Ангелы опустошения. Книга 2

"К какому мосту?"

"К Бруклинскому. К мосту через реку Пассаик в Патерсоне. Даже к твоему мосту на Мерримаке полному безудержного хохота. Ко всяким мостам. Я прислоняюсь головой к любому старому мосту в любое время. Черномазый в сортире на Седьмой Авеню что прислоняется головой к унитазам или что-то типа. Я не борюсь с Богом."

"А кто такой Бог?"

"Тот большой радар в небесах, наверное, или видят мертвые глаза." Он цитировал одно из своих подростковых стихотворений, "Видят Мертвые Глаза."

"Что видят мертвые глаза?"

"Помнишь то здоровое здание которое мы видели как-то утром на 34-й Улице когда торчали, и сказали что в нем сидит великан?"

"Ага — и у него еще ноги наружу торчат или что-то вроде? Это давно было."

"Так вот мертвые глаза видят этого Великана, не меньше, если только невидимые чернила уже не стали невидимыми и даже Великан не исчез."

"Тебе нравится Элис?"

"Ничего."

"Она мне говорит что эта Барбара в тебя влюблена."

"Да наверное." Ему было скучно как никогда. "Я люблю Саймона и не хочу чтоб какие-то там толстые жены-еврейки орали на меня моя посуду — Погляди-ка что за тошнотная харя мимо прошла." Я обернулся и увидел спину какой-то дамы.

"Тошнотная? Почему?"

"С глумливым выражением и безнадегой, отвалила навсегда, фу."

"Разве Бог ее не любит?"

"Ох перечитай еще раз Шекспира или еще кого-нибудь, ты уже чуть ли не слезу готов пустить." Но ему неинтересно было даже произносить это. Он озирался в Рокфеллеровском Здании. "Смотри кто там." Там была Барбара Липп, она помахала и подошла к нам.

А после краткого разговора, и после того как мы получили мой паспорт, мы пошли пешком в центр просто болтая о том и сем и только перешли угол Четвертой Авеню и 12-й как нам снова замахала руками Барбара, но это случайно, в самом деле, очень странное совпадение.

"Ага, похоже я сегодня уже второй раз с вами сталкиваюсь," говорит Барбара, как две капли воды похожая на Ирвина, черные волосы, черные глаза, такой же тихий голос.

Ирвин говорит: "Мы искали великанскую дозу."

"Что такое великанская доза." (Барбара)

"Такая здоровая доза говна." И ни с того ни с сего они начинают долгие жидовские разборы насчет дозы говна которых я даже понять не могу, ржут на улице передо мной, хихикают фактически. Эти ленивые леди с Манхэттена…

49

И вот я покупаю себе билет на пароход в замызганной конторе югославского пароходства на 14-й Улице и отход у меня в воскресенье — Судно это пароход Словения, сегодня пятница.

Утром в субботу я появляюсь в квартире Жюльена в темных очках из-за давшего по глазам бодуна и с шарфом на шее чтоб успокоить кашель — Со мною Элис, мы в последний раз проехались на такси вдоль пирсов реки Гудзон поглазеть на громадные тонкие заточенные кесарями носы Либертэ и Королев Элизабет уже готовых бросить якоря в Ле Гавре — Жюльен смотрит на меня и кричит "Фернандо!"

Фернандо Ламаса мексиканского актера имеет он в виду. "Фернандо старый международный roue! [37] Eдешь в Танжер про ай-рабских девчонок разузнать, хей-й?" Несса увязывает детишек, у Жюльена сегодня выходной, и мы все вместе едем на мой пирс в Бруклин закатить прощальную вечеринку в каюте у меня на судне. У меня целая двухместная отдельная каюта на одного поскольку югославским флотом никто не плавает кроме шпионов и соnspirateurs. [38] Элис в восторге от вида корабельных мачт и полуденного солнца на водах гавани хоть и променяла Вулфа на Триллинга давным-давно. Жюльену хочется одного — полазить с детишками по низу мачты. Между тем я смешиваю напитки в каюте которая уже перекосилась потому что загружают сначала левый борт и вся палуба дает крен. Милая Несса приготовила мне в дорогу подарок, Danger a Tanger, [39] дешевый французский романчик про арабов которые сбрасывают кирпичи на головы Британского Консульства. Члены экипажа даже не говорят по-английски, только по-югославски, хоть и окидывают Нессу и Элис властными взглядами как будто могут говорить вообще на всех языках. Мы с Жюльеном ведем его мальчишек на капитанский мостик посмотреть на погрузку.

37

пройдоха (фр.)

38

заговорщиков (фр.)

39

Опасность в Танжере (фр.)

