Ангел тьмы

Но все же у нас имелся свидетель и улики, и пока не было никаких серьезных причин полагать, что они не изменят мнения даже тех присяжных, которые внутренне настроились с некоторым сомнением воспринимать обвинения против Либби Хатч; в конце концов, шериф Даннинг тоже поначалу скептически относился к версии обвинения, но совершенно изменил свои взгляды после заседания большого жюри. Памятуя обо всем этом, мистер Пиктон допоздна просидел в конторе вечером в понедельник, повторяя свою вступительную речь (кою должен был произнести на следующее утро) и график, в соответствии с которым он собирался предъявлять косвенные улики и вызывать свидетелей. Около полуночи миссис Гастингс попросила меня отнести в суд кое-какой еды, и там я обнаружил, что мистер Пиктон по-прежнему расхаживает, как умалишенный, курит, читает, повторяет вслух и вновь дергает себя за волосы на лице и голове, будто вознамерился причинить себе увечья. Сие зрелище заставило меня еще больше восхититься тем, как ему удавалось быть таким спокойным и собранным в самом зале суда; я понимал, что никогда не скажешь, где человек чувствует себя непринужденнее всего, — однако в этом случае разница между нервным, слегка чудаковатым малым, которого мы знали за пределами суда, и уравновешенным блестящим юристом, которого видели на рассмотрении дела против Либби Хатч, была столь непомерной, что просто сбивала с толку.

Но как бы там ни было насчет сбивания с толку, мистер Пиктон действительновсегда производил впечатление в суде, особенно в то утро, когда открыл слушание по делу Либби. В десять часов судья Браун стуком молотка распорядился начать заседание, и Ифегения Блейлок приготовилась резво записывать выступление мистера Пиктона. Когда помощник окружного прокурора встал, чтобы обратиться к присяжным, на его лице не было и намека на дьявольскую улыбку, что так бросалась в глаза во время предъявления обвинения и отбора жюри: он был сама серьезность, понимая, как мне кажется, что такая перемена настроения заставит присяжных заинтересоваться и с самого начала обратить на него особое внимание. Мистер Пиктон — в темном костюме, будто подчеркивавшем, что его владелец явился сюда по делу, в коем у него нет никакой личной заинтересованности, — прежде чем начать речь, где-то с минуту прохаживался перед скамьей присяжных; и открыл рот, лишь когда убедился, что лица всех двенадцати на этой скамье стали совершенно внимательными и, как говорится, восприимчивыми.

— Джентльмены, — начал он намного медленнее и меланхоличнее, чем было в его привычке, — вы слышали вынесенное штатом обвинение против подсудимой. Но помимо обвинения имеются и еще некоторые факты, о которых вам следует знать. — Он простер руку в направлении места защиты, не глядя на Либби Хатч. — Эта женщина недавно лишилась мужа, человека великой отваги, который ранее жертвовал здоровьем во имя благородных целей Союза и освобождения. Никому из вас не стоит думать, что обвинение не в курсе этого, или что оно намерено, как адвокат защиты поведал местной прессе, потревожить траур такой женщины только лишь ради разрешения старого неприятного преступления. Честно скажу вам, мы этого не сделаем. Даже будь у нас время на подобные тайные, низкие планы, память о человеке, бывшем в числе многих героев этой страны в трудную минуту, перерезала бы нам путь, подобно тому, как падение мощного дерева заблокировало бы движение на Чарлтон-роуд.

Я вытянулся вперед, чтобы не только расслышать все, что говорит мистер Пиктон, но и глянуть на реакцию доктора. При упоминании бедного старого Михея Хантера доктор принялся кивать, изо всех сил стараясь сохранять совершенно спокойное выражение лица.

— Хорошо, — прошептал он, — хорошо… не дайте Дэрроу завладетьэтой темой.

Мистер Пиктон прервался, устремив взор в потолок.

— Чарлтон-роуд… — И вновь обернулся к присяжным: — Мы собрались здесь — против своей воли, джентльмены, можете не сомневаться, — поскольку три года назад на Чарлтон-роуд случилось нечто непередаваемо чудовищное. Событие из таких, что мы всей общиной молим, дабы оно не повторялось — и, вероятно, желали бы о нем забыть. Но мы не можем. На кладбище Боллстон-авеню есть две могилки, которые не дадут нам забыть об этом, и есть одна маленькая девочка — наполовину парализованная и до последних дней немая от ужаса, — которая тоже не даст нам об этом забыть. Само ее существование все эти три года служило напоминанием о кошмаре, произошедшем тем вечером. Однако сейчас она может даровать нам не просто одно лишь свое мучительное присутствие. Наконец, спустя три долгих года, которые она терпела тайную муку, невообразимую даже для тех храбрецов, что пережили кровавую бойню нашей великой Гражданской войны, наконец-то маленькая Клара Хатч может говорить! И неужели кто-то из вас, джентльмены, поверит, что этого ребенка, в конце концов почувствовавшего себя в достаточной безопасности, чтобы озвучить свои страшные воспоминания, можно убедить солгать?Неужели хоть один из вас всерьез поверит, что к этой восьмилетней девочке, после всего, что она вынесла, могут подступиться представители обвинения и убедить ее выдуматьисторию о том, что случилось на Чарлтон-роуд, где двоих ее братьев застрелили насмерть, а сама она получила ранение, которое, как явно надеялся нападавший, окажется смертельным?

