Ангелы Опустошения

Вы можете говорить мне про Синклера Льюиса великого американского писателя, или про Вулфа, или Хемингуэя, или Фолкнера, но никто из них не был так честен, если не называть… но нет это и не Торо.

– Почему всех этих молоденьких мальчиков в белых рубашках вешают в известняковых пещерах?

– Не спрашивай меня – Я получаю эти послания с других планет – Я очевидно некий агент с другой планеты но еще не совсем ясно расшифровал свои приказы.

– Но зачем весь этот мерзкий ревм – все эти вы-де-ле-ни-я.

– Я высираю свое образованное среднезападное прошлое раз и навсегда. Все дело в катарсисе где я говорю самое ужасное что могу придумать – Ты только представь, самую кошмарную грязную склизкую ужасную черномазую позу из всех возможных – К тому времени как я закончу эту книгу я стану чист аки ангел, дорогой мой. Эти великие экзистенциальные анархисты и террористы так называемые никогда даже о своей собственной обоссанной ширинке не упоминали, дорогуша – Им следует ворошить палками собственное говно и анализировать его во имя общественного прогресса.

– Но куда нас все это говно заведет?

– Давай просто избавимся от говна, вот ей-бо Джек. – Он извлекает (4 часа пополудни) коньячную бутылку дневного аперитива. При виде ее мы оба вздыхаем. Бык так много страдал.

55

Четыре пополудни это примерно то время когда заглядывает Джон Бэнкс. Джон Бэнкс – симпатяга-декадент из Бирмингема Англия который раньше был там гангстером (он говорит), позже перешел на контрабанду и в самом своем расцвете лихо вплыл в Танжерскую Бухту с контрабандным грузом в своем шлюпе. Может он просто работал на углевозах, я не знаю, поскольку от Бирмингема до Ньюкасла не так уж далеко. Но был он голубоглазым горячим удалым псом из Англии с ихним выговором и Хаббард его просто любил. По сути всякий раз когда я навещал Хаббарда будь то в Нью-Йорке или Мехико или Ньюарке или где-нибудь еще у него там всегда в фаворитах бывал raconteur которого он где-то отыскивал чтоб тот потчевал его великолепными байками за коктейлем. Хаббард взаправду был самым элегантным англичанином в мире. Вообще-то у меня были глюки о нем в Лондоне где он сидел перед клубным камином с прославленными врачами, бренди в руке, рассказывал истории о мире и смеялся «Хм хм хм» из глубин желудка сгибаясь, как громадный Шерлок Холмс. На самом деле Ирвин Гарден этот сумасшедший Провидец как-то сказал мне довольно серьезно:

– Ты понимаешь что в Хаббарде есть что-то от старшего брата Шерлока Холмса?

– От старшего брата Шерлока Холмса?

– Ты что всего Конан Дойля не читал? Когда бы Холмс ни застревал распутывая преступление он брал кеб в Сохо и заскакивал к своему старшему брату который всегда был старым пьяницей валялся везде с бутылкой вина в дешевой комнатенке, О восхитительно! совсем как ты во Фриско.

– И что дальше?

– Старший Холмс всегда говорил Шерлоку как раскрыть дело – он похоже знал все что происходит в Лондоне.

– Разве брат Шерлока Холмса ни разу не надевал галстука и не шел в Клуб?

– К ебенемаме разве что, – отвечает Ирвин отмазываясь от меня но теперь я вижу что Бык в самом деле старший брат Шерлока Холмса в Лондоне ботает по фене с гангстерами Бирмингема, чтоб заполучить себе новейший арго, поскольку он к тому же еще и лингвист и филолог которого интересуют не только местные диалекты Дерьмошира и других ширей но и весь последний сленг. Среди повествования о своих похождениях в Бирме Джон Бэнкс, над окнозатемняющими коньяками и кайфом, выдает поразительную фразу

– И вот она давай мне пончики языком в глотку заталкивать!

– По-ончики?

– Да уж не ржануху, бобики.

– А потом? – ржет Бык хватаясь за живот и глаза у него теперь уже сияют славной голубизной хоть в следующий миг он может прицелиться из ружья поверх наших голов и сказать: – Всегда хотел взять его с собой на Амазонку, если б только можно было расстрелять каждую десятую пиранью.

– Но я ведь еще не закончил про Бирму!

И это вечно был коньяк, байки, а я выходил в сад время от времени и дивился на эту лиловую закатную бухту. Затем когда Джон или другие трепачи уходили мы с Быком шагали в самый лучший ресторан в городе ужинать, обычно стейк в перечном соусе а-ля Овернь, или Паскаль поллито [170] а-ля Йей, или что-нибудь хорошее, с нечленораздельно скорым черпачком хорошего французского вина, причем Хаббард швырял куриные кости через плечо вне зависимости от того содержал в текущий момент подвальчик «Эль Панамы» женщин или нет.

170

От фр. пасхальный и исп. цыпленок.

– Эй Бык, за столиком у тебя за спиной сидят какие-то длинношеие парижанки в жемчугах.

– La belle gashe, [171] – чмок, куриная кость, – что?

– Но они все пьют из фужеров на длинных ножках.

