Ангел
Шрифт:
Именно это — смертельное, угрожающее безмолвие, не поддающаяся никаким молчаливым мольбам впервые изнемогающих от усталости Сильных холодная и яростная решимость извести нападающих до самого основания, до единого, не дав никакой возможности отступить и скрыться… Именно это пугало тонхов.
Бессловесно выражаемое желание смять, стереть пришельцев, или погибнуть здесь самим, — всё это давило на психику сильнее всего. Никто из тонхов не видел, чтобы всё это время, — с того момента, как они пришли к этим проклятым и жутким орбитам и до самого конца, — чтобы хоть кто-то из воинов, населяющих Меароллу, Уалегмелл, Наасстрарт, Коирибтор, Неанттл, Леаркиффу или Пиерриус, что-то ел или пил. Всё, чем были непрерывно заняты их жители — это ежеминутная, ни на миг не прекращающаяся, война! Суеверный ужас обуял неудавшихся захватчиков… Никто и никогда не мог довести тонхов до такого состояния, в котором им неимоверно хотелось разорвать себе в муках свою горящую огнём уже непосильных нагрузок грудь, и закричать: "Хватит! Хватит убивать нас! Пощады!!!". Лишь внезапное осознание того, что мольбы не помогут, что резня будет остановлена, прекращена Труггами только и только тогда, когда исчезнет последний Сильный, заставляла тонхов принимать бой. Их, ныне напоминающих скорее некормленого подростка, чем полного мужества воина. Столько сил, — от предела и до предела их, — отняли эти несговорчивые воплощения смерти и безжалостности. Причин такой молчаливой и ожесточённой ненависти
…Когда тонхи уходили, они — измочаленные и вымотанные до крайности — погрузились в потрёпанные звездолёты, которых им просто милостиво и весьма расчётливо оставили ровно столько, чтобы погрузилось не более десяти миллиардов. Без оружия и личных вещей. Иначе просто не хватало места. Десять миллиардов, стиснутых один в один, — ровно столько чётко отмерили для себя Труаргхи, быстро и безжалостно «списав» всех остальных. Вычеркнув из списка живых своими доблестью и оружием. Десять миллиардов — этого хватило бы заселения лишь одного, самого крохотного, Дома побеждённых… Назад, в свою Систему, их вернулось чуть больше половины отбывших из системы Труггов. Остальные стали кормом для двигателей кораблей. Ибо не было возможности проводить их в последний путь, как принято у тонхов. И попросту некуда было даже девать такое неимоверное количество мёртвых тел, долго стоявших, не падая, стиснутыми среди живых. Потому как трудно было добраться до них среди этой жуткой тесноты. Тех, кто не вынес нанесённых страшных ран, тягот перелёта и позора поражения. Труаргхи поразили даже Хаара, запоздало прибывшего на помощь своим так бестолково и бездарно гибнущим Чадам. Когда противники стояли напротив друг друга, готовясь к последнему сражению, его вызвал на бой их Глава. И было уже не смешно тонхам осознавать, что смертный вызвал на поединок самого Хаару. Ибо видели они уже в этом мире поразительные вещи. Геар Эпое, — так звали их Главного Воина, — и Пра бились в незнакомой мёртвой дали, за многие расстояния от того места, где терпели сокрушительное поражение храбрые, но здесь полностью бессильные, дети его. Потому как сражаться с Богом вблизи обитаемого мирка значит привести к тому, что от того не останется даже атомов. Для того, чтобы все могли лицезреть поединок, Пра раскинул в космосе огромное перламутровое плотное облако. Словно создал экран, отражающий происходящие далеко оттуда события. Смеялся тогда Хаара, принимая вызов. Воин и Бог столкнулись, и тотчас «полотнище» полыхнуло странным и кажущимся неживым огнём. На его негаснущем и дико ревущем фоне, способном плавить и сжигать кометы и светила, отчётливо и резко выделялись две бьющиеся не на шутку фигуры.