Прервавшись, чтобы в упор взглянуть на присяжных, мистер Пиктон предпринял очевидную попытку усмирить свое душевное волнение — попытку, которая, как я уже мог судить по нашему знакомству, явно должна была провалиться.

— Защита постарается убедить вас в этом, — продолжил он, кивнув. — Несомненно, защита постарается убедить вас во множестве разных вещей. Они напомнят вам о том самом напавшем на женщину, известную тогда как миссис Либби Хатч, и пригласят ее снова встать и поведать свой странный, никем не подтвержденный рассказ о таинственном негре, который атаковал ее детей, но не ее саму, а потом растворился в ночи, и никто и никогда его больше не видел, несмотря на самые решительные поиски. Но факты в изложении единственной, помимо миссис Хатч, свидетельницы событий той ночи слишком просты и слишком ясны, даже при всем их ужасе, чтобы защита по-прежнему водила вас по каким-то фантастическим окольным тропам. Я уверен в этом — уверен, потому что слышал версию маленькой Клары от нее самой. И лишь потому, что я услышалэтот зловещий рассказ, мы выдвигаем обвинения против бывшей миссис Хатч. Не сомневайтесь в этом, джентльмены. Не сомневайтесь, если бы Клара Хатч не объявила — в этом самом здании, под присягой и перед всей устрашающей властью суда — что именно ее собственная матьсовершила это позорное деяние: хладнокровно навела дуло револьвера сорок пятого калибра на три эти маленькие груди и сознательно спустила курок, да не один раз, а несколько, пока не решила, что все ее дети мертвы, — говорю вам, не сомневайтесь,если бы кто-то, помимо Клары Хатч, высказал подобное, нам бы ни за что не хватило безрассудства вынести такое страшное обвинение против этой женщины! Нет, джентльмены! У нас здесь нет никаких скрытых мотивов. Мы не стали бы шутить с умственным спокойствием, с самим рассудкомребенка лишь ради того, чтобы окончательно определиться с нераскрытым убийством. Пусть лучше сотнядел останется не раскрыта, чем государство поступит подобным образом! Мы — вы— здесь по одной причине: единственный человек, видевший, что случилось тем майским вечером три года назад на Чарлтон-роуд, согласился поведать свою историю. А когда обвинению штата представляют столь ужасающие основания, у него нет выбора, кроме как против воли — повторяю, джентльмены, против воли! — против волипривести в движение машину правосудия, не считаясь с тем, насколько последующие события могут нарушить покой общины, равно как и покой любого из ее граждан.

На этом мистер Пиктон вновь прервался, чтобы глубоко вздохнуть, и потер лоб, будто ему и впрямь было больно говорить об этом.

— Ловко, — прошептал доктору Маркус. — Он расправляется с критикой Дэрроу, прежде чем сам Дэрроу успел ее высказать.

— Да, — ответил доктор. — Но взгляните на Дэрроу. У него живой ум, и он изобретет новые пути атаки, даже если Пиктон перекроет старые.

Покосившись на мистера Дэрроу, я понял, что имел в виду доктор: несмотря на то, что адвокат сохранял свою небрежную сутулость, лицо отражало, что ум его работает как динамо-машина.

— Через мгновение, джентльмены, — продолжил мистер Пиктон, — вы услышите, какие улики представит обвинение штата и каких свидетелей вызовет, а потом вы, возможно, пожелаете узнать обо всем этом побольше. Но пока вы будете слушать, в дальней части вашего сознания останется вопрос. И чтобы этот вопрос как можно меньше отвлекал ваше внимание от подробностей, чувствую, мне стоит обратить на него внимание сейчас. Никакие улики и свидетели на всем белом свете не избавят вас от недоумения: как это женщина может быть виновна в подобном преступлении? Наверняка надо быть сумасшедшей, чтобы совершить такое. Но никакого безумия у женщины, сидящей перед вами, не наблюдалось, а защита не стремится выставить ее сумасшедшей. И дети ее не были рождены вне брака — это еще одно частое объяснение детоубийства, убийства своих собственных потомков. Нет. У Томаса, Мэтью и Клары Хатч был дом, отец, чье имя они носили, и мать, чей разум был и остался совершенно здоровым. Так как же, спросите вы себя, это могло приключиться? Время и правила процедуры не позволяют мне в данный момент приводить доводы обвинения на сей счет — это сделают улики. Я прошу сейчас лишь об одном: чтобы вы осознавали нежелание своего разума допустить даже возможность того, что подобные доводы могут оказаться верными. Потому что правосудие сможет свершиться, лишь если вы преодолеете свое предубеждение, как те из нас, кто расследовал это дело, были вынуждены против воли — да, я вновь повторяю, против воли! — преодолеть свое. — Прервавшись еще раз, дабы убедиться, что присяжные уяснили его слова, мистер Пиктон глубоко вздохнул и продолжил: — Что же касается вопроса средств и возможностей, доказательства покажут…

Тут наш друг приступил к подробному, но быстрому рассмотрению каждой косвенной улики, что мы собрали, перейдя после этого перечисления к обсуждению того, что двум его главным свидетелям — миссис Луизе Райт и преподобному Клэйтону Паркеру — предстояло сказать относительно возможных мотивов Либби Хатч для совершения преступления.

— Ну, Мур, — прошептал во время всего этого доктор, — выкладывается он что надо. Даже я уже почти поверил, что он ведет это дело против воли.

— Говорил я вам, — отозвался мистер Мур, глядя на мистера Пиктона и кивая, — он просто рождендля этого дела.

— И какая странная перемена, — добавила мисс Говард. — Он сейчас куда больше похож на адвоката, чем на обвинителя.

— В чем и фокус, — сказал Маркус. — Он знает, что Дэрроу собирается использовать отрицательную аргументацию, и потому взялся за положительную. Он защищаетсвоих свидетелей и свое дело, еще до того, как на них напали. Весьма умно — и должно изрядно выбить почву у Дэрроу из-под ног.

— Как бы мне хотелось в это верить, — едва слышно вымолвил доктор.

И все мы вновь обратили внимание на мистера Пиктона — тот перешел к уликам, которые обвинение собиралось представить напоследок. Он повернулся к своему столу, словно уже собирался было сесть; но внезапно прервавшись, как будто только что вспомнил о чем-то и не был уверен, стоит ли заводить об этом речь, он прижал палец к губам и снова подошел к скамье присяжных.

— Но вот еще что, джентльмены. Суд и обвинение не выразили возражений относительно представления интересов обвиняемой посторонним адвокатом. Это ее право, и адвокат защиты — опытный юрист. Мне хотелось бы, чтобы вы это помнили. Весьмаопытный юрист. За годы своей практики он представлял интересы разных клиентов — скромных и сильных, огромных корпораций и безумных убийц. Что же привело его, вполне резонно спросите вы, в наш маленький городок, так далеко от изобильного Чикаго, и, главное, — к этому делу? Обвинение не может делать вид, что здесь обошлось без вмешательства неких сил — ведь обвиняемая, пока обитала в Нью-Йорке, нашла работу у одних из самых могущественных людей этого метрополиса. И они, вполне естественно, постарались поддержать ее в сей трудный час. И потому обратились за пределы штата за помощью, как я уже говорил, очень опытного юриста. Это их дело… Но вам следует по крайней мере отдавать себе отчет: в процессе приобретения всего своего опыта адвокат защиты кое-что да узнал о присяжных. Он узнал, как они думают, как они чувствуют и как относятся к ужасной ответственности за разрешение судьбы собрата-человека путем смертного приговора. Да, вы, несомненно, немало услышите о вашейответственности, когда адвокат защиты начнет свою вступительную речь.

И мистер Пиктон впервые весьма скупо улыбнулся двенадцати лицам перед собой.

— Но в чем жезаключается ваша ответственность, джентльмены? — спросил он, вновь напуская на себя бесстрастность. — Во взвешивании улик и свидетельских показаний, кои будут представлены вам обвинением, равно как и зашитой. Не менее — но и не более того. Адвокат защиты попросит вас поверить, что не собирается влиять на ваши эмоции и естественные симпатии, что желает лишь представить вам самые открытые и честные доводы, так что если вы решите, что эта женщина виновна, ответственность за то будет вашей и только вашей. Но, джентльмены, наша система суда присяжных веками совершенствовала средство удостовериться, что ни единому человеку никогда не придется ощутить власть над чужой судьбой, будто в уподобление Всевышнему. В вашей ответственности — лишь взвесить то, что вам представят. Тогда как ответственность адвоката защиты и обвинения — соответственным образом подготовить и представить свои возражения. Если вы сочтете, что подсудимая невиновна, ответственность тут не ваша — она ложится на обвинение штата. На меня,джентльмены. А верное с одной стороны, верно и с другой. Вы — не древняя инквизиция, уполномоченная и наделенная властью своевольно решать судьбу своих собратьев. Будь оно так, конечно же, вы несли бы ответственность за происходящее здесь. Но сие не в ваших полномочиях. Ваша задача — просто слушать: доказательства, свидетелей и голос сомнения внутри себя. Если я не смогу утихомирить этот голос до разумных пределов — значит, вы должны проголосовать против обвинения. И поверьте мне, джентльмены, ответственность ляжет именно на обвинение штата. — Мистер Пиктон повернулся, глянул на мистера Дэрроу и добавил: — Так, во всяком случае, это принято в штате Нью-Йорк.