Ангел Рейха

Эрнст в течение трех месяцев старался вообще не высовываться. Его отношения с Толстяком были натянутыми, а отношения с Мильхом – холодными. Он курил одну сигарету за другой и пил (хотя сам не признавал этого) запойно.

Пока операция «Орел» продолжалась и лица в министерстве становились все мрачнее, я испытывала устройство для перерезания тросов заградительных аэростатов. Аэростаты, жутковато-прекрасные, словно чудом выжившие динозавры, представляли опасность для наших бомбардировщиков. Они дрейфовали над английскими городами на стальных тросах, невидимых взгляду до тех пор, покуда вы не подлетали к ним вплотную, рискуя повредить крыло или сломать пропеллер.

Конструкторы изобрели буферную решетку, при столкновении откидывавшую трос на крыло, при этом укрепленное на крыле стальное лезвие перерезало трос. Таким устройством оборудовали «Дорнье-17», потом изготовили несколько заградительных аэростатов по образцу британских, и несколько недель я только и делала, что летала на бомбардировщике под аэростатами. Чтобы лучше видеть тросы, мы привязали к ним лоскутки ткани. Буферная решетка уменьшала маневренность машины, поэтому вскоре мы ее сняли.

Как-то раз один лихой пилот умудрился захватить настоящий английский аэростат, пустившийся после разрыва троса в свободное воздушное плаванье. Все были крайне возбуждены, и мы решили использовать захваченный аэростат при следующем испытании.

Именно тогда Эрнст нанес нам визит.

В день испытаний с настоящим аэростатом дул крепкий ветер. Трос, уже раз лопнувший, оказался значительно короче тех, что мы обычно использовали, а следовательно, мне предстояло лететь довольно низко над землей. Вдобавок мне предстояло перерезать трос, натянутый под углом, поскольку аэростат сильно сносило ветром. Никто не знал, как повел бы себя трос даже в обычных условиях, поскольку он отличался от наших: был сплетен из меньшего количества более толстых волокон. Одним словом, испытание следовало отменить. Но тут на взлетно-посадочную полосу опустился «шторк» Эрнста, и из него выбрался сияющий Эрнст с портфелем, который, казалось, он никогда не открывал.

– Все в порядке, капитан? – спросил он.

Он собирался в Рейхсканцелярию во второй половине дня, чтобы доложить там о результатах испытаний.

– Все в порядке, генерал, – ответила я.

Я оторвалась от земли и полетела навстречу блестящему стальному тросу.

Обычно лезвие легко перерезало трос. Самолет слегка встряхивало, и рычаг управления чуть вздрагивал у меня под рукой.

Когда мое крыло коснулось троса, до предела натянутые стальные нити буквально взорвались и брызнули в стороны, перерубая лопасти правого пропеллера. Обломки пропеллера пробили фонарь кабины и просвистели в нескольких сантиметрах от моей головы. Я выключила двигатель и попыталась выровнять машину. В следующую секунду поврежденный двигатель с утробным ревом отвалился. Крыло затряслось, резко выгнулось, и самолет чуть не перевернулся брюхом вверх.

Лихорадочно орудуя взбесившимся рычагом управления, я умудрилась провести «дорнье» над самой вершиной холма, в который он собирался врезаться.

Каким-то чудом, на одном двигателе и практически на одном крыле, мне удалось продержаться в воздухе достаточно долго, чтобы перевалить через холм и приземлиться на первом же ровном участке. С минуту я сидела совершенно неподвижно, слушая, как гудят и погромыхивают на ветру открепившиеся от крыла листы обшивки. Я вынула мятный леденец из бумажного пакетика, который всегда брала с собой на всякий пожарный случай, и закинула его в рот. Потом нашарила в кармане карандаш и, пристроив на колене блокнот, сделала несколько беглых записей.

Позади послышался гул легкого двигателя, и «шторк» Эрнста легко приземлился в двадцати ярдах от меня. Мы вылезли из своих кабин одновременно.

Лицо у него было белее мела. Все еще держась рукой за дверцу кабины, он стоял и просто смотрел на меня немигающим взглядом.

В конце концов, поскольку кто-то должен был нарушить молчание, я сказала:

– Со мной все в порядке, Эрнст. Все в порядке.

Он продолжал стоять неподвижно. Словно это он, а не я только что чудом избежал смерти.

Болезнь Эрнста началась в тот год. Вероятно, для него она являлась единственным выходом из невыносимой ситуации.

Однажды утром он вошел в свой кабинет и увидел, что рабочий стол завален совсем уж неимоверным количеством бумаг. Он истерическим голосом крикнул адъютанта:

– Как вы смеете захламлять мой стол? Тут карандаш положить некуда! Что это за мусор?

– Это накопилось за несколько дней, герр генерал. Вы здесь не появлялись.

– Да, у меня были более важные дела. Уберите все это.

– Герр генерал?…

– Уберите все это.

– Но что мне с этим делать?

– Бог мой, не знаю. Сожгите все к чертовой матери. Что это, кстати?

– Главным образом отчеты, герр генерал. И несколько писем, которые вам нужно подписать.

– Где письма?

Адъютант показал на одну из стопок.

– Хорошо. Это оставьте, а все остальное отнесите Плоху.

Плох разберется со всеми бумагами. Он человек толковый. Эрнст не знал, что бы он делал без Плоха.

Оставшись один, Эрнст безучастным взглядом посмотрел на стопку писем.

В самом низу лежал контракт. Заказ министерства на одну тысячу новых «Ме-210». «Ме-210» являлся усовершенствованной версией неудачного «110-го», столь плохо зарекомендовавшего себя в ходе операции «Орел». Вернее, не являлся. Профессор Мессершмитт взял чертежи у своих конструкторов и просто самолично все перечертил. Это был совершенно новый самолет. Профессор Мессершмитт по-настоящему любил только новые самолеты. Первый «Ме-210» не летал еще ни разу.

Эрнст подписал заказ на тысячу самолетов, экспериментальный образец которых еще даже не поднимался в воздух, и отложил документ в сторону. Он высыпал несколько таблеток в ладонь и проглотил их, запив глотком бренди из фляжки, которую носил в заднем кармане. Он полагал, что Мессершмитт знает, что делает, и в свете сложившихся между ними отношений только на эту мысль ему и оставалось полагаться. Но временами Эрнст испытывал приступы приятного возбуждения и упоительного головокружения, словно катался на ярмарочной карусели, и плевать хотел на все. Ибо разве это была не ярмарка? Куда ни глянь, повсюду вокруг сверкали яркие огни, звучала жизнерадостная механическая музыка, мелькали гротескные персонажи в грубо намалеванных масках и свершалось бесконечное триумфальное движение по кругу.

В конце весны Эрнста вызвали к Толстяку в Прусское министерство.

Толстяк был мрачен. Он кивком указал Эрнсту на кресло в дальнем конце своего огромного стола. Не предложил Эрнсту сигарету, сигару или бокал вина и не стал заводить разговоров о тактике воздушного боя в Мировой войне. Он сразу приступил к делу.

– Мне нужны конкретные цифры. Данные по производству истребителей и бомбардировщиков за последние три месяца и надежный прогноз до конца года.

У Эрнста мгновенно промокла рубашка от пота, и давно знакомая боль запульсировала в ушах.