– Ах не доставай меня своими новоанглийскими снами, – но по правде сказать он никогда не швырял через плечо целую тарелку как это сделал Жюльен в 1944-м, трах. Учтиво он зажигает однако длиннющий кропаль.

– Разве здесь можно курить марихуану?

171

Блядь прелестная (фр.).

Он заказывает бенедиктин к десерту. Ей-богу ему скучно.

– Когда Ирвин сюда доберется? – Ирвин сейчас в пути с Саймоном на другом югославском сухогрузе но сухогрузе в апреле и без штормов. Вернувшись ко мне в комнату он достает бинокль и вглядывается в море. – Когда же он сюда доберется? – Неожиданно принимается рыдать у меня на плече.

– Что такое?

– Я просто не знаю, – он в самом деле плачет и это действительно всерьез. Он влюблен в Ирвина уже много лет но если вы меня спросите то странною любовью. Как в тот раз когда я показал ему картинку нарисованную Ирвином с двумя сердцами пронзенными стрелой Купидона но по ошибке тот нарисовал древко стрелы только сквозь одно сердце и Хаббард завопил, – Вот оно! Вот что я имел в виду!

– А что ты имел в виду?

– Эта автократичная личность может влюбиться лишь в образ самого себя.

– Что это за дела с любовью между взрослыми мужчинами. – Это случилось в 1954 году когда я сидел дома с мамой как вдруг неожиданно звонок в дверь. Хаббард пихает дверь внутрь, просит доллар доплатить за такси (за которое на самом деле платит моя мама) и затем сидит там с нами в смятении пиша длинное письмо. А мама моя только-только успела сказать

– Держись подальше от Хаббарда, он тебя погубит. – Я никогда не наблюдал сцены страннее. Неожиданно Ма сказала:

– Не хотите ли бутерброда, мистер Хаббард?

Но тот лишь покачал головой и продолжал писать а писал он большое очень личное любовное письмо Ирвину в Калифорнию. А пришел он ко мне домой, как признался он мне в Танжере своими скучающими но страдающими тонами, лишь «Потому что единственная связь которая в то агонизированное время была у меня с Ирвином шла через тебя, ты получал от него длинные письма о том чем он занимается во Фриско. Трудоемкая человеческая проза но у меня должна была быть с ним какая-то связь, типа ты был этим великим занудой что получал большие письма от моего редкого ангела и я должен был видеть тебя как все-таки лучше чем ничего». Но это меня не оскорбило поскольку я знал о чем он ибо читал «Бремя страстей человеческих» и завещание Шекспира, да и Дмитрия Карамазова тоже. Мы вышли из дома Ма (сконфуженно) в бар на углу, где он продолжал писать пока его призрак-заместитель все заказывал и заказывал напитки да наблюдал в тиши. Я так любил Хаббарда просто за его большую дурацкую душу. Не то чтобы Ирвин был его недостоин но как во имя всего святого могли они осуществить эту свою великую романтическую любовь с вазелином и презерами?

Если бы Идиот полез к Ипполиту, чего он не делал, не было б и никакого подложного Дяди Эдуарда на которого милый чокнутый Бернар скрипел зубами. Хаббард же все писал и писал свое огромное письмо в баре пока Китайский Прачечник наблюдал за ним с той стороны улицы кивая. Ирвин только что завел себе чувиху во Фриско и Хаббард говорит:

– Могу себе представить эту великую христианскую шлюху, – хоть ему и не стоило тогда волноваться, Ирвин вскоре после этого встретил Саймона.

– Какой он, Саймон? – спрашивает он теперь рыдая у меня на плече в Танжере. (О что бы сказала моя мама видя как старший брат Шерлока Холмса рыдает у меня на плече в Танжере?) Я нарисовал в карандаше портрет Саймона чтоб показать ему. Сумасшедшие глаза и лицо. Он на самом деле не поверил. – Давай спустимся ко мне в комнату и попинаем гонг по кругу. – Это старое выражение Кэба Кэллоуэя вместо «выкурим трубку опия». Мы только что подогрелись ею над бессвязными кофе в «Зоко-Чико» у человека в красной феске которого Хаббард конфиденциально обвинил (мне на ухо) в разнесении желтухи по всему Танжерсу (так на самом деле пишется). Из старой банки из-под оливкового масла, в ней дырка, еще одна дырка для рта, мы напихали в колодезную дыру красного опия-сырца и подожгли и стали вдыхать громадные голубые хавки опиумного дыма. Между тем возник один наш американский знакомый и сказал что нашел блядей о которых я спрашивал. Пока Бык с Джоном курили мы с Джимом нашли девок – они расхаживали в длинных джалабах под неоновыми сигаретными вывесками, отвели их ко мне в комнату, по очереди продернули и снова спустились еще покурить Опия. (Самое поразительное в арабских проститутках – видеть как она снимает с носа вуаль а затем и длинные библейские хламиды, внезапно не остается ничего кроме персиковой девки со сладострастной ухмылкой и высокими каблуками и больше ничего – однако на улице они выглядят настолько похоронно-святыми, эти глаза, одни эти темные глаза во всей этой целомудреннейшей одежде…)