Ангел
Шрифт:
С трудом переводя дыхание и беспрестанно озираясь, словно по пятам за ними шествовало терпеливое кровожадное чудище, время от времени вожделённо нюхавшее их свежие следы, Кафых и его сыновья торопливо вышли почти к центру поляны. И остановились в нерешительности. Казалось, отвага покинула их, и всё, что они желали более всего, это скорее, как можно скорее убраться из столь страшного места. Но едва только возникла эта несмелая пауза, что-то настойчивое и властное подняло голову, будто оторвавшись от собственных дремучих мыслей, и повелительно выдохнуло ледяным ветром в сторону группки людей, замерших в какой-то паре сотен шагов от цели. И все они, не сговариваясь, разом, — потея и нервно дрожа, — вновь быстрым шагом двинулись вперёд, не осмеливаясь более задерживаться. Страшась даже ослушаться этого, молчаливого и кошмарного в своей неотвратимости, приказа. Чуть не бегом преодолели охотники расстояние, отделявшие их от бугристой плоскости камня, освещаемого скудною луною, урывками пробивающейся сквозь рваный облачный плед. И замерли в десяти шагах от него, не смея двинуться дальше. Лишь глава рода продолжал шагать почти наугад, пока его ноги не упёрлись в край основания. Смотреть на Кафыха без жалости в этот момент было невозможно. Грязный холодный
И замер, ожидая свершения чего-то ужасного, готовый в любое мгновение отскочить, подпрыгнуть, развернуться на месте и броситься с криками наутёк.
Ничего не произошло… Мир вокруг не изменился, не трансформировался в необузданного зверя и не кинулся Кафыху на грудь, выдирая ему с хрящами гортань, утробно рыча и чавкая, давясь размочаленными внутренностями. Камень не распахнул коварно своих недр и не увлёк его в себя, не всосал, как сом добычу. Не сдавил в своих бездушных объятиях…
Позабывший, было, обо всём на свете охотник, что замер настороженно, встрепенулся и полез за пазуху. Вспомнил нечто важное. Там, многие поколения согреваемый теплом людских сердец, покоился, как и завещал Хаара, маленький предмет. Та «шишка» неведомого металла, что, в виде платы за возможность «ездить» на шее временного владельца, согревала того в морозы и холодила ему грудь в зной. И к которой Кафых привык так же, как и столетия назад его предок Тынух. Как и все старшие рода после него. Словно стала она частью самого Кафыха. Напоенная досыта многими биениями сердец, убаюканная далёкими шумами водопадов жизненных сил, что слушала она в людях целые столетия. Будто сладко и невинно дремал «амулет» до сего момента. И вдруг словно сорвался с цепи. Гулкими ударами изнутри самого себя отозвался на соприкосновение Хранилища с веществом камня. Задрожал и стал стремительно нагреваться, да так, что наново перепуганный Кафых в один момент сорвал его с груди, едва не отбросив далеко от себя. Вовремя спохватился, чуть не выронив святыню на тусклую черноту «помоста». Сжал зубы и забубнил про себя песнь для Пра. Страх несколько сжался и разочарованно отступил. Приободрённый человек облегчённо вздохнул, опустив напряжённые руки и зажав в них предмет, решив закончить процесс как можно быстрее, однако не отступая от однажды предписанного действа. От пронесённого сквозь время знаний ритуала. Посидел на коленях несколько секунд, словно собираясь с силами, которые действительно стремительно таяли с того самого момента, как свершилось восхождение на камень. Кое-как уняв мгновенно возникшую в руках трясучку, он быстро поднёс «шишку» к навершию Хранилища и по возможности ровно совместил их…
…В воздухе едва уловимо загудело. Так, только куда тише, гудят толстые провода, сонно висящие на высоких железных столбах, что не раз видел Кафых крепко стоящими на четырёх сильных своих ногах среди глухой тайги. Внезапно «яйцо» и «амулет» едва заметно засветились, как в самый первый момент рассвета неуловимо светлеет окружающий мир. Озадаченный охотник не сразу сообразил, — испугаться ли ему снова или уже удивиться, как неожиданно в возникшем призрачном свете заметил, что место совмещения двух предметов стало оплавляться, мелко вибрировать. И через несколько мгновений Хранилище начало медленно «проваливаться» под оседающей в него "шишкой", — плавно, но неустанно вбирая, втягивая её в себя. Металл словно тёк внутрь «яйца», что посветлело будто от удовольствия, заглатывая туда свою новую составляющую. И сперва понемногу, а потом всё ярче и ярче, стала выбиваться из места слияния тонкая полоска мертвенно-красного света…
… - Мой Ведущий, момент — …великий момент настаёт… — Тихий голос потрясённого Мыслящего сорвался, стал ещё глуше, но не смог отвлечь Наагрэр от зачарованного созерцания разворачивающейся перед ним картины. Картины рождения Силы, призванной, спустя столько мучительных времён, дать тонхам опору и столь страстно желаемое восстановление былого могущества расы.
