Ангел тьмы

Мистер Гроуз, казавшийся чрезвычайно смущенным и в то же время весьма взволнованным, уже собирался было ответить, но доктор быстро шагнул между ними.

— Мистер Пиктон, — вмешался он тихо, но твердо, — могу я предложить…

— Разумеется, — изрек мистер Пиктон, немедля уловив суть. — Даннинг, мы с вами отвезем миссис Хантер,как ее теперь величают, в суд. Ее дожидается камера. Вы взяли экипаж, Генри?

Охранник, кажется, тоже растроганный увиденным, выступил вперед.

— Да, сэр, — ответил он.

— Тогда нам пора, мадам, — закончил мистер Пиктон, указывая на станционный двор. — Если желаете поговорить с прессой, или же они с вами — прошения сии будут рассмотрены у меня в конторе.

Шериф Даннинг встал за спиной у женщины.

— Идемте, мэм, — кивнул он. — Лучше поступать, как говорит мистер Пиктон.

Либби Хатч еще несколько секунд продолжала рыдать — но, сообразив, что этим ничего не добьется, обернулась к доктору, и скорбь улетучилась с пугающей скоростью:

— Это вашихрук дело, доктор. Не думайте, что я этого не знаю. Но мне наплевать, чтовы там наговорили моей дочери или что ей втемяшили — лишь только увидев меня, она поймет, что делать. Я ее мать. — Мистер Пиктон крепко взял Либби под правую руку и указал шерифу Даннингу точно так же поступить и с левой; вместе они повели ее. — Вы слышите меня, доктор? — крикнула она через плечо. — Я ее мать!Я знаю, для вас это ничего не значит, но для нее — да, как и для любого,у кого есть сердце! Что бы вы там ни натворили, этого вам не изменить! — И, снова всхлипнув, женщина со своим эскортом проследовала во двор; помощники шерифа и судебный охранник шагали позади.

Мы подошли посмотреть, как все они садятся в большую незамысловатую повозку с тремя скамьями, влекомую парой лошадей. И с единственной женщиной-пассажиркой в слезах упряжка покатилась прочь — лишь только это произошло, мистер Гроуз бросил на доктора молчаливый сердитый взгляд. Потом кивнул своим людям, и, развернувшись, медленно побрел вниз по Хай-стрит в редакцию «Джорнал».

— Ну, Крайцлер, — буркнул мистер Мур, когда мы остались одни на тихом дворе. — Полагаю, это и впрямь вопрос, не так ли?

Доктор обернулся к нему — мысли его блуждали где-то далеко.

— Вопрос? — мягко переспросил он.

— Она мать Клары, — продолжил мистер Мур, глядя на него хмуро, но с любопытством. — Сможетевы изменить это?

Доктор лишь покачал головой, и глаза его расширились:

— Нет. Но, быть может, у нас получится изменить то, что это значит.

Глава 42

Вынесение обвинения было назначено на десять утра следующего дня, и без четверти десять мы все уже собрались в главном зале. Мистер Пиктон сел за длинный стол по правую сторону большой комнаты, за низким резным дубовым ограждением, отделявшим зрителей от судебных приставов. За таким же столом по левую сторону место заняла Либби Хатч и хорошо одетый темноволосый мужчина в пенсне в золотой оправе, водруженном на кончик его тонкого длинного носа. Однако никакие модные очки и дорогой костюм не могли скрыть подлинной неуверенности во взгляде Ирвинга У. Максона: он озирался, как оробевшая птица, будто не до конца понимал, как очутился в таком затруднительном положении и что же ему теперь с этим делать. Либби Хатч — все еще в черном шелковом платье, но уже без шляпки и вуали — напротив, являла собой картину уверенности, и смотрела на высокую вишневого дерева скамью перед собой с таким выражением лица, словно постоянно пребывала на грани кокетливой улыбки, столь часто на этом лице возникающей.

Мистер Пиктон же раскрыл свои часы, положил перед собой на столе и пристально смотрел на них, будучи спокойнее, чем за все время нашего знакомства.

Доктор, мистер Мур, детектив-сержанты и мисс Говард сидели в первом ряду галереи перед столом мистера Пиктона и деревянным заграждением; Сайрус, Эль Ниньо и я расположились прямо за ними. Мы заставили аборигена как следует отдраить себя перед таким событием, и сочетание опрятности и моего вечернего платья делало его одним из самых презентабельных людей в зале, с девяти часов заполнявшемся под завязку всевозможными горожанами, а заодно и кое-какими посетителями поимпозантней, приехавшими из Саратоги. Шериф Даннинг сидел за маленьким столом аккурат по правую руку мистера Пиктона, а за ним, у стены справа, располагалась скамья присяжных, двенадцать мест которой пустовали. На другой стороне зала стоял охранник, а перед ним устроилась судебная стенографистка, должного вида леди со странным именем Ифегения Блейлок. Стол судебного пристава перед судейским местом был пуст, а по другую его сторону находились два железных светильника и такое же количество флагов, один американский, другой — флаг штата Нью-Йорк. Сзади у входной двери, внимательно следя за теми, кто входил и выходил из зала и как себя при этом вел, обосновался охранник Генри и еще один мужчина в мундире, пониже (но, судя по его виду, ничуть не слабее).

То было для меня странное событие — рассматривать все подробности происходящего не со скамьи подсудимого; но вскоре сия странность уступила место облегчению и даже возбуждению, лишь только я понял, что в этом самом месте все наши последние труды в ближайшие дни увенчаются каким-то итогом. Будто стоишь в последнюю минуту у скакового круга и ждешь, когда же лошади помчатся из-за стартовых ворот: я поймал себя на том, что притопываю и прихлопываю ногами и руками, желая, чтобы все уже началось.Судя по шуму вокруг меня, в этом чувстве я был не одинок: разговоры, бормотание и сдержанный смех в зале суда звучали все громче с каждой новой секундой ожидания, пока, наконец, без трех десять я не обнаружил, что вынужден кричать, чтобы мистер Мур услышал меня.

— Что? — отозвался он, прикасаясь к своему уху.

— Я говорю,вы слышали что-нибудь от Кэнфилда насчет ставок? — проорал в ответ я.

Он кивнул:

— Пятьдесят к одному — и не сомневаюсь, были бы еще выше, если бы государственное обвинение представлял не Руперт!

Я присвистнул, покосился на пол, и тут меня озарила идея; я вновь поднял взгляд:

— А не думаете ли, что мы могли бы сделать ставки через третье лицо, а?

Мистер Мур улыбнулся, но покачал головой:

— Я уже подумывал об этом, но обещал Руперту, что мы не будем! Он суеверен — считает, что это принесет несчастье!

Я улыбнулся в ответ и кивнул: любой игрок бы в точности понял чувства мистера Пиктона.

Тут дверь в задней стене большого зала распахнулась, и вошел судебный пристав — с таким видом, будто готов был расправиться с любым и каждым в зале, кто вздумал бы превратить этот суд в балаган. Он был крупным парнем, этот Джек Коффи — со стального оттенка глазами, какие скорее можно встретить в баре на фронтире, а не в зале суда на востоке страны, — но, заметив судью Брауна, я начал понимать, почему он нанял на эту должность столь мускулистого пристава. Такой маленький, что, поднявшись по небольшим ступенькам, чтобы занять свое место за судейским столом, он почти исчез за ним, Чарльз Г. Браун обладал большими, оттопыренными, точно у обезьянки, ушами, короткой, но обильной россыпью абсолютно седых волос на голове, и массой морщин на пожилом, чисто выбритом лице. Но глаза его не уступали глазам пристава своей решительностью и явным предостережением о том, что этот человек не потерпит абсолютно никакого вздора, тогда как плотно сжатые тонкие, морщинистые губы и квадратная, челюсть выдавали, сколько правосудия пришлось свершить этому человеку за свои годы.

Глядя на него, я еще больше обрадовался, что не нахожусь на месте Либби Хатч.

— Всем встать! — пророкотал пристав Коффи откуда-то из глубин своей бочкообразной грудной клетки, поднимая всех на ноги и водворяя тишину в зале; перейдя к объявлению точного порядкового номера заседания суда, он продолжал оглядывать толпу, все еще высматривая какого-нибудь горе-умника, который чего доброго вообразит, что находится не в присутствии всей власти штата Нью-Йорк. Затем, держа перед собой пюпитр, Коффи объявил первоочередное дело сегодняшнего дня: — Народ округа Саратога против миссис Элспет Хантер из Нью-Йорка, бывшей миссис Элспет Хатч из Боллстон-Спа, бывшей мисс Элспет Фрэзер из Стиллуотера, — обвиняемой в том, что она в тридцать первый день мая тысяча восемьсот девяносто четвертого года сознательно и преднамеренно совершила убийство Томаса Хатча, трех лет от роду, и Мэтью Хатча, четырех лет от роду, а также сознательно и преднамеренно совершила попытку убийства Клары Хатч, пяти лет от роду, все в пригороде Боллстон-Спа.

Обвинение повлекло волны бормотания во всем зале, кои судья Браун пресек внезапным яростным стуком своего молотка. Со снабженного подушками кожаного кресла — которое, несмотря на высоту, все равно поднимало его над судейским столом лишь по грудь — судья сердитым взглядом окинул зал.

— Суд, — в конце концов изрек он грубым скрипучим голосом, — желает с самого начала дать понять, что осведомлен о том интересе, кое общественность испытывает к данному делу. Но суд никогда не позволял интересу общественности помешать свершению правосудия, равно как не собирается допустить этого сегодня. Тем самым хочу напомнить собравшимся в зале, что вы являетесь гостями этого суда, и предупредить, что в случае любого иного вашего поведения ботинок суда неизбежно пнет вас под ваш коллективный зад.