Иссиня чёрная, будто наполненная до краёв жирной краской первородной Тьмы, огромная масса с контурами божества…
И небольшая, тонкая и гибкая, фигурка Верховного Труаргха, словно сотканная из невесомых прядей ярко-белого, ослепительного, и какого-то тёплого на вид, света…
Небеса неистово вспыхивали бесконечной чередою сверкающих ударов оружия, а затем на миг меркли, будто бы отдавая всю свою силу на передачу бешеных энергий. Что тратили они нещадно для сопровождения, передачи изображения этого зрелища через огромные расстояния. Словно на пределе сил поддерживая его, не давая прерваться… Замерли напряжённо тонхи, глядя, как уверенно теснит Хаара узкоголового воина, не ведающего усталости и пока старательно отражающего ураганные атаки самого Пра… Их Бог был непревзойденным бойцом, и казалось, что он вот-вот оставит в пыли лишённого атмосферы астероида дерзкого выскочку, — этого насекомоподобного. И вдруг… Среди мелькающей круговерти едва уловимых ударов сверкнул один — самый короткий, неотразимый, выверенный, точный…, - и Бог умер! Стоя с мечом в груди, ухватившись за него рукою и выронив своё оружие, — торенор невероятных размеров. Умирая, Пра Хаара истончался, из него истекала его первоначальная чернота, смешиваясь со всё больше захватывающим, победно и торжествующе пожирающим его тело, жадным пламенем… Бог словно силился удержать в себе жизнь, качаясь и пытаясь сохранить, стянуть воедино свои сереющие и меркнущие контуры. Из него стали расплываться в разные стороны комковатые субстанции, к которым Хаара бессильно тянулся слабеющими руками… Он ушёл, исчез, как растаявший по теплу рыхлый лёд. Растворился, затерявшись среди Бесконечности Энергий, сотрясая эфир эманациями смертельных мук, своей неизбывной, чудовищной по силе боли. Непередаваемо страшно и в непереносимом страдании кричал он, так что слышали его крик все окрестные миры. Кричал, надрываясь от собственного крика, будто посылая им в гневе кому-то последнее проклятие. Будто старался криком этим вызвать к жизни и вниманию древние Силы, давшие ему само право на Существование. Звал он их страстно, до последнего мига, и обращался на незнакомом языке. Одно лишь каким-то чудом удалось разобрать Сильным: "Илие, Творец! Я умираю, потому что так хотел Ты! Но я вернусь, помни! Я обязательно вернусь!!!" Опрокинувшие навзничь тонхов воины абсолютно спокойно и бесстрастно, без каких-либо эмоций на своих ужасных лицах-масках, наблюдали за гибелью самого незнакомого им, могущественного Бога! Даже тонхи, даже тонхи с железным сердцем, не могли сдержать своего вселенского потрясения!!! Так невыносимо и нереально страдал гибнущий Хаара… А когда он умер, растаяв в схлопнувшихся, как створки раковины, далях, наступила трескучая в своей полноте тишина. Поразивший Бога нагнулся, что-то поднял с поверхности мёртвого камня, и взял в левую конечность свою. Правую же, с мечом, ставшем неожиданно золотисто-алым, он воздел вверх, в глухую пустоту ледяного Космоса, лениво смотрящего на его триумф, и трижды торжественно и с чувством произнёс: "Алилуйя, мы снова сдержали свою клятву, Создатель!". После чего устало снял шлем от защитного костюма, словно неожиданно перестал нуждаться в дыхании воздушной смесью, вложил меч в ножны, прижал правую конечность к груди. Туда, где, должно быть, билось могучее сердце его… и стал медленно и величаво подниматься с поверхности астероида, взмыв, воспарив прямо в пустоту, где и растворился,
оставив лишь дрожащее марево затихающих колебаний серебристых материй…И лишь тогда, как помнили и рассказали древнейшие предки тонхов, выжившие в тех страшных боях, — лишь только тогда дрогнули, как один, и шагнули, — подымая коленопреклонённых и обезумевших от увиденного тонхов, загоняя их в почерневшие от огневой копоти звездолёты, — немногие оставшиеся на полях ряды этих идеальных воинов. И побежали в страхе и ужасе тонхи… Не помня себя, набивались они в корабли, и те тяжело, словно раскормленные птицы, взмывали в чуждые им небеса, чтобы позволить очнуться далеко от их пределов… И прошли Труаргхи за ними, покорно отступающими, по пятам, — до самого конца Озера, запретив тонхам появляться здесь от того дня и навсегда, навечно. Проводив их на прощание так ничего и не выразившими глазами своими. И было непонятно, — рады ли они своей кровавой победе, или побеждать везде и всюду для них такая же данность, как для живых существ дышать…
Разбитые и униженные, лишённые покровительства и надежды, оскудевшие духом и числом, тонхи начали всё заново. Научились жить без Бога, поклоняясь лишь Пространству, самой Основе Жизни в нём. Помнили ещё какое-то время о пережитом, стыдились этого эпизода своего громкого прошлого. Пытались задавить эту жгучую, болезненную память. И пытались копить силы, с тоскою глядя в недоступные им отныне Просторы. Вновь развивались и наново покоряли свой последний Дом, воевали с соседями, переживали угасание расы, возрождались…пока из неизвестности к ним не пришло Это. Их ужас и смерть, позор и кара за неизвестные проступки. Непоколебимый, как неизбежность, Маакуа.
И тогда отчаявшиеся выжить и без того уже немногочисленные тонхи вспомнили свою древнюю Веру. Древнюю настолько, что основана была она ещё на почти затёртых временем словах Ииегуро. Который однажды вроде бы сказал, что грядёт Час, когда Он пошлёт к их порогу существо грозное и бессердечное, и будет оно спрашивать с тонхов за грехи и дела прошлого. Маакуа молчаливым камнем действительно упал на их Дом, и начался кошмар…
Теперь они на этой планете. И они всё ещё сильны. Сейчас они — самые сильные и могучие воины в этой части Системы. Другие пока не обнаружились. И Наагрэр втайне надеялся, что не найдутся таковые ещё тысяч десять лет. Пока они не будут в состоянии вновь воевать так, как умеют. Они либо столкнут эту Землю в пучину гибели, либо выживут сами, создадут здесь Дом, и рядом с ними будет их Бог. Тот, кто всё же вернулся, как и обещал. Пришёл из Небытия и нашёл, призвал своих детей к верности и новому, настоящему могуществу…
…Доленграна отвлекли от его невесёлых мыслей слова пилота:
— Мой Ведущий, мы почти на месте. Через несколько лоркерр мы будем садиться.
Он сжал кулаки и решительно посмотрел на люк выхода. Пусть история тонхов, как выяснилось, не так уж и безоблачна. Но он выйдет в эту ночь, встретит того, кто был так нужен его расе столько бесконечных времён, и они "напишут всё с белого листа".
Наагрэр едва заметно ухмыльнулся, — как же прав был отец! У этих презренных низших так легко подцепить, как заразу, действительно немало таких вот "забавных выражений"…
Глава VIII
…Происходящее напоминало кошмарный сон. Сержанту никак не верилось в то, что он не спит. От судорожно мечущихся мыслей, отвращения, омерзения и страха притихла, убралась в свои очаги и затаилась там даже нахальная боль, что недавно ещё смачно распиливала, деля на части, его почти неживое тело. Упорно тащившее его на плече по лабиринтам коридоров неутомимое и смрадное исчадие ада храпело, булькало, давилось, харкало, журчало и клокотало в порченных тленом глубинах своих на ходу так, будто из него выдернули блок, регулирующий очередность перепускания жидкостей и воздуха. И теперь вся его конструкция натужно захлёбывалась смесью разом хлынувших в одно место обильных мокрот, густой грязной слизи, дурно пахнущих пузырей застоявшегося в пазухах тела отработанных и гнилостных газов, и ещё каких-то сверхтекучих ядовитых субстанций. Казалось, что Долан вот-вот развалится на ходу. Упадёт, ломая себе в движении кости и теряя по пути куски плоти, словно они быстро сыпались бы с проезжающего грузовика наподобие валящихся из кузова кирпичей… Уронит на себя, даже почти внутрь самого себя, в гнилую и влажную кучу осклизлых прелых внутренностей и выливающихся из них экскрементов, Дика…
Последней должна бы отвалиться размолоченная в драные башмаки голова, что хлюпая и подпрыгивая по полу, покатится куда-нибудь в самый дальний и тёмный угол. Где и застынет, пялясь на белый свет ещё дрожащими краями мутно-белых разрывов лопнувших глазных яблок. И задорно оскалится остатками расшатанных в белых дёснах коричнево-серых зубов, криво скалящихся через почти отвалившиеся протухшие отбивные разорванных щёк…
Связист откровенно мучился. И одновременно был разъярён. Насколько может быть разъярённым человек, страдающий от боли и волочимый куда-то дохлым страшилищем. И тем, что он начисто лишён любой возможности сопротивляться, — тварь оказалось нереально сильна, а он не в той форме, чтобы хоть пнуть её от души. И ещё тем, что прямо перед его лицом находилась огромная дыра, из которой и воняли сейчас невыносимо те самые дошедшие до жуткой кондиции внутренности, свисающие почти под носом Дика из разорванной брюшины зомби. Робинсон, вихляясь и переваливаясь теряющим крепость мышц и связок телом, пёр его вперёд, держа на левом плече таким образом, что согнутый пополам Брэндон телепался головою в районе передней части его торса, почти у самого пояса. А потому ему в голову и приходили такие омерзительные мысли. Вдобавок тварь не умолкала в его голове ни на секунду!
— Долан успеет… Долан должен успеть до того, как он умрёт в свой второй раз… Хаара не простит бедняге Долану, если тот не справится! Не примет Долана в свой замечательный край…, - жалобно стенала она.
И нажимала на педали, как одержимая. Если судить по напряжённой вибрации и размашистой амплитуде телепаний мёртвого тела, они должны были выходить уже на орбиту, разогнавшись до второй космической скорости. Однако на деле выходило, что весь трясущийся и содрогающийся от напряжения, всё быстрее теряющий над собою контроль труп, тащился едва быстрее шагающего игрушечного робота. Именно это раздражало Брэндона более всего. Скачи тот бодрой лошадью, некоторое время можно было б и потерпеть эти пытки. И эту боль, вспыхивающую всё-таки время от времени, когда Дик от неё на неопределённый период терял сознание. И эти отвратительные, непереносимые запахи двухмесячного трупа, вспухшего и лопнувшего, как протёртая шина, на жарком солнце у выбросившего его водоёма. Запахи, — первое, что ощущал связист, выныривая вновь из забытья. Очевидно, в последний раз он провалился надолго. Потому, как только он пришёл в себя, то обнаружил следующее, — они почти подползали к крутой, чуть ли не отвесной лестнице, ведущей вниз. На второй и самый ответственный ярус убежища. Туда, где был первичный пульт управления самим бункером и пусковыми установками "Щита Возмездия". Восемнадцать мощнейших ракет. Наследие атомного безумия прошлого.
Перебивая все остальные запахи, из едва освещённого отверстия силами естественной тяги и усилиями вентиляции мощно тянуло сладковато-горьким амбре свежепролитой крови и выпотрошенных внутренностей. Смерть царила повсюду. Даже отсюда, из своего неудобного положения, несмотря на мучения, причиняемые усиленным притоком крови к голове, Дик умудрился рассмотреть, что внизу, где кончалась эта короткая и узкая лестница, ногами к ней лежит на животе труп солдата с явно свёрнутой шеей. Тем временем Джимми услужливо прокомментировал: