Андрей Боголюбский

Осада города продолжалась девять недель (эта цифра значится в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях; в Новгородской же сказано иначе: семь недель). Князь Святослав Всеволодович действовал как подлинный предводитель объединённой рати, явно оттеснив на вторые роли других князей и воеводу Бориса Жидиславича. «…И отряди Всеволода Юрьевича [и] Игоря с моложьшими князьми к Вышегороду», — пишет о нём киевский летописец. Младшие князья и начали военные действия с нападения на город. Но их противник Мстислав Ростиславич, недаром прозванный Храбрым, не собирался сидеть сложа руки. «Изрядив» свой полк, он выехал с ним из ворот крепости на «болонье» — открытую, низменную местность перед городом — и вступил в бой с передовыми отрядами вражеской рати. «…И свадишася стрельцы их, и почаша ся стреляти, межи собою гонячеся (гоняясь друг за другом. — А. К.)», — рассказывает летописец. Видя, что его стрельцы уже смешались с вражескими и те начинают теснить их, Мстислав и сам бросился на врага. Союзники расположились напротив тремя полками: новгородцы, ростовцы, а посередине полк Всеволода Юрьевича. Мстислав устремился прямо на средний полк, «и сшибеся с полкы их, и потопташа середний полк». Но численное превосходство оставалось за союзниками. Они начали окружать Мстислава, «бе бо Мьстислав в мале въехал в не», — объясняет летописец. Началась лихая кавалерийская схватка, в которой слышались лишь воинственные клики сражающихся и «стонания» раненых да ещё какие-то «гласы незнаемые» и «лом копийный», то есть звон бряцающего оружия, а от поднявшейся пыли нельзя было различить ни конного, ни пешего. «И тако бившеся крепко, и разидошася, — подводит летописец итоги первого дня осады, — много же бе раненых, мёртвых же бе немного».

На другой день к Вышгороду подступили основные силы коалиции, «и тако оступиша весь град». Приступы к городу следовали чуть ли не каждый день, и чуть ли не каждый день вой Мстислава выступали из крепости и давали бой осаждавшим. «Да бьяхуться крепко», — вновь пишет о Мстиславовой дружине летописец. По его словам, в городе росло число раненых и убитых.

Казалось, что шансов выдержать осаду при таком подавляющем численном превосходстве противника у Мстислава Ростиславича немного. Но развязка этой драмы оказалась до крайности неожиданной. На девятой неделе осады, то есть в первых числах ноября 1173 года (по счёту Новгородской летописи, в 20-х числах октября), к Киеву подступил князь Ярослав Изяславич Луцкий «со всею Волынского землёю». Он ещё раньше заключил договор с главой «Черниговского дома» князем Святославом Всеволодовичем и теперь намеревался «по старшинству» занять киевский стол. Первоначально Ярослав Луцкий числил себя среди противников Ростиславичей, своих двоюродных братьев, с которыми воевал ещё вместе со старшим братом Мстиславом. Однако черниговские князья не готовы были гарантировать ему княжение в Киеве — и потому, что этот вопрос следовало согласовать с Андреем Боголюбским, а Андрей вряд ли готов был отдать «златой» киевский стол брату ненавистного ему Мстислава Изяславича, и потому, что князь Святослав Всеволодович и сам подумывал о княжении в Киеве. Между тем проявил расторопность и Давыд Ростиславич. Очевидно, именно он вступил в переговоры с луцким князем и пообещал признать его «старейшинство» от имени всех своих братьев. Ярослав принял новое предложение — и круто поменял союзников в войне, в очередной раз изменив расстановку сил. «Он же сослався с Ростиславичи и урядися с ними о Киев, — читаем в летописи. — И отступи от Олговичь, и, вьстав, поиде от них, изрядив полкы, к Рюрикови [к] Белугороду». От Белгорода же, соединившись с полком князя Рюрика Ростиславича, Ярослав Луцкий мог в любой момент подступить к Вышгороду — на выручку осаждённому там Мстиславу. Так, собственно, и произошло.

