологические интересы»: «На почве символизма и появились впервые литературоведческие работы, подходившие к поэтическому искусству по существу, пусть и искаженные ложными идеологическими воззрениями. „Символизм“ А. Белого, некоторые статьи В. Иванова, теоретические работы B. Брюсова бесспорно занимают в истории русского литературоведения значительное место» ( Медведев П. Н.Формальный метод в литературоведении. С. 82).

1155

Подразумевается статья «Мраморный гром» видного советского литературного критика 1920-х гг. Александра Константиновича Воронского (1884–1937), посвященная творчеству Андрея Белого; анализ эстетического мировоззрения писателя проводится в основном в 3-м разделе этой статьи. Вывод, который делает здесь Белый из критических построений Воронского, достаточно произволен; ср.: Воронский А.Искусство видеть мир. Сб. статей. М., 1928. C. 128–142. Позднее П. Н. Медведев писал о подобных попытках Белого в новом ракурсе представить свои идейно-эстетические воззрения: «Он всячески старается быть позитивным, логичным, исходить как будто бы только из непосредственных данных своего творческого опыта. Все время, оглядываясь на тех, кто „его осмеивает как глупо и пусто верещащий телеграфный столб“, А. Белый сердито спрашивает: „Кажется, ясно? Мистики никакой тут нет“. Увы, „мистики“ в его утверждениях более чем достаточно, но действительно корень ее вполне ясен: это — не непосредственные данные творческого опыта, а примышленные идеалистические теории, под которые искусственно подгоняется конкретный творческий опыт» ( Медведев П. Влаборатории писателя. Л., 1933. С. 204–205).

1156

Имеется в виду статья Андрея Белого «Нечто о мистике». В примечании к ней Белый уточнял, что он отвергает мистику именно в «упрощенном» понимании: «Автор спешит оговориться: все нападки его на мистику не касаются той подлинной мистики, которая с религией неразрывна; автор здесь разумеет ту „мистику“ (в кавычках), о которой в настоящее время так много говорят, то есть он разумеет, во-первых, теоретические разглагольствования о мистике, во-вторых, он касается мистической практики, не одушевленной подлинной верой» (Труды и Дни. 1912. № 2. С. 46).

1157

В ответном письме от 7 марта 1929 г. Медведев уточнял свои воззрения:

«Что касается проблемы символизма, то поставить ее во всем объеме в этой книге было, как Вы сами понимаете, невозможно. Она — только задета крылом, затронута мимолетно и мимоходом. Отсюда, вероятно, и неудовлетворившая Вас „тональность“.

Лично я различаю в символизме три основные струи или — если угодно — доминанты: гносеологически-онтологическую (А. Белый — Эмблематика смысла), мистическую (Ал. Блок) и историко-культурную (В. Иванов). Многое, если не все биографическое, напр<имер>, Ваши взаимоотношения с Блоком, я склонен трактовать из столкновения и внутренней диалектики этих тенденций. Короче говоря, для меня символизм — сложный узел и, конечно, не только мистика, хотя бы и не в вульгарном понимании ее.

Когда-нибудь обо всем этом, вероятно, напишу. Думаю, что сделаю это в книге по новейшей русской литературе, к<о>т<орую> обдумываю и готовлю исподволь».

1158

Медведев спрашивал Белого в письме от 28 января: «…сколько листов будет в книге? Мне это нужно было бы знать для предварительного проведения ее по нашим планам».

1159

Белый выслал рукописи своих стихотворений в ответ на просьбу Медведева в письме от 28 января: «…не пришлете ли что-либо из Ваших последних стихотворений. Мне они очень были бы нужны для курса новейшей русской литературы, к<о>т<орый> я читаю в Педагогич<еском> институте им. Герцена».