На его глазах происходила тонкая трансформация неживых материй, и наивный низший, что принёс с собою величайшую ценность его, Доленграна, мира, сейчас выполнял все нужные случаю действия, избавляя тонхов от необходимости вмешиваться. Впрочем, вмешаться в процесс не посмел бы из тонхов никто. Рождающийся в вихре бушующих Энергий не потерпит ничьих корректировок или участия, кроме тех, что были даны Им самим когда-то. Раз Он предоставил это почётное право низшему, что хранил Его все эти годы, прошедшие с момента пришествия Его в этот закуток, — значит, так тому и быть. Так сказал Доленграну Мыслящий, отважно и непреклонно встав даже перед ним, когда Ведущий вознамерился вмешаться. Тому стоило немалых усилий прислушаться к его логике. Коварный жрец, нёсший в себе печать молчания несколько земных веков, лишь в момент полной неизбежности признания сделал его. Знать, что на этом крохотном Доме, в руках дикарей, жила и ждала своего часа главная Реликвия расы, и не говорить об этом ни слова… Пожалуй, не зря его избрали Мыслящим. Отец отца знал, что делал. Лишь таким, умеющим держать в сердце и разуме тайну так, будто её нет и в помине, и можно доверить Сокровенное. То есть судьбу расы. Именно таких жрецов и воинов следует всегда иметь Сильным…
Тем временем перед стоящими в буреломе и наблюдающими тонхами разворачивались новые события, и Наагрэр сразу же позабыл о своих сторонних мыслях.
Стоящего на коленях перед капсулой низшего осветила вспышка лилового цвета, полыхнувшего с такой силою, что на миг даже не столь чувствительные глаза тонхов «ослепли». И ещё несколько секунд воздух, насыщенный ионами этого света, продолжал светиться, резко очерчивая контуры окружающего. Затем неспешно померк, и окрестности начало постепенно насыщать уже красным… Наагрэр видел это уже отчётливо, поскольку световая завеса спала с его зрения почти сразу же, лишь на короткие мгновения
отгородив Ведущего от возможности видеть мир. Человек же, от неожиданности упавший назад, на спину, ошеломлённо тряс головою, и старался отползти, помогая себе руками. Складывалось такое впечатление, что и он, и его соплеменники, стоявшие в стороне, ослепли. Ожесточённо трущие глаза люди издавали недоумённые возгласы и натыкались друг на друга, как перекатываемые в ящике предметы. Их охватила паника. Спотыкаясь и сталкиваясь, падая и крича, кинулись они врассыпную, ещё не придя в себя. И тут Хранилище протяжно и недоумённо всхлипнуло, словно у него отнимали добычу, отчего даже у сопровождавших Ведущего и Мыслящего тонхов, стоявших в подобие оцепления по периметру поляны, заскребло на душе. Безобразное по форме белесое облако, окружённое мощным и плотным ореолом кровавого сияния, взмыло и вспухло с громким хлопком над ставшим бледно-серебристым «яйцом», стремительно раскинулось в стороны, исторгло из себя и рванулось серыми лучами к замершим на мгновение в разных позах людям. Словно моментально распустившийся цветок, выстреливший из себя острые пики опасных лепестков. Резонируя и перекликаясь в самых немыслимых звуковых сочетаниях, разлитых в мгновенно разрежённой атмосфере, взвыли на разные голоса сотни неведомых глоток, словно празднуя момент долгожданного освобождения. Дрожащая в каком-то алчном нетерпении облачная субстанция метнула вдогонку к каждому из убегающих низших свои гибкие щупальца, коснулась кажущихся из-за расстояния крохотными тел. Обвила, опутала их…И в новой яркой вспышке будто раскалившегося при этом добела воздуха тонхи с оледеневшими душами могли видеть, как во все стороны из фигурок людей полетели красные брызги. Тут же, словно облако с бешенным усилием сдавило слабые тела, они «запылили» кровавой росою, как если б это водяная пыль поднималась кверху в бездонных ущельях, куда с огромной высоты летят водяные валы…
Будто из гигантского пульверизатора кто-то окроплял поверхность испуганно задрожавшей земли. Из щупалец с готовностью выплеснулись навстречу этой «пыльце» широченные туманные плоскости, раскинувшиеся огромными листами, наподобие гигантских чаш, в которые и стала опадать питательная капель. Облако будто стремилось не упустить ни частицы драгоценной влаги, и вскоре волокна «тумана» начали приобретать пурпурный оттенок…