Весть о приближающейся рати вызвала панику в войсках союзников. Силы Ярослава были преувеличены слухами многократно. Казалось, что с ним к Вышгороду движется не только «вся Волынская земля», но и «вся Галицкая земля», и «чёрные клобуки». «Уже ся им всяко совокупити на ны!» (то есть: «Теперь все против нас соединятся!») — эта мысль в миг овладела войском. Паника началась ночью. «Убоявшесь», полки даже не стали дожидаться рассвета «и в смятеньи велици, не могуще ся удержати, побегоша черес Днепр», так что многие из бегущих утонули при ночной переправе. Мстислав же Ростиславич, видя их беспорядочное отступление, устремился за ними со своей дружиной; «и гнавше дружина его, и ударишася на товаре (обозы. — А. К.) их и много колодник изъимаша».

Разгром оказался полным. Вновь, как и под Новгородом, при подавляющем численном превосходстве войско, собранное Андреем Боголюбским, постыдно бежало. Да и то сказать: ради чего было сражаться большинству из собравшихся у Вышгорода князей? Часть из них была вовлечена в коалицию насильно («нужею»), как, например, сын Романа Смоленского или полоцкие и туровские князья. Рязанские и муромские полки и до этого явно показывали отсутствие у них рвения при участии в военных походах, организованных суздальским князем. Даже братья и родные племянники Андрея Боголюбского совсем ещё недавно целовали крест Ростиславичам, выйдя из повиновения старшему брату и дяде. В общем, отстаивать интересы оскорблённого Андрея оказалось некому. Не считать же мстителем за его обиду князя-ребёнка Юрия!

Больше всего пострадали, кажется, именно суздальские полки. (Святослав Всеволодович, как мы увидим, свою военную силу сохранил; новгородцы же пришли домой «здоровы все», то есть без потерь.) Киевский летописец возносит хвалу князю Мстиславу Храброму, явившему в этой войне свои лучшие качества — между прочим, те самые, которые когда-то отличали другого вышгородского князя — Андрея Боголюбского. «Мстислав же много пота утёр с дружиною своею (характеристика, заставляющая вспомнить прадеда Мстислава, князя Владимира Мономаха. — А. К.) и не мало мужьства показа с мужьи своими». Победа эта, как водится, приписана была заступничеству Пресвятой Богородицы, а также святых покровителей древнего Вышгорода и всей Русской земли — князей-страстотерпцев Бориса и Глеба. А вот в отношении Андрея Боголюбского и его рати автор летописи не скрывает сарказма и явного злорадства:

«…И тако възвратишася вся сила Андрея, князя Суждальскаго: совокупил бо бяшеть все земле, и множеству вой не бяше числа; пришли бо бяху высокомысляще, а смирении отидоша в домы своя».

В Суздале же живописать подробности войны не стали, ограничившись в кратком летописном рассказе о ней лишь констатацией очевидной неудачи своих войск: «…пришедши же к Вышегороду с силою многою, стояша около города 9 недель и, не успе ничтоже, възвратишася вспять». (В поздних летописях сказано даже, что князь Юрий Андреевич, простояв у Вышгорода девять недель, «и не хоте кровопролитья, возвратися восвояси», то есть ушёл сам, по доброй воле^{335}.)

Всего несколькими страницами выше мы говорили о торжестве политики Андрея на юге. Но прошло немногим более двух лет — и всё изменилось в одночасье. Впрочем, любой пик — могущества ли, силы, свершений — потому так и называется, что за ним с неизбежностью следует спад. Просто падение оказалось слишком крутым, напоминающим обвал: казалось, что своё влияние на юге Андрей потерял надолго, если не навсегда. Примечательно, что его младшие братья и племянники — и Михалко со Всеволодом, и Мстислав с Ярополком Ростиславичи — при описании последующих событий окажутся в Чернигове, у князя Святослава Всеволодовича, а не в своих городах на юге, которых они, по-видимому, лишились. Удержать свои позиции на юге удалось лишь юному Владимиру Глебовичу Переяславскому.