1160

Неудовлетворенный первой книгой своих стихов «Золото в лазури» (1904), Белый неоднократно принимался за ее переработку (впервые — в 1914 г.; см.: Бугаева К., Петровский А., <Пинес Д.>.Литературное наследство Андрея Белого // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 583–584). Переработанные (иногда до неузнаваемости) стихотворения из «Золота в лазури» составили основное содержание книги Белого «Зовы времен», подготовленной в 1931 г. и впервые в полном объеме опубликованной Джоном Малмстадом во 2-м томе «Стихотворений» Андрея Белого (M"unchen: Wilhelm Fink Verlag, 1982. С. 143–351). См.: Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. СПб.; М., 2006. Т. 2. С. 165–394 («Новая Библиотека поэта»).

1161

Белый имеет в виду метрическую организованность текста романа под трехсложный стихотворный размер.

1162

Медведев писал в ответ (7 марта 1929 г.): «…сердечно благодарю Вас за стихи. В них для меня много нового. Простите за откровенность, но больше всего меня захватило „Не лепет лоз…“, первая строфа — в особенности. Не берусь судить — за недостатком материала, — насколько удается Вам разглиниванье золота и разглазуривание лазури. Если я не ошибаюсь, то оба контекста имеют свою ценность: я бы печатал их параллельно. Благодарю Вас за то, что присылкой стихов Вы заставили меня еще раз пересмотреть некоторые Ваши книги». Упоминается стихотворение «Сестре» («Не лепет лоз, не плеск воды печальный…», 1926); см.: Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 183–184.

4

Кучино. <19>29 года. 23-го апр<еля>. [1163]

Глубокоуважаемый и дорогой Павел Николаевич,

Извиняюсь, что так долго не писал Вам; и немного конфужусь за содержание моего письма; дело в том, что с катастрофической быстротою из-под пера, так сказать, и без всякого моего участья (ибо сижу в Кучине, нигде не бываю, ни с кем не вижусь) — моя книга «На рубеже двух столетий» получила огласку; прочел из нее одному приятелю кусочек; он в Москве рассказал; и сразу два предложения: — из «Красной Нови»печатать отрывки из книги [1164] ; и из «Зифа»предложение книгу издать в нем («Земля и Фабрика» и вне этого просила меня дать что-либо); далее события с книгой развернулись так: в Москве печатался ремингтон с рукописи в нескольких экземплярах; один экземпляр попал в «Зиф», с ним быстро ознакомились, и книга оказалась принятой и прошедшей чрез редакц<ионную> коллегию — единогласно; не я ее устроил, а судьбой самой почти вне меня она устроилась; мне объяснили, что «Ленгиз»и «Зиф»— секторы «Гиза»; да и мне, признаться, несравненно удобнее, живя в Москве, сноситься при печатании с Москвою же; и с И. И. Ионовым я лично знаком; и «проводить»книгу нечего, ибо она быстрейше и без волокит «провелась»уже [1165] .

Кроме того: опыт сношения с «Ленгизом» в прошлом показал все неудобство москвичу иметь дело с сим «высоким»учреждением; в 24-ом году они издавали мою брошюру «Одна из обителей царства теней»; выпустили, не известили; в московских магазинах брошюры не мог найти; только в 26-ом году получил авт<орские> экземпляры, когда сам явился в Ленинград. Второй случай: моя драма «Гибель сенатора»в 24-м же году была «Ленгизом»принята. И — легла где-то в складах; в 26<-м> году, когда я осведомился, как же с драмой, мне ее вынес важного вида молодой человек; снисходительно ее обнюхивая, говорил, что, вероятно, «не пойдет», а может, и пойдет; рукописи не отдал; я и забыл о ней; вдруг в конце 28<-го> года получаю рукопись с торжественною печатью: «Не принята» [1166] .

Так что у меня сложилось впечатление на основании опыта, что то, что в сем учреждении принимают в 24<-м> году, то в 26<-м> обсуждается, а в 28<-м> отклоняется; и я, пишучи на одном словесном принципиальном «неотвержении», весьма боялся: пошлешь рукопись в 23 печ. листа (в 3-х экземплярах, это чуть ли не пуд!); и будет она эдак приниматься в 29–30<-м> году, лежать в 32<-м> и отклоняться в 33<-м>. А тут все решилось единым махом, без волокиты, без «входящих»и «исходящих».

Судьба, дорогой Павел Николаевич, — не сетуйте; главное удобство сношения: «Зиф»уже сговорился с Раскольниковым о праве печатания в журнале [1167] и т. д. Не думайте, что я устраивал книгу с нарочною целью миновать «Ленгиз», хотя и побаивался его. Кроме того: Ионова знаю с 21-го года, имел с ним дела [1168] ; это тоже одно из удобств для автора печатаемой книги [1169] .

Простите: до сей поры не вышла диалектика ритма [1170] ; и я послезавтра еду в Армению; книга же выйдет без меня; и авторские экземпляры будут в Москве; как только вернусь из Армении, пришлю Вам книгу с надписью (не приобретайте ее!). И еще раз Вам спасибо за сердечную и добрую память обо мне. Остаюсь искренне расположенный и уважающий Вас,

Борис Бугаев.

1163

Письмо было написано до получения письма Медведева от 22 апреля 1929 г., в котором выражалось беспокойство в связи с отсутствием рукописи «На рубеже двух столетий» и сообщалось, что в издательстве «все подготовлено к изданию „На рубеже“ — вплоть до согласования этого вопроса с московским Гизом».

1164

В журнале «Красная новь» отрывки из воспоминаний «На рубеже двух столетий» не появились, хотя и были подготовлены к печати; 11 июня 1929 г. П. Н. Зайцев сообщал Белому: «„Кр<асная> Новь“ сдала 1 отрывок уже в набор в июльскую книжку. Другой пойдет в августе» (Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1993. Вып. 14. С. 469 / Публикация Дж. Мальмстада).

1165

Книга «На рубеже двух столетий» (законченная Белым в апреле 1929 г.) была выпущена в свет в начале января 1930 г. московским акционерным кооперативным издательством «Земля и фабрика» («ЗиФ»). Илья Ионович Ионов (наст. фам. Бернштейн; 1887–1942) — поэт, партийный и издательский работник, заведовал «ЗиФом» в 1928–1929 гг.

1166

Среди писем Медведева к Белому сохранился экземпляр договора с Ленинградским отделением Госиздата на издание драматической повести «Гибель сенатора» (объемом 8 печ. л.), заключенного 4 декабря 1924 г. и подписанного О. М. Бескиным (за председателя правления Ленинградского отделения Госиздата) и Б. А. Пильняком (за автора) (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 222. Л. 11). Драма Белого «Гибель сенатора» («Петербург») тогда осталась неопубликованной. См.: Белый Андрей.Гибель сенатора (Петербург). Историческая драма / Редакция и послесловие Джона Мальмстада. Berkeley, Berkeley Slavic Specialties, 1986.

1167

Федор Федорович Раскольников (наст. фам. Ильин; 1892–1939) — советский дипломат, журналист, писатель; член редколлегии журнала «Красная новь». Ср. примеч. 2. 18 мая 1929 г. П. Н. Зайцев извещал Белого: «Раскольников взял для журнала из „Рубежа“ главы о профессорах (о М. Ковалевском, А. Веселовском, Стороженке и др.) и главу, где Вы даете портрет К. А. Тимирязева. Книга в целом на него произвела большое впечатление, и он отзывался о ней хвалебно, считает ее очень острой, а характеристики блестящими» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 14. С. 456).

1168

В начале 1920-х гт. Ионов был председателем Петроградского правления Госиздата. В этом издательстве вышли в свет книга стихов Белого «Звезда» (Пб., 1922) и его же книга очерков «Одна из обителей царства теней» (Л., 1924; сохранился договор на издание этой книги от 26 февраля 1924 г. за подписями Белого и Ионова // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 222. Л. 10).

