Андрей Боголюбский
Шрифт:
Археологические памятники XI–XII веков — курганные могильники, городища, селища — рисуют нам уже почти сплошное русское население Ростовской земли. Лишь кое-где наличие среди славянского инвентаря курганов, характерных для мерянского костюма «шумящих привесок» и других предметов или изредка встречающиеся рядовые «финские» могильники говорят о старых пережитках или островках мерянской культуры среди основной массы русского населения{8}.
Район течения обеих Нерлей, приозерный край, а также черноземное «ополье» были особенно густо заселены. Здесь рано начало развиваться и играть главную хозяйственную роль пашенное земледелие и появились крупные сельские поселения, оставившие обширные курганные могильники, тогда как в экономике более северных лесных районов Поволжья и Заволжья продолжали господствовать скотоводство, охота и рыбная ловля{9}.
Однако местный процесс феодализации общества делал быстрые успехи, внося глубокие перемены в жизнь сельских общин. Он ощущается и в археологических памятниках X–XI веков. Так, например, большой курганный могильник на восточном берегу Клещина озера, около села Большой Бремболы, состоит из нескольких смежных кладбищ: «круглицы» — 100 насыпей, «княжие могилы» — 45 насыпей, особо два кургана, называемые «паны», и в соседстве с ними 200 небольших курганов под названием «могилки». Отраженное в народных названиях социальное различие погребений соответствует более богатому инвентарю «княжих могил», в которых встречаются ножи с обвитыми серебряной проволокой рукоятями, секиры, богатые украшения, мониста, кости коня{11}.
Особенно резко этот процесс социального расслоения ощущался в районах, связанных с водными торговыми артериями, где патриархальный уклад взрывался выделением зажиточной господствующей верхушки — «старой чади». На нее опиралась и установившаяся с X века система даннического обложения севера югом, находя в лице «старой чади» свою низовую агентуру и углубляя классовое расслоение местного общества.
Отмеченная летописью острая вспышка народного протеста — восстание в Суздальской земле 1024 года освещает глубину и своеобразие этого процесса. Восстание было поднято смердами во главе с языческими волхвами в связи с охватившим землю голодом. Восставшие избивали «старую чадь», которая якобы держала в своих руках общинные запасы хлеба и продуктов и усиливала голод. Часть людей пустилась вниз по Волге к болгарской земле и привезла оттуда пшеницу и хлеб, что облегчило положение. Услышав о восстании, сюда спешно прибыл с дружиной из Новгорода князь Ярослав Мудрый. Виновные в избиении «старой чади» и ограблении ее домов были схвачены и казнены. «Старая чадь» была взята под твердую защиту княжеской власти. По словам летописи, Ярослав «устави ту землю», то есть подтвердил и узаконил крепнувшие здесь отношения господства и подчинения.
«Ярослав, — замечает Б. Д. Греков, — конечно, не мог «уставлять» Суздальскую землю иначе, чем была «уставлена» вся Русская земля, т. е. через укрепление здесь, а в некоторых местах и введение заново норм «Русской Правды». Ему необходимо было напомнить, а может быть, кое-где и впервые сообщить о карах, налагаемых государственной властью за всякого рода правонарушения. Ведь «Русская Правда» и в Поднепровье, и в Поволховье своим острием направлена была против всяких попыток народной массы нарушить установленный властью режим. Ярослав, вероятно, очень энергично ознакомил Суздальскую землю с законом, носящим его имя»{12}.
По-видимому, в том же 1024 году в Поволжье был «основан» город Ярославль, имя которого мы снова услышим через 47 лет и опять-таки в связи с еще более грозным восстанием смердов. Донесенные до нас позднейшей письменностью сказания о начале феодального Ярославля рисуют ожесточенную борьбу местного славянского населения с дружиной Ярослава, архаический быт предшествовавшего княжескому городу поселка, носившего имя Медвежий угол, и наличие здесь и в Верхнем Поволжье XI века вообще глубоких пережитков тотемистических верований, в частности медвежьего культа{13}.