В действительности судьба Киева отнюдь не была решена после вышгородского разгрома. Как мы вскоре убедимся, для самого Андрея ещё ничего не было потеряно, и своё влияние на ход общерусских дел — даже после того, что случилось, — он сохранил почти в полном объёме. Запас прочности оказался велик, и скорое возобновление войны за Киев продемонстрирует это весьма отчётливо. Гораздо большее значение имело для Андрея другое. Уже во второй раз подряд его собственные полки постыдно бежали с поля боя — а это свидетельствовало о том, что он стремительно теряет свой авторитет князя и полководца. Вероятно, Андрей надеялся уже вскоре восстановить его с помощью новых войн и новых побед. Но времени для этого судьба ему уже не отпустила…

Итак, Ростиславичи могли торжествовать. Вместе со своим двоюродным братом, луцким князем, они разбили и обратили в бегство сильнейшую коалицию князей из всех, что собирались в те десятилетия на Руси. Как и договаривались, братья «возложиша… старейшинство» на Ярослава Изяславича, и тот вступил в Киев и воссел «на столе деда своего и отца своего». В.Н. Татищев датирует его восшествие на киевский стол 20 декабря. Но откуда историк XVIII века извлёк эту дату, неизвестно.

(В «Истории…» В.Н. Татищева содержится ещё одно уникальное известие. Смирившийся с потерей Киева князь Рюрик Ростиславич ещё во время осады Вышгорода успел якобы вступить в переговоры с новгородским посадником относительно возможности своего возвращения в Новгород. Посадник «учинил» в войске вече, и было решено просить Рюрика, «чтоб к ним шёл», причём Юрия о том даже не уведомили. Так что по завершении военных действий Рюрик поспешил в Новгород, был там принят «с честию», но продержался недолго: новгородцы, «вознегодовав», вновь его прогнали, «а на его место взяли во вторые Андреева сына Юрия». Окончательное возвращение Рюрика Ростиславича из Новгорода в Смоленск Татищев датирует 1 мая 1174 года. Впрочем, и этот его рассказ не находит подтверждения в ранних новгородских и суздальских источниках, а потому не внушает доверия [181] .)

181

Татищев. Т. 3. С. 103; Т. 4. С. 284. То же известие: «Выиде Рюрик из Новагорода» читается под 6682 г. в младшем изводе Новгородской Первой летописи (НПЛ. С.. 223). Возможно, это ошибочное дублирование известия под 6679 г.: и там, и там оно поставлено в связь с известием о вступлении в Киев князя Романа Ростиславича (ср.: Там же. С. 222). Показательно, что в читающейся в том же Комиссионном списке Новгородской Первой летописи статье «А се князи Великаго Новагорода» о вторичном княжении Рюрика Ростиславича, разрывающем княжение Андреева сына Юрия, ничего не сказано (Там же. С. 471).

Но и для Ярослава Изяславича киевское княжение оказалось непосильной ношей. Вскоре после того, как он отпустил большую часть своего войска обратно на Волынь, в Киев явились послы черниговского князя Святослава Всеволодовича. Ранее между князьями был заключён договор, подтверждённый крестным целованием, и теперь Святослав вспомнил о нём — как будто между ними ничего не произошло, бегства от Вышгорода не было и в помине и князья расстались союзниками друг друга. «Святослав же поча слати к Ярославу с жалобою, — рассказывает летописец, — река ему:

— На чём еси целовал крест, а помяни первый ряд (то есть прежний договор. — А. К.). Рекл бо еси: “Оже я сяду в Киеве, то я тебе наделю. Пакы ли ты сядеши в Кыеве, то ты мене надели”. Ныне же ты сел еси. Право ли, криво ли — надели же мене!»^{336}

Это «право ли, криво ли» — замечательная черта живой лексики межкняжеского общения того времени. Даже на самом высоком уровне — в ходе официальных переговоров — князья умели сказать и метко, и точно, а князь Святослав Всеволодович — в особенности. Но вместе с тем это и вполне ясно выраженная юридическая формула: «наделить в правду» значило: наделить в соответствии с признанными обязательствами и правами того или иного князя. Святослав Всеволодович допускал и наделение его волостями, так сказать, «в кривду».