1169

Перед отъездом в Армению Белый передал настоящее письмо П. Н. Зайцеву для отправки по адресу Медведева; Зайцев (как он сам сообщил Белому 11 июня 1929 г.) задержал отправку до окончательного выяснения договорных отношений с «ЗиФом», после чего выслал письмо Медведеву «со своим сопроводительным» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 14. С. 470). Медведев отвечал Белому 22 мая 1929 г.: «Только сейчас я получил через П. Н. Зайцева Ваше письмо от 23 апреля. Не скрою: оно меня очень опечалило. Дело, конечно, не в местничестве — Гиз или Зиф, — и не в питерском патриотизме — обязательно Ленотгиз! Нет, дело в том, что через эту книгу я рассчитывал теснее связать Вас с нашим издательством на будущее время и при посредстве ее перейти тот рубеж, к<о>т<орый> имеется к настоящему времени в наших взаимоотношениях. Одним словом, через рубеж при помощи „На рубеже“. <…> Мое пожелание — ч<то>б<ы> дело не закончилось первым томом, ч<то>б<ы> Вы продолжили эти мемуары, к<о>т<орым>, как Вы знаете, лично я придаю огромное значение».

1170

Имеется в виду исследование Белого «Ритм как диалектика и „Медный всадник“», печатавшееся в издательстве «Федерация».

P. S. Мой временный адрес недели на 3: Армения, Эривань. Мартиросу Сергеевичу Сарьяну: улица Рубени. 55. Далее — неизвестен адрес; но его всегда будет знать Петр Никанорович Зайцев (Москва, Арбат, Староконюшенный, д. 5, кв. 45).

5

 Кучино 5-го марта <1930>.

Дорогой Павел Николаевич,

Что Вы должны обо мне думать? Мне только на днях, в связи с Вашим письмом, вскрылась вся степень моего неприличия, в котором я лишь отчасти виноват [1171] .

Прежде всего, — спешу отчитаться пред Вами, чтобы хотя снять часть вины с себя; во-первых: уезжая в Армению в прошлом году весной, я Вам написал о случае с «Зифом»; оказывается, — Вы мне писали [1172] ; письмо получил для меня П. Н. Зайцев [1173] , который его… не передал; и лишь случайно заехав в Кучино в день получения мной Вашего письма, вспомнил про другое, весеннее, которое у него запропастилось, ибо, не веря в почту Армении, он его не переслал в Эривань; а встретившись со мной через 4 месяца, уже не вспомнил; тут его вина, но извинительная: у него столько дел в голове, что случай с пропажей письма вполне извинителен.

Что касается «Ритма», то — верите ли? Я страшно рассеян, когда работаю; и не раз ловил себя в том, что, мысленно совершив некий поступок, потом начинаю думать, что я его и действительно совершил. Так случилось с «Ритмом»; я был убежден, что осенью Вам послал книгу, потому что все лето думал о том, что — вот, мол, пошлю «Ритм» — тому-то, тому-то; и в первую голову — Вам. «Ритм» вышел в Москве, когда я жил в Эриване; книг, кроме пробного экземпляра, не получал; вернувшись в Кучино, к сентябрю, тотчас уселся за ряд работ; и скоро же за 2-ой том «Москвы» [1174] , в которую и провалился с головой, глазами, ушами, так что все прочее замаячило издали. Надписав несколько экземпляров «Ритма» и попросив П. Н. Зайцева их отослать из Москвы, я твердо верил, что книгу Вы получили еще в октябре.

Это — от переключенности внимания, верьте мне.

Тотчас же вышлю Вам и «Ритм, как диалектика»,и «На рубеже», — как скоро приедет в Кучино П. Н. Зайцев, который подчас с таким самопожертвованием меня выручает там, где во мне обнаруживается неискоренимый, рассеянный путаник. Дело в том, что в Кучине почты нет, а только в Салтыковке (за 2 километра), куда пройти из Кучино подчас трудно, а во время распутицы еще и несносно. Я и передаю заказную корреспонденцию П. Н. Зайцеву; и кроме того: в Салтыковке подчас письма застревают надолго. П. Н. будет у меня дней через пять; а это письмо отправит моя знакомая.

Сам я сижу безвыездно в Кучине, в Москве не бывая; во-первых, — перегружен: «Москва» отнимает и утро, и ночь; пока не свалю ее с плеч, я — раб; кроме того, — срок, контракт (с «Федерацией»). Но думаю, — к маю освободиться. У меня строго размеренный день: за чаем работаю; потом, для свежести головы 3-х-часовая прогулка: 1 1/2 часа физкультура (работа со снегом, и всякое там, — считаю себя дворником нашей дачки: хозяева, старички, — где им справиться со снегом!); 1 1/2 прогулка; потом обед; потом сон, ибо ночью недосыпаю; с 10 и до 3-х ночи опять работа; с 3 до 5-ти утра — чтение: читаю постоянно. Засыпаю в 6 утра.

Таков мой нормальный рабочий день, — непрерывка; и всякое отклонение от нее разбивают, особенно поездки в Москву, ибо — 2 пропащих дня: день отъезда; и — следующий (возвращения), ибо приходится ночевать в Москве.

В Кучине же я имею все, что нужно для человека, живущего осмысленнойжизнью; работа (худож<ественная>, умственная, физическая), природа, мысли больших людей (книги), товарища для бесед [1175] и изредка посещающих друзей.

Но этот род жизни, не похожий на жизнь многих из собратьев по перу, рождает особого рода рассеянность, ибо орбита этой жизни — своя; в ней дни, часы, труды и мысли диктуются из автономии, из зорь, метелей, дум, чтения.

Прожив бурную, очень меня издергавшую жизнь, я полагаю, что к 50 годам заслужил право на независимое созерцание из равновесия и полноты; хорошо склоняться к закату не нервным, с расширенными интересами, с кабинетным чтением.

Но этот же темп и бывает порою источником того, что может выглядеть со стороны странностью. Как-то: не могу написать письма до окончания работы; только поставив точку после оконченной дневной порции, принимаюсь за письма; иначе — работа сорвана (в особенности художественная); а точка ставится порой в 4-ом часу ночи. Так случается: лежит под носом письмо, на которое надо ответить; а катишься по дням без возможности ответить.

Вот почему не тотчас же ответил на Ваше письмо, столь меня испугавшее напоминанием о моей рассеянности.

Кстати, — не слал Вам «Рубежа», конфузясь перед Вами, что Вас полу-обманул с ним; но еще раз скажу: 2 раза «Ленгиз» меня подвел — с драмой «Гибель сенатора»(продержав ее 2 года без всякой резолюции и потом швырнув мне рукопись обратно, без единого объяснения, кроме чиновничьей пометки «Не принята»; я не привык, чтобы со мной так обходились); то же с брошюрой о Берлине [1176] ; напечатали, не выслали экземпляров, не уведомили, что брошюра вышла. Знаю, что, имея дело с Вами, этого не случилось бы; и все же, — боялся, что пойдут в недрах «высокого» учреждения раздумия, паузы и т. д., а с «Зифом» все было ясно, просто; и — не формально.

Вот почему и передал «Зифу». Это все я Вам писал весной; и Вы, вероятно, весной же ответили мне. Повторяю: письма я не получилпо вине П. Н. Зайцева, — виноватого без вины,ибо он очень рассеян и очень занят; и я его часто удручаю чрезмерно просьбами о помощи.

И потому-то, Павел Николаевич, после невольного конфуза с «Рубежом», я и не предлагаю, конфузясь предложить, свое намерение восстановить I-ый том «Начала века» (пропавший за границей); после «Москвы»,которую кончу весной, буду летом его восстановлять во всяком случае; и вполне приемлемо для цензуры. Это — не предложение (мне ли, не исполнившему обещание после Вашего любезного предложения, — предлагать?). Но если бы мне предложили печатать, — это шло бы навстречу моей работе [1177] .

Извиняюсь за столь длинное письмо. Еще раз простите [1178] .

Остаюсь искренне преданный.

Борис Бугаев.

1171

В письме от 19 февраля 1930 г. Медведев напоминал Белому о его обещании прислать экземпляр книги «Ритм как диалектика и „Медный всадник“» (М., 1929), а также просил подарить и «На рубеже двух столетий».

1172

Подразумевается письмо Медведева к Белому от 22 мая 1929 г.; его заключительная фраза: «За „Ритм“ заранее благодарю и буду с нетерпением ждать его».

1173

П. Н. Зайцев помогал Белому, жившему в Кучине, в ведении его литературных дел, поддерживал связь между ним и Москвой, выполнял различные его просьбы и поручения.

1174

Имеется в виду роман «Маски», над которым Белый вплотную работал с сентября 1929-го по май 1930 г.

1175

Имеется в виду Клавдия Николаевна Васильева.

1176

«Одна из обителей царства теней».

1177

В июле 1930 г. Белый приступил к работе над второй книгой воспоминаний, служившей продолжением «На рубеже двух столетий», — «Начало века». Медведев обещал Белому (в письме от 12 марта 1930 г.) известить его, если новое руководство Ленотгиза заинтересуется этой книгой, однако такого письма, насколько известно, не последовало.

1178

12 марта 1930 г. Медведев писал в ответ: «Откровенно говоря, я страшно сетую на себя за то, что напомнил Вам о „Ритме“. Я никак не предполагал, что этим напоминанием так сильно взбунтую Вашу прирожденную исключительную деликатность. Зачем я это сделал! <…> Поверьте: я нисколько не обижен и не считаю Вас „в долгу“. Просто — я очень жду Ваших книг».

P. S. Адрес. Нижегородская жел<езная> дорога. Салтыковка. Новое Кучино. Железнодорожная улица, дача № 40 (Шипова). Жду с нетерпением книгу о Блоке [1179] .

Два письма Андрея Белого из собрания Д. Е. Максимова

В последние годы жизни Дмитрий Евгеньевич Максимов (1904–1987), крупнейший специалист по русскому символизму [1180] , работал над серией мемуарно-аналитических очерков. Несколько образцов этого жанра успел опубликовать сам автор, несколько осталось в черновых записях и заготовках, обнародованных посмертно [1181] . Среди завершенных очерков — «О том, как я видел и слышал Андрея Белого. Зарисовки издали», он впервые увидел свет в журнале «Звезда» в 1982 г. (№ 7) [1182] . В нем с исключительной выразительностью и глубиной воссоздан образ писателя, каким он воспринимался во время его публичных выступлений в Петрограде в первой половине 1920-х гг., а также детально описана единственная личная встреча с Белым, продолжавшаяся 5 июня 1930 г. около шести часов. Первоначально Д. Е. Максимов собирался написать и вторую часть этого очерка, посвященную вдове писателя К. Н. Бугаевой (1886–1970), с которой его связывали долгие годы знакомстве и интенсивная переписка.

1179

В письме от 19 февраля Медведев сообщал: «…надеюсь хоть частично компенсировать Вас в марте записными книжками Блока, к<о>т<орые> уже сданы в печать». Имеется в виду издание: Записные книжки Ал. Блока / Редакция и примечания П. Н. Медведева. Л.: Прибой, 1930.

1180

См. о нем: Магомедова Д. М.На страже духа и культуры… (Д. Е. Максимов — исследователь русской литературы XX в.) // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1988. Т. 47. № 2. С. 186–192; Ильюнина Л., Долматова Г.Дмитрий Максимов // Зборник Матице српске за славистику. 1989. № 36. С. 195–207; Ильюнина Л. А.Создатель русской науки о символизме (Материалы из архива Д. Е. Максимова) // Проблемы источниковедческого изучения истории русской и советской литературы. Сб. науч. трудов. Л., 1989. С. 145–166; О себе. Автобиографическая заметка Д. Е. Максимова / Публ. Антонеллы Д’Амелия // Europa orientalis. 1989. № 8. С. 569–577; Куприяновский П. В.Д. Е. Максимов — исследователь русской поэзии // Биография и творчество в русской культуре начала XX века. Блоковский сборник. IX. Памяти Д. Е. Максимова (Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 857). Тарту, 1989. С. 3–10; Азадовский К. М., Лавров А. В.Памяти Д. Е. Максимова // Литературное наследство. Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 2. М., 1994. С. 583–591.

1181

См. публикации очерков «Несколько слов о Н. А. Энгельгардте и его дочери А. Н. Гумилевой» (Анна Энгельгардт — жена Гумилева (по материалам архива Д. Е. Максимова) / Публикация К. М. Азадовского и А. В. Лаврова // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 379–382), «Любовь Дмитриевна» (о Л. Д. Блок) (Незаконченный очерк Д. Е. Максимова / Предисловие, публикация и примечания К. М. Азадовского и А. В. Лаврова // Новое литературное обозрение. 1999. № 35. С. 250–280) и материалов к очерку о К. К. Вагинове ( Дмитренко А. Л.Статья Д. Е. Максимова о К. К. Вагинове: контур неосуществленного замысла // Russian Studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. 2000. Т. III. № 2. С. 454–470).

1182

См.: Максимов Д.Русские поэты начала века. Л., 1986. С. 350–376.

Замысел остался невоплощенным, однако ученый провел пред верительные разыскания, стараясь установить основные факты биографии Клавдии Николаевны (в ходе общения с нею, естествен но, остававшиеся в тени, поскольку в центре внимания всегда была исключительно фигура Андрея Белого). С этой целью он обратился к тем, кто близко знал К. Н. Бугаеву на протяжении длительного времени, — к ее соратницам по антропософскому движению и, в частности, к М. Н. Жемчужниковой, деятельной участнице и историографу этого движения [1183] . Между Д. Е. Максимовым и М. Н. Жемчужниковой завязалась продуктивная переписка [1184] . Душевное расположение, которое испытывала Клавдия Николаевна по отношению к ученому (организовавшему, в частности, приобретение хранившейся у нее части архива Андрея Белого Отделом рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, что позволило хотя бы незначительно поправить ее тяжелое материальное положение), передалось, судя по всему, и ее московским близким друзьям. Свидетельство тому — в письме Жемчужниковой от 17 мая 1981 г.:

1183

См.: Жемчужникова М. Н.Воспоминания о Московском Антропософском обществе (1917–23 гг.) / Публикация Дж. Мальмстада // Минувшее Исторический альманах. Paris, 1988. Вып. 6. С. 7–53.

1184

См.: «Или к „Маскам“ возможен иной подход?» Из переписки Д. Е. Миксимова и М. Н. Жемчужниковой / Публикация и примечания Н. И. Жемчужниковой // Литературное обозрение. 1995. № 4/5. С. 74–76.

«Многоуважаемый Дмитрий Евгеньевич, посылаю Вам некую „реликвию“ — несколько записочек Кл<авдии> Ник<олаевны> и Б. Н. — просто для пополнения Вашей коллекции, т<ак> к<ак> по содержанию они, мне кажется, ценности не представляют. Их посылает Вам Мария Александровна Скрябина, в те стародавние года она была артисткой Второго МХАТ’а, также и ее муж Владимир Николаевич Татаринов, режиссер, близкий друг и сподвижник Мих<аила> Ал<ександровича> Чехова. Тогда они часто встречались, да и позднее Мар<ия> Ал<ександровна> бывала у Кл<авдии> Н<иколаевны> до конца ее жизни и помогала Леле [1185] . Я уговаривала Мар<ию> Ал<ександровну> написать воспоминания, ведь она многих знала. Но она так твердо убеждена в своей неспособности это выполнить, что твердость этого убеждения действительно равносильна невозможности».

1185

Елена Васильевна Невейнова (1902–1988) — близкий друг К. Н. Бугаевой, ухаживала за ней в последние годы ее жизни.