Новое восстание смердов в Залесье отмечено летописью под 1071 годом. Его вождями были снова «волхвы лживые», которые возглавили мятеж в Ярославле и с отрядом восставших в 300 человек прошли по берегам Волги и Шексны до далекого Белоозера, громя в поволжских погостах «старую чадь», убивая «лучших жен», державших жито, мед, рыбу, меха и другие богатства. В Белоозере оказался со своей дружиной боярин черниговского князя Святослава Ян Вышатич, собиравший здесь дань в сопровождении священника,
может быть, ведшего какую-то миссионерскую работу и убитого во время сражений дружины с повстанцами. Разгромив восстание, Ян отдал его вождей-волхвов на расправу родичам убитых «лучших жен», которые и «мстили своих» по законам родовой мести, повесив трупы убитых волхвов на дереве, где их якобы в ту же ночь и сожрал медведь.Таковы полные колоритных этнографических и исторических подробностей рассказы летописи о восстаниях смердов, рисующие нам и сложную борьбу формирующихся классов, и сплетение старого и нового в быту народных масс Поволжья.
Как можно заключить из этих рассказов, древнейшие крестьянские восстания Ростовской земли были связаны с Волгой, где волжская торговля ускоряла расслоение сельских миров, разъедая их целостность ростом имущественного неравенства. Процесс этот начался, конечно, много раньше XI века, он был обострен даннической эксплуатацией X столетия, которая нашла свою опору в господствующих слоях общины и «старой чади». Эти бывшие «лучшие люди» общины превращались теперь в угрозу общине, узурпируя ее запасы продовольствия, создававшиеся, по-видимому, для культовых надобностей, используя их для закабаления общинников, а затем и для уплаты дани. Какую-то роль во владении этими запасами играли «лучшие жены» — «большухи» семей «старой чади»; можно предполагать, что и сама земля уходила из рук общинников во владение «старой чади». Защита этих новых хозяев общины князем и его дружиной лучше всего показывает, какое значение имели они в деле упрочения даннической системы. Волхвы же проповедовали возврат в золотой век патриархальной старины, утверждая, что избиение «лучших жен» вернет «обилие» земле; они звали к верности языческим богам. В XI веке мы и наблюдаем оживление медвежьего культа, старого погребального обряда сожжения и ряда языческих обычаев.
Восстания крестьянских масс северо-востока были результатом быстрого и глубокого процесса феодализации, шедшего как изнутри местного общества, так и извне — путем энергичного подчинения края власти южных князей. Субъективно-реакционные по своим устремлениям, эти восстания тем не менее сыграли определенную прогрессивную роль в истории Залесья: они способствовали сплочению в единый господствующий класс княжой дружины и местной «старой чади», ускорили переход от аморфной даннической эксплуатации населения к феодальным отношениям; смерды Залесья впервые получили кровавый предметный урок феодального права, утверждавшего их бесправие; наконец, эти восстания показали необходимость новой прочной организации княжеского владения на севере.
Основными опорными пунктами княжеской власти на севере, как и на юге, были города. К сожалению, древнюю историю залесских городов мы знаем преимущественно по очень скупым указаниям письменных источников, которые называют здесь древний центр времен Олега Ростов, северное Бело-озеро и восточный Муром.
Ростов, как предполагают, имел своим предшественником древнее городище VIII–IX веков на реке Саре, где уже тогда концентрировалось ремесленное славяно-мерянское население{14}. Когда город переместился на берега озера Неро, мы не знаем, но несомненно, что в XI–XII веках, а может быть, уже и в X веке, он стоял на своем теперешнем месте.
Суздаль, впервые упомянутый в связи с восстанием смердов 1024 года, в IX–X веках, по-видимому, представлял совокупность нескольких поселений сельского облика с центральным укрепленным поселком на месте нынешнего Кремля, в крутой излучине реки Каменки. Его положение в зоне черноземного, густо населенного ополья поднимает его экономическое и политическое значение — он становится почти равным старому Ростову, и его имя вскоре обнаруживает себя в наименовании Залесья Суздальской землей{15}.
Очевидно, до вокняжения Юрия Владимировича, а может быть, и его отца — Владимира Мономаха на берегу Клещина (Переяславского) озера был основан городок Клещин, охранявший район нерльских верховьев и сохранившийся ныне в виде небольшого городища с полустертыми временем валами{16}.
На Волгу был выдвинут Ярославль — хорошо укрепленный город на стрелке, при впадении в Волгу Которосли, несущей свои воды из-под Ростова. Возможно, что современен Ярославлю и городок Коснятин, закрывающий вход с Волги в волжскую Нерль, может быть, основанный сосланным в Залесье новгородским посадником Константином (Коснятином). По-видимому, к Х — XI векам относится возникновение поволжских городов Углича и Костромы. За Волгой, в лесных дебрях, обосновались города Галич-Мерский (мерянский) и Судиславль, напоминающий нам об имени сосланного в Псков Ярославова брата Судислава.