Представьте когда нужно путешествовать сквозь время каждый день своей жизни влача собственное лицо и делая так чтоб оно походило на собственное лицо! Вот так Фернандо Ламас! Бедный Жюльен со своими усами действительно влачит лицо сурово и нескончаемо что бы там ни говорили, будь они хоть философами хоть кем. Соткать эту сочную маску и пускай себе походит на вас, пока ваша печень собирает, сердце колотится, этого достаточно будет чтоб заставить Господа расплакаться со словами "Все мои чада мученики и хочу я чтоб вернулись они в совершенной безопасности! Зачем испустил я их в самом начале, затем что хотел посмотреть плотское кино?" переменным женщинам которые улыбаются это даже и не снится. Бог Кто суть всё, Уже Такой, Тот Которого я видел на Пике Опустошения, тоже улыбающаяся беременная женщина даже не мечтающая об этом. И если мне следует жаловаться на то как обошлись с Кларком Гэйблом в Шанхае или с Гэри Купером в Полуденном Городке, или как меня сводят с ума старые потерянные дороги в колледж под луной, да-да, в лунном свете, лунный свет, освети мне это, лунный свет — Освети мне луной немного мутного самогона, отверди меня. Жюльен продолжает напрягать губы, плёрк, а Несса держит высокоскулую плоть в черном теле, а Элис мычит «Хум» в длинноволосой печали и даже детишки умирают. Старый Фернандо-Философ хотел бы рассказать Жюльену то что можно растрезвонить всем по Всемирному Телеграфу. Но югославские краснозвездные стивидоры имели все это в виду пока у них есть хлеб, вино и баба — Хоть они и могут кидать свирепые взгляды вдоль каменных стен на Тито когда тот проходит мимо, йаа — Эти дела с держанием вашего ваш-лица вам каждый день, вы могли бы позволить ему упасть (как Ирвин пытается) но в конце ангельский вопрос наполнит вас удивлением. Мы с Жюльеном мешаем безумные напитки, пьем их, они с Нессой и детишками уходят в сумерках по трапу а Элис и я лежим мертвецки у меня в шконке, до одиннадцати утра, когда югослав-стюард стучится ко мне в дверь, говорит "Вы остаетесь на судне? Окей?" и сходит в Бруклин напиться вместе с экипажем — Элис и я просыпаемся, в час ночи, рука об руку на ужасающем корабле, ах — Только один вахтенный в одиночестве на обходах — Все пьют в барах Нью-Йорка.

"Элис" говорю я "давай поднимемся и помоемся и поедем на метро в Нью-Йорк — Поедем в Вест-Энд и выпьем развеселого пива." А что в этом Вест-Энде кроме смерти все равно?

Элис хочется только поплыть со мною в Африку. Но мы одеваемся и спускаемся под ручку по трапу, пустой пирс, и пускаемся через громадные плацы Бруклина банды хулиганья со мной с бутылкой вина у меня в руке как с оружьем.

Я никогда не видел более опасной округи чем эти бруклинские стройплощадки за пирсом Буш-Терминала.

Мы наконец добираемся до Боро-Холла и ныряем в подземку, линия Ван-Кортланда, довозит нас до самого угла 110-й Улицы и Бродвея и мы заходим в бар где мой старый любимый бармен Джонни подает пиво.

Я заказываю бурбон и виски — Мне является видение изможденных ужасных смертельных лиц что проходят одно за другим сквозь бар мира но Боже мой все они на поезде, на бесконечном поезде, и он бесконечно мчится на Кладбище. Что делать? Я пытаюсь сказать Элис: -

"Лиси, я не вижу ничего кроме кошмара и ужаса повсюду — "

"Это потому что ты заболел от того что слишком много пьешь."

"Но что мне делать с кошмаром и ужасом которые я вижу?"

"Заспи их, чувак — "

"Но бармен озарил меня тусклейшим взглядом — как будто я уже умер."

"Может и так."

"Потому что я не остаюсь с тобой?"

"Правильно."

"Но это самозамкнутое глупое бабье объяснение того кошмара который у нас обоих — "

"У обоих и поровну."

Бесконечный поезд на бесконечное кладбище, полное тараканов, все бежал и бежал в голодные изможденные глаза Джонни-Бармена — Я сказал "Джонни разве ты не видишь? Мы все созданы для измены?" и вдруг понял что слагаю стихи вообще из ничего, как всегда, поэтому если б я был Счетным Механическим Устройством Берроуза то все равно заставлял бы цифры танцевать ко мне. Все, все, ради трагедии.

А бедняжка Лиси, она не поняла гойшевого меня.

Переходим к Части Три.

Часть третья. Проездом через Танжер, Францию и Лондон

50

Что за безумной картинкой, может быть вид типичного американца, сидящего на судне грызя в задумчивости ногти куда бы в самом деле поехать, что сделать дальше — Я вдруг понял что мне вообще некуда приткнуться.

Но именно в этом путешествии в моей жизни произошла великая перемена которую я назвал "полным оборотом" на этой предыдущей странице, поворотом от молодежного храброго чувства приключения к полной тошнотности касающейся опыта мира вообще, отвращения по всем шести чувствам. И как я уже сказал первый признак этого отвращения возник во время сонного комфортабельного уединения двух месяцев на горе Опустошение, еще до Мехико, с коего времени я снова стусовался со всеми своими друзьями и старыми приключениями, как вы видели, и не так уж и «мило», но теперь я снова был один. И то же самое ощущение пришло ко мне: Избегай Мира, это просто куча праха и тоски и в конце концов ничего не значит. Но что делать вместо этого? и вот меня неумолимо влечет к дальнейшим «приключениям» через все море. Но на самом деле только в Танжере после передозировки опиумом этот оборот по-настоящему защелкнулся и замкнулся. За минуту — но между тем еще одно переживание, в море, заразило меня боязнью мира, как зловещее предвестье. То была громадная буря которая обрушилась на нашу посудину с Севера, от Януариев и Плениариев Исландии и Баффинова Залива. Во время войны я действительно плавал в тех Северных морях Арктики но только лишь летом: теперь, в тысяче миль к югу от них в пустоте Январских Морей, во мраке, захлебываясь в серых брызгах пришли кранты высотой с дом и пропахали целые реки от самого нашего носа к следам за кормой. Гневокипящие воющие блейковские мраки, громы грохота, омывающие раскачивающие вывернутую наизнанку мужскую сущность мою прикончив ее как длинную пробку ни за хрен собачий в безумном этом разоре. Какое-то древнее бретонское знание моря до сих пор живущее у меня в крови теперь содрогнулось. Когда я увидел те стены воды что надвигались одна за одной миля за милей серой бойни я возопил в душе ПОЧЕМУ Я НЕ ОСТАЛСЯ ДОМА!? Но было слишком поздно. Когда настала третья ночь судно раскачивало из стороны в сторону так сильно что даже югославы слегли вбив себя между подушек и одеял. Камбуз безумствовал всю ночь бившимися и переворачивавшимися котлами несмотря даже на то что их закрепили. Моряку боязно когда он слышит как Камбуз вопит от страха. Для еды стюард сначала ставил тарелки на мокрую скатерть, и разумеется суп ни в каких не мисках а в глубоких чашках, но теперь уже было слишком поздно даже для этого. Команда жевала галеты с трудом подымаясь на колени в своих мокрых зюйдвестках. Снаружи на палубе куда я вышел на минутку крена судна хватило бы чтобы выпихнуть тебя за планшир прямиком на стены воды, шарах. Принайтовленные к палубе грузовики стонали и рвали тросы и врезались во все. То была Библейская Буря как старый сон. В ночи я молился со страхом Богу Который теперь прибирал нас всех, все души на борту, в жуткое это самое время, по Своим собственным причинам, наконец. В своем полу бреду я думал что вижу снежно белый трап который спускают нам с неба. Я видел Стеллу Марис [40] над Морем как статую Свободы во всем сиянии белым. Я думал обо всех моряках что потонули когда-то и О перехватывающая горло мысль о них, от Финикийцев 3000 лет назад до бедных маленьких матросов-подростков Америки в минувшую войну (с некоторыми из них я сам плавал в безопасности) — Ковры тонущей воды все глубоко синие зеленые посреди океана, со своими проклятущими узорами пены, тошнотное удушающее чересчур их хоть ты и смотришь только на поверхность — подо всем этим обвал холодных миль и фатомов — качаются, катятся, бьются, тоннажи Рёва Пелигросо бьют, вздымают, кружат — ни лица вокруг! А вот еще! Ложись! Весь корабль (длиной всего лишь с Деревню) плюхается туда содрогаясь, чокнутые винты яростно вращаются в ничём, сотрясая судно, шлёп, нос теперь вверху, задран, винты грезят глубоко внизу, судно и десятка футов не набрало — вот так-то все — Как изморозь у тебя на лице, как хладные уста древних отцов, как дерево трескающееся в море. Ни рыбы вокруг. Это громокипящее празднество Нептуна и его проклятого бога ветра презревшего людей. "А нужно-то было лишь остаться дома, бросить все, найти домик для себя и для Ма, медитировать, жить тихо, читать на солнышке, пить вино при луне в старой одежонке, ласкать своих котят, спать хорошие сны — а теперь поглядите на этот реtrain в который я сам же и попал, Ох проклятье!" ("Петрэн" это французское слово 16 века означающее "петрушку".) Но Господь предпочел оставить нас в живых поскольку на рассвете капитан развернул судно в другую сторону и постепенно оставил шторм за спиной, затем направился снова на восток к Африке и звездам.

40

Звезду Морей (лат.)