Победно и сладостно затрубив из своих глубин, колыхнувшаяся тварь учащённо запульсировала, как насыщающийся монстр, и тонхи готовы были поклясться, что видели, как по тонким жгутам её «рук» потянулись в глубь центрального образования почти прозрачные, дымчатые струйки вишнёвых жидкостей, — то прерываясь, то ускоряясь мощными толчками и взвихряясь в пылевидных клубах по ходу своего движения…
Облако явно питалось. Жрало жадно, остервенело и содрогаясь от невозможности насытиться разом, мгновенно. Пожирало с наслаждением, как бы вознаграждая своё бесконечное терпение, что все эти годы спало в узилище тесного корпуса. Тела несчастных низших таяли, истончались, непрестанно ворочаясь. Словно это были всё ещё испытывающие адские муки, корчащиеся в бушующем пламени сырые лианы. А затем они беззвучно взорвались, разметав по округе безжизненные клочья обезвоженных и ставших дряблыми тканей…
…Тонкий «хвост», тянущийся из Хранилища, почернел и заколебался, словно удовлетворённо виляя. Открывший от изумления, совсем как человек, рот, Наагрэр просто не мог отвести взгляда от этого зрелища. Силы впечатления хватало даже для того, чтобы стойкие ко всему пришельцы по-детски оробели. Никогда доселе этому поколению не приходилось видеть ничего, даже отдалённо напоминающего подобное. Тем временем стенания и уханья питающегося кошмара переросли в довольное ворчание на одной ноте, и окрестности стало заливать призрачным стальным светом. Выпитые им соки сделали его гранатово-серым. Ещё немного покрасовавшись перед своими невольными зрителями, облако начало быстро сокращаться, втягиваясь обратно в исторгшую его ёмкость. И вскоре над урочищем, полыхающим до этого нервными сполохами происходящей трагедии, вновь воцарилась стылая ночь, лишь едва подсвечиваемая мерцанием напряжённого, напитанного статичным электричеством, воздуха…
Мыслящий мрачно взглянул на Доленграна и произнёс:
— Мой Ведущий, именно поэтому нам не стоило приближаться к затаившемуся и голодному Духу Пра. Он несравненно мудрее нас, своих детей, и в своё время предусмотрел многое. В том числе и питание своё перед окончательным пробуждением. Просыпаясь, он не слишком разборчив. Убить своих детей для него немыслимо, а потому он озаботился заранее о том, чтобы рядом с ним была другая пища.
— Разве мы сами не могли бы привести с собою кучку упитанных низших, чтобы накормить Бога? — Было непонятно, обижен ли действиями божества молодой Владыка, или недоумевает по поводу того, что Мыслящий не поставил его в известность о необходимости принесения жертв. — Мне кажется, у нас предостаточно таких ресурсов. Мы прибыли сюда куда раньше этих презренных, и могли бы достойно встретить Бога…
Жрец посмотрел на него с выражением мягкой снисходительности к несведущему, что в неведении своём говорит сущую ахинею, и пояснил:
— Твоё удивление понятно, мой Наагрэр, но Пра выбрал этих существ ещё тогда, когда тонхи спали холодным сном. И для того, чтобы иметь возможность восстать именно в нужное время, вручил им, глупым животным, активатор Хранилища. Тот самый, что они обязаны были носить на теле, постоянно подпитывая своей жизненной энергией, и которым должны были снять защиту с колыбели самого Хаара. Став сами, в то же время, пищей для его оголодавшего тела. Только тех, кто долгое время был сопричастен с активатором, смог бы быстро поглотить и усвоить первичный элемент Пра. Теперь же он жив и активен, и мы сможем взять его с собою. Однако, чтобы окончательно освободить его от хранящих его основ, мы должны произвести все остальные необходимые действия. Наших ресурсов ещё вполне достаточно, — одна из Матерей выдаст нам весь остаток своей энергии. — Мыслящий примолк, словно не решаясь продолжить, а потом закончил тоном, не допускающим возражений:
— После этого она станет просто высохшей скорлупой. Просто высосанной и бесполезной для дальнейшего использования оболочкой. Такова дань, которую нам придётся принести к ногам нашего Бога. Для столь важной цели, мой Ведущий, это, право, ничтожная цена. — Право жертвы ради столь великого дела позволяло ему не опасаться гнева Доленграна, говоря с ним в таком категоричном контексте.
Тот понимал это сам, а потому не выказал ни малейших признаков удивления или раздражения. Вместо этого, всё ещё витая в каких-то собственных мыслях